– Куда? – выдохнула я. – В подъезд нельзя.

Вилька огляделась вокруг и схватила меня за руку.

– Я знаю, бежим!

Мы свернули во двор и опять выскочили на улицу – впереди возвышался кирпичный забор. Вилька потянула меня в его сторону. Мы вбежали в открытые ворота – во дворе тут и там лежали доски, груды кирпича и мешки с цементом.

– Церковь, что ли какая? – задрала я голову вверх.

– Монастырь. Мужской, – Вилька тяжело дышала. – Пойдем туда, – она указала на дверь. – Помнишь, я с художником тусовалась? Он тут реставратором подрабатывал, я к нему заходила пару раз.

Внутри длинного узкого коридора не было ни души. Я заглянула в одну приоткрытую дверь – длинный стол с деревянными лавками по бокам.

– Сюда они забежали, – раздалось на улице.

Мы замерли, а потом стремглав помчались по коридору и забежали в какую-то дверь.

– Мамочки, – пискнула Вилька и перекрестилась. И я тоже – мы попали в часовню.

 Там было вроде пусто. Вдруг послышался шорох и сбоку показался одетый в черную рясу человек – нас он не заметил. Монах, или кто он там, неторопливо собирал обгорелые свечки с подсвечников. В коридоре послышались торопливые шаги. Мы бросились вглубь часовни и съежились за большим деревянным распятием. Монах, которого мы чуть не сбили с ног, вытаращил глаза и раскрыл рот. Но тут дверь распахнулась и, громко топая, в часовню ввалились двое.

– О, черт! – воскликнул один и сдернул шапку.

Монах отвернулся от нас и пошел к парням, смиренно сложив руки на животе.

– Негоже входить в храм божий в головном уборе, – мягким голосом сказал он.

Первый парень ткнул второго в бок, тот вздрогнул и снял вязаную шапчонку. Монах одобрительно качнул головой.

– Чем могу помочь? – спросил он.

– Мы это… – первый замялся и вдруг перекрестился, – здесь бабы две не пробегали? – задал он глупейший вопрос.

– Здесь мужской монастырь, сын мой, – ответил монах и замолчал, спокойно разглядывая непрошеных посетителей.

– Ты это… – второй попытался отодвинуть монаха в сторону, – нам посмотреть нужно.

Человек в рясе не двинулся с места, парень попытался его обойти. Но тот загородил ему путь.

– Ты в храме божьем, сын мой.

– Отвали, отец, – презрительно хмыкнул бугай, – а то ведь нащелкаю по лбу, как… – но договорить не успел.

Я в это время зажмурилась и не видела, как все было, только услышала, как мягко упало тело. Я открыла один глаз – монах все так же спокойно стоял, а бугай лежал у его ног, тихо матерясь, поджимая колени к груди. Оставшийся бандит нерешительно топтался на месте.

– Сын мой, – начал монах.

– Спасибо, отец, – перебил парень, – все понял. Прости.

Он поднял с пола товарища, и они скрылись за дверью.

– Бог простит, – пробормотал монах, потом повернулся к иконостасу и истово перекрестился: – Прости господи, раба божьего Алексия, ибо недостоин…

Но тут мы вылезли из своего угла и нерешительно остановились.

– Спасибо вам, – промямлили мы, – они бы нас убили, если бы не вы.

Раб божий Алексий, неодобрительно покосился на наши брюки и непокрытые головы.

– Ой, – Вилька начала натягивать на голову шарф. Я, покосившись на нее, сделала то же самое.

– Вилечка, как на улицу-то пойдем, караулят, поди? – прошептала я.

Монах взглянул на Вильку и поманил нас за собой. Вышли мы через боковую дверь и оказались в небольшой комнатке.

– Подождите, – сказал он и вышел.

– Уф! – перевели мы дух. – Надо Ромику позвонить, пусть вытаскивает нас отсюда.

Вилька набрала номер и, коротко сообщив о происшествии, назвала адрес. Вернулся монах.

– Пойдемте, – сказал он.

Я дернула Вильку за рукав – никакой реакции – та, раскрыв рот, уставилась на монаха. В часовне было темно, да и не до того мне было, но сейчас я его хорошо разглядела. Он был относительно молод, не старше нас во всяком случае. Черная шапочка прикрывала длинные русые волосы. Голубые чистые глаза смотрели мягко и немного устало. Губы прятались в густой бороде.

