Точно, вспомнила я, вчера Наталья Алексеевна ездила в банк. Часть зарплаты, так называемые, премиальные, нам выдавали наличными.

– Ну, вообще-то, сегодня зарплату должны были дать, так что вполне возможно, что деньги были в сейфе. – Я вздохнула, чувствуя, что температура резко подскочила вверх. Мне стало жарко. – И что деньги пропали? – Глупость вопроса была очевидна.

– Вот именно! – обрадовался Андрей Михайлович. – Пропали. У кого были ключи от сейфа?

– От какого? – уточнила я. – У нас два сейфа: один у бухгалтера, другой в кабинете у директора. От бухгалтерского у бухгалтера и у директора, а от директорского только у него, у директора, то есть.

– Значит, когда вы ушли с работы, Сергей Петрович был жив?

Я усмехнулась:

– Конечно, иначе бы я не ушла, а вас вызвала. Нет, ему плохо стало, я дала ему валидол, и он попросил купить лекарство и отпустил.

– И где оно, лекарство? – спросил стриженый.

Я пожала плечами.

– Где-то в кабинете на столе осталось. Не до лекарства мне уже было, сами понимаете. А рецепт вот. – Я подобрала валяющиеся на полу джинсы и вытащила из кармана рецепт.

Очкарик повертел бумажку в руках.

– Это от чего?

– Не знаю, сердечное что-то.

– Странно. Это для диабетиков лекарство, – сказал стриженый, глянув на рецепт, – У мамы диабет – я знаю.

Ну, кругом все в медицине разбираются, что за напасть.

– Я вынужден задать вам вопрос. Где вы находились в момент убийства? – очкарик, сдвинув брови, смотрел мне в глаза.

Я зашлась смехом – прямо кино и немцы!

– Что здесь смешного? – нервно спросил очкарик.

– А когда… когда его убили? – все еще смеясь, спросила я.

Андрей Михайлович молчал, вертя в руках «Паркер».

– Где вы были вечером и ночью? – наконец созрел он.

Этот вопрос застал меня врасплох. Правда выглядела бы слишком неправдоподобно, а соврать…

– Дома, – внутренне сжавшись, буркнула я. – Но алиби у меня нет, – съязвила я, не удержавшись. – Живу я одна, ни с кем вечером не виделась, и никто ко мне не приходил.

– Очень уж вы, Матильда Сергеевна, подкованы в нашем деле, – в свою очередь съязвил очкарик.

– Перестаньте. Сейчас все подкованы. Менты вон, национальные герои. Кино снимают, книги пишут, так что…

– Какая у вас зарплата? – вдруг спросил он.

– Обычная, – усмехнулась я, – а что, богато живу?

– Да нет, я бы сказал скромновато, – он оглядел мою незатейливую обстановку. – А на какие деньги вы в Индию ездили? Путевочка-то не дешевая.

Я начала рассказывать, про неожиданную командировку, чувствуя, что затягиваю петлю на шее.

– И вы утверждаете, что с покойным вас связывали исключительно дружеские отношения?

Я молчала. Что толку объяснять им что-то, если у них уже сложилась картинка преступления. Единственно, что может помочь это…

– А когда его?.. Когда он умер, то есть?

– Предположительно вечером. Экспертиза покажет точнее.

Хорошо ему сказать, «предположительно вечером». Хорошо если после семи, я тогда была в садоводстве, а если раньше? «Влипла», – подумала я. «А не надо было врать», – шепнул внутренний голос. «Заткнись, – ответила я, – улик-то нет».

– Это ваши ботинки? – В дверях появился стриженый с моим ботинком в руках.

Я кивнула. Он повернул ботинок подошвой вверх.

– Наследили вы, однако, Матильда Сергеевна, – И посмотрел на очкарика.

Тот весь сразу подобрался, а потом с облегчением вздохнул.

– Ну, как же вы так, Матильда Сергеевна? Ботиночки в краске измазали и по всему кабинету наследили. Нехорошо, неаккуратно…

– Так я же входила в кабинет, естественно, – я замерла, чувствуя подвох.

– Да ведь вы, говорили, что дальше стола не проходили. Или нет?

Я молчала. Меня опять начало знобить. Руки были ледяными.

– Извините, но мы вынуждены сделать у вас обыск, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

Вежливый какой, извиняется. А ордер у тебя есть, хотелось бы знать? Но ничего я не спросила, находясь в легком ступоре. Мысли носились сайгаками. Краска на полу. В кабинет я, действительно, дальше стола не проходила, а краска со стройки. Помнится, я не одна там побывала.

– У вас автоответчик? – спросил очкарик и нажал кнопку.

«На ваш номер поступило, столько-то звонков» Первый звонок оказался без сообщения, второй раз звонил Сергей Петрович. Я вздрогнула, услышав его голос: «Миронова, ты дома? Позвони мне на трубу, как придешь» Время звонка, шесть двадцать. Потом звонила Вилька, в семь: «Позвони, Муся, я дома» Потом опять Сергей Петрович: «Миронова, это Сергей Петрович. Мне надо с тобой поговорить. Если что спроси великого мумрика». Я вытаращилась на телефон – ничего себе! В пятый раз позвонила Вилька, в девять тридцать: «Ну, где ты бродишь? Мне скучно!»

– Так, где же вы были вечером? – повернулся ко мне Сушицкий, торжествующе улыбаясь. – Понятых давай, – махнул он третьему, который все это время подпирал входную дверь.

Я скорчилась на диване, отказываясь верить в происходящее.

– Разрешите, – обратился ко мне молоденький полицейский. Откуда-то их набежала целая куча.

Я встала с дивана.

– Андрей Михайлович, смотрите.

Я вытянула шею, что он там такое увидел?

– У вас в доме деньги имеются? – спросил Андрей Михайлович, заслоняя спиной сверток в руках оперативника.

Я сглотнула, с трудом разлепив пересохшие губы:

– Есть, – и достала свои нехитрые накопления.

– Что-то плохо прячете, – взглянул он на несколько стодолларовых бумажек.

– Что тут прятать. И потом я как раз на днях компьютер новый собралась покупать.

– Хорошее дело, – одобрительно кивнул он головой, – а это тоже на компьютер? – Он развернул полиэтиленовый пакет. На стол вывалились пачки в банковской упаковке.

– Ваше?

Я отрицательно покачала головой.

– Только не спрашивайте откуда. Я не знаю.

– Своим поведением, вы только усугубляете свое положение. Вам ведь известно, каково находиться за решеткой. Вы ведь фильмы смотрите, книжки читаете…

Вот ехидна!

– Андрей, подожди, – стриженый подал мне стакан воды, хотя я, вроде, не просила. – Присядьте. Вам плохо? Не волнуйтесь. Все обойдется. Всякое бывает в жизни…

Ага, сейчас я должна броситься ему на грудь и облегчить душу чистосердечным признанием. А вот не дождетесь! Я сгорбилась на стуле, и сжала горячие виски ледяными руками. В голове мелькали картины тюремной жизни, одна страшнее другой. Потом я оделась, и меня куда-то повели. Последнее, что видела – растерянного соседа-алкаша Иваныча, который беззвучно шевелил губами. В будний день никого трезвее его и полубезумной старушки с нижнего этажа для роли понятых не нашли.

Привезли меня в какое-то отделение, посадили в пустую комнату, где я и сидела, не знаю уж, сколько времени, трясясь в ознобе.  Наконец, меня вызвали, и все началось сначала. Очкарик меня запугивал, а стриженый утешал и успокаивал. Отвечала я односложно. Под конец мне стало уже все равно. Хотелось только лечь и закрыть глаза. Так, наверное, и получают чистосердечные признания. Я почти готова была признаться не только в убийстве своего начальника и краже денег, но и в организации всемирного массонского заговора. Но тут, видно рациональная сторона натуры пробилась сквозь озноб и усталость и я, вроде, очнулась. Это что ж получается? Я буду на нарах париться, убийца гулять на свободе, а бравые Жеглов и Шарапов поставят галочку о раскрытии преступления века и получат благодарность в приказе? Фигушки, я хоть и рыба, но плотоядная. Я вздохнула пару раз для храбрости и начала колоться.

По мере того, как я рассказывала, голос мой звучал все увереннее и мандраш потихоньку прошел. Как и ожидалось, в похищение они не поверили.

– Прямо чудеса рассказываете, – усмехнулся очкарик. – Вы, случайно, книжек не пишете?

– Не пишу, но садовый домик показать смогу. Найдите этого дядю Мишу, он подтвердит. Наверное. Хотя у него сын в полиции работает. Значит, гражданская сознательность должна присутствовать.

– Дядя Миша… – пробормотал очкарик. – Что, говорите, из ружья стрелял? – Он поднял на меня очумелые глаза и хлопнул себя по лбу. – Миронова, подождите за дверью.

В недоумении я пошла на выход и, закрывая за собой дверь, услышала: «Папа, как здоровье? В каком болоте, ты говоришь, берданку утопил?»


Я сидела на стуле, прислонясь спиной к холодной стене, и глупо хихикала. Полицейский, стороживший меня, косился, а потом отошел подальше. Понятно, решил, что сбрендила. Ничего, может, еще придется под психическую косить, пригодится. Под конец, я уже, согнувшись пополам, безудержно хохотала, представляя в красках разговор папы с сыночком. Смех напоминал рыдание, тут в дверях послышался шум, и в коридор ворвалась Вилька. Чисто фурия! Подлетев ко мне, она запричитала: «Что с тобой? Что они с тобой сделали? Я им сейчас всем устрою! Порву, как тузик