– Просто я не хочу, чтобы всякие придурки указывали, что мне делать, – вполне серьезно кивнул он. – Каждый народ заслуживает то правительство, которое заслуживает. Вы же на выборы не ходите, вам все по фиг. Ну и имеете потом то, что имеете.

– Можно подумать, если пойду, что-то изменится, – фыркнула я.

– Ты не пойдешь, другой не пойдет… А пойдет тот, которому я заплатил. А кто платит, ты знаешь, тот и музыку заказывает.

– Ой, а ты платишь? – вытаращилась я.

– Придется, – спокойно ответил он. – Надеюсь, я тебя не очень разочаровал?

– Вот уж иллюзий на твой счет я точно не питаю, – вздохнула я.

– Что мы все обо да обо мне, – дотронулся он до моей руки. – Давай уже тоже чем-нибудь сокровенным поделись.

– Моя биография умещается на половинке машинописного листа, – махнула я рукой.

Краснов хмыкнул и чему-то про себя усмехнулся. Потом тряхнул головой и засмеялся.

– Вспомнилось вдруг, как я тебя первый раз увидел. У Сереги в приемной. Ты что-то там на полу собирала, только хвост торчал над столом. Я подошел и выдернул тебя, как морковку.

– Ага, – вспомнила я. Действительно, как морковку. Заколка отскочила, и лохмы рассыпались по плечам.

– Помнишь, что ты мне сказала?

Я потупилась.

– А не надо было эту песню дурацкую петь! «Кукла Маша, кукла Даша», – передразнила я.

– Почему я тебя тогда отпустил?  Сколько времени потеряно зря…

– И почему?

– Да так, – пожал он плечами, – я от Николаева тогда вышел, думал, сейчас прихвачу где-нибудь в тихом месте – мало ли что там Серега выступал… – Я поежилась непроизвольно. – Смотрю, тебя в приемной нет. Пошел искать, а ты, действительно в тихом месте сидишь и скулишь что-то в полголоса. Я посмотрел-посмотрел и ушел.

Я опустила голову, вспоминая подробности.

– Это у меня от нервов. Я тогда только начала работать. А компьютер почему-то вис все-время, гад, козлы всякие приставали на каждом шагу, да еще хвост этот … Попробуй-ка его завяжи, чтобы ровно получилось… А меня все кому не лень за него дергали. Просто ужас!

– И всем ты так же хамила?

– Ну, вот еще! – возмутилась я. – Я девушка воспитанная – хамлю только в редких случаях.

– Исключительно мне, – захохотал вдруг Краснов. – Прямо счастье мое такое…

– Прямо так уж и нахамила, – насупилась я, – подумаешь, послала культурно. Думаешь, ты один такой был? У меня бывает. Не могу справиться с эмоциями. Извини.

– Да уж. Я как тебя увидел, сразу про этот эпизод вспомнил. Столько лет прошло, а характер совсем не изменился. И хвост тот же…

Я машинально тронула волосы и буркнула:

– Горбатого могила исправит.

– Ну, с таким-то характером до могилы не далеко, – пошутил он.

– Не скажи. Мне вот нагадали, что доживу до глубокой старости. Правда, я что-то сомневаюсь.

– Мне тоже гадали, – засмеялся Краснов, – сказали, умру из-за женщины.

– Понятно теперь, почему ты их терпеть не можешь, – кивнула я.

– Терпеть могу, – возразил он, – но и только.

– Меня тоже только терпишь? – вскинулась я от такого хамства.

– Опять мы не о том, – быстро сказал он, – давай сменим тему.

– Зубы заговариваешь? – пшикнула я. – Я ведь и уйти могу, – и дернула за ручку дверцы.

­            – С ума сошла, – вскинулся Краснов, выпустил руль, благо мы остановились на светофоре, и притянул к себе.

– Пусти, – промычала я, пытаясь увернуться от его твердых губ. Сзади оглушительно загудели. Краснов с сожалением выпустил меня из объятий и тронулся с места.

– Черт! – сказал он и тряхнул головой.

– Ага, – подтвердила я.

Он засмеялся: – Так бы сразу и сказала.

– Что?

– Что хочешь, чтобы я тебя поцеловал.

– Вот еще! Я что похожа на мазохистку?

– Еще как! По-моему, ты специально нарываешься, чтобы я тебя отшлепал.

– А, по-моему, ты специально меня провоцируешь, а потом заявляешь, что я нарываюсь.

– Ладно, – опять засмеялся он, – давай так – заключим перемирие.

– Надолго?

– Навсегда, – улыбнулся он.

– Настолько меня не хватит, – честно призналась я, – да и тебя тоже.

– Я постараюсь, – серьезно сказал он.

– Хорошо, – вздохнула я, – тогда я тоже… постараюсь.

– Мир? – протянул он мне руку.

– Мир. Ладно, поехали в твои отдельные номера. – У тебя там, часом, не бордель?

– Не мой профиль, – засмеялся Краснов.

– Да мне все равно, – махнула я рукой. – Лишь бы не наркота. Все остальное я переживу.

Краснов недоверчиво покачал головой.

– Все?  Помнится, кто-то сильно переживал, что я, мол, всех поубивал, в землю закопал…

– Это разные вещи, – тихо ответила я. – Одно дело убить друг друга в поединке и другое расстрелять пленного.

– В поединке? – удивленно переспросил он.

Я кивнула:

– Убийца и жертва – охотник и дичь. Шансы примерно равны. Я не говорю о примитивной бытовухе. Ты же старушек топором по голове не тюкаешь, я надеюсь? Потенциальная дичь знает об охотнике, поэтому принимает меры предосторожности: охрана, бронежилеты и прочая ерунда. Но если охотник проворнее – что ж, не судьба. Выживает сильнейший – естественный отбор в каменных джунглях.

– А моральная сторона? – усмехнулся он.

– Ты говоришь о морали? – удивилась я. – Вот уж чья бы корова… И потом, проигравшая сторона много думает о морали, совершая поступки, за которые могут кокнуть? Наказания без вины не бывает… Ты сам только что говорил, «каждый заслуживает то, чего заслуживает».

– Я так и думал. – Я вопросительно вздернула бровь вверх. – Ты – идеалистка.

– Это плохо? – Пойми тут, то ли смеется, то ли… Может, обидеться?

Он пожал плечами.

– Может плохо, может хорошо. Я не знаю, – он улыбнулся. – Знаю только, что идеалисты не живут… долго.

– В смысле? – не поняла я.

– В прямом. Либо гибнут… за идеалы. Либо… меняют их, к чертовой матери.

Я нахмурилась, соображая, чтобы ему ответить. Хотя он, конечно, где-то был прав. Он опять засмеялся и, протянув руку, взлохматил мои волосы.

– Прическу испортишь, – увернулась я.

– Чем можно испортить атомный взрыв на макаронной фабрике?

– Ну вот, а говорил, что постараешься? – надулась я.

– Наоборот, мне нравится. Живенько так…

Я засмеялась, а потом вздохнула: – Если честно, я абсолютно не представляю, что мне с тобой делать. Правда-правда, – уверила я, в ответ на его сомнительную усмешечку. – Ты же не будешь отрицать, что мы с тобой из разных социальных кругов? И то, что мы вместе, это просто игра случая. Каприз судьбы, так сказать. Финт ушами. У нас нет этих, как его… точек соприкосновения, вот. И это просто еще чудо, что нам местами есть, о чем поговорить. А в остальном? У тебя твой бизнес, дела, в которых я ничего не понимаю, да и не хочу понимать. Ты свалился на мою голову, как… – я замолчала, подбирая слова.

– Согласно твоей теории, куколка, я твое наказание.

– За что? – ужаснулась я.

– За строптивый характер.

Я удивилась, но промолчала. По-моему, так женщина без характера – это нонсенс. А строптивость все же лучше стервозности. Не ценит и ладно. Краснов покосился в мою сторону и вскоре припарковался у тротуара прямо под запрещающим знаком. Я неодобрительно посмотрела, как он скрылся в стеклянных дверях некоего заведения. Задумавшись я пропустила момент его появления.

– Держи, – Краснов плюхнулся на сиденье и сунул мне что-то в руки.

– Ой!  Это что? – уставилась я на громадный веник в гофрированной бумаге.

– Сборная солянка, – хмыкнул Краснов. – Выбери, что нравится, остальное можешь выкинуть.

– Дурной, – улыбнулась я, опуская нос в гущу букета, – скажешь тоже, выбросить…

– Это тоже тебе, – показал он на коробку на заднем сиденье. – Я тут подумал, ну его этот ресторан. Поехали лучше домой. Чай пить. – И он плотоядно подмигнул.

– А… – растеряно пожала я плечами, живо представив, что он имел в виду под невинным предложением попить чаю. Как-то вчера все произошло спонтанно и почти бессознательно, ну, с моей стороны, во всяком случае. А вот как с ним сегодня себя вести я не представляла и немного занервничала.


Машина въехала во двор. Кругом было тихо, но я знала, что незримое око камер смотрит на нас. Вообще-то неприятно, но таковы уж реалии красивой жизни.

– Держи торт, я дверь открою.

– Слушай, у меня же не тридцать три руки, – запыхтела я, пытаясь одновременно удержать и торт, и букет.

– Дай сюда, – отобрал он торт и веник, – сейчас все уронишь, прости господи.

Я засмеялась, глядя на эту картину: засунув букет под мышку, он пытался открыть дверь и при этом не уронить торт.

– Дай сюда, – взяла я у него коробку, – сейчас все уронишь, прости господи.

Смеясь, мы ввалились в дом, тут же застыв на месте от панорамы, раскинувшейся перед нами.

Полуголая Вилька с визгами носилась по холлу, перепрыгивая через диван и кресла, а за ней, с громкими индейскими воплями, махая как копьем, метелкой для пыли, носился Ромашка, тоже в одном полотенчике на бедрах.

Я открыла рот и привалилась к стене, выкатив глаза. Краснов застыл с букетом наперевес. Тут сладкая парочка соизволила нас заметить. Вилька охнула и затормозила, как вкопанная, сзади на нее налетел обалдевший Ромашка. «Папа!» – растерянно гаркнул он, почему-то басом. Вилька взвизгнула и умчалась вверх по лестнице, по пути зацепив Ромкино полотенце. Тот выкатил глаза и судорожно закрылся метелкой.

– В индейцев играем, сынку? – спокойно спросил Краснов. – Ну-ну. – И сунул цветы ему в руки.

Ромашка моргнул глазами, заалел веснушками и улепетнул прочь, прикрываясь букетом.