Я опять дернула Вильку за рукав.

– Эй, Вильгельмина, очнись!

Монах вздрогнул и отступил на шаг. С ним тоже творилось что-то странное: глаза забегали, брови нахмурились.

– Вильгельмина? – прошептал он.

– Именно! – Вилька вскочила и, уперев руки в бока, встала перед ним, – Именно Вильгельмина! Раб божий Алексий! Сволочь ты, Лешка, однако.

Монах отшатнулся.

– Лешенька, – бросилась она ему на шею и заплакала, – мы же тебя похоронили.

И тут он ее обнял, и какое-то время они молча стояли. Потом Вилька отстранилась и, утирая глаза шарфом, спросила:

– Давно ты здесь?

– Шестой год, – еле слышно ответил Алексей.

Вилька охнула.

– Что ж ты, гад, делаешь? Родители все глаза выплакали!

– Я им деньги посылаю, как будто пенсия, – так же тихо сказал он.

– Что им твоя пенсия! Им сын нужен, а не пенсия твоя. Ты о них подумал? Ты обо мне подумал? – Она ударила кулаком в его грудь, а потом еще и еще раз.

– Я убийца, – прошептал Алексей, – я столько людей убил… Не нужен я им такой. И тебе не нужен.

– Это тебе никто не нужен! – закричала Вилька, перестав колотить его в грудь. – Ты всегда был эгоистом. Никогда ни с кем не считался. Тебе плевать, что я все глаза выплакала, – она зарыдала.

– Я тебе не нужен был, – заявил Алексей, – ты мне мозги пудрила и хвостом крутила перед другими.

– А ты бы поменьше портвейн в подъезде хлестал, я бы и перед тобой крутила.

– Да с тобой никуда пойти было нельзя – сразу глазки всем подряд строить начинала.

– А ты…

– А ты…

Упреки сыпались из них, а я чуть не смеялась. Не было ни монаха в черной рясе, ни Вильки в супермодном макияже, было двое влюбленных подростков, элементарно выяснявших отношения.

Тут дверь открылась, и в дверь вошел священник в рясе с крестом на груди. Я подумала, что он сейчас зычным басом начнет вещать нечто поучительное, но нет. Как-то совсем обыденно он спросил:

– А что здесь происходит, Алексей?

Алексей и Вилька уставились на священника, оба красные и взъерошенные.

– Вот он, – ткнула она пальцем в Алексея, – восемь лет, как без вести пропал. Мать с отцом с горя убиваются, не знают, куда свечку ставить, за здравие или за упокой. Я до сих пор в девках сижу, не знаю, жив любимый или нет, а он тут грехи замаливает, видите ли.

Священник только крякнул и поманил Алексея:

– Пойдем-ка.

Мы остались одни. Я ничего не спрашивала, все и так было ясно. Вилька ковыряла нагар на свече и сердито сопела.

Дверь открылась, и вошел тот же священник.

– Пойдемте, – пригласил он.

Монах в часовне, через которую мы шли, бросился нам на встречу.

– Отец Георгий, служба… – увидев нас, он осекся и попятился, осеняя себя крестным знамением. – Свят, свят, свят.

Подведя нас к маленькой дверке в кирпичной стене, отец Георгий достал ключ и отпер ее.

– Храни вас господь, – сказал он на прощание.

– Спасибо, – поблагодарили мы и вышли.

– Подождите, – Вилька взялась за дверь, не давая ей закрыться. – Вы Лешке, то есть Алексию, передайте, если он завтра же у родителей не покажется, я скажу, где его искать и уверяю вас, мало ему не покажется.

Отец Георгий промолчал, но в глазах его промелькнула явная усмешка.

Дверца выходила прямо на набережную. Мы подошли к чугунной ограде.

– Да, дела, – сказала я, кутаясь в воротник.

– Чудны дела твои, господи, – прошептала Вилька, завязывая шарф потуже.

Тут сзади засигналили, мы обернулись и увидели Ромашку.

– Хорошо, – замурлыкала Вилька, забираясь в машину, – тепло.

– Если бы ты не выпендривалась, а оделась нормально… Знаешь, нет плохой погоды…

– Знаю, знаю, – перебила она. – Ромик, отвезешь нас на Пионерскую?

– Николай Дмитиревич велел вас привезти, – хмуро отозвался Ромашка.

– А машина моя где? – всполошилась вдруг Вилька. Мы как раз проезжали место аварии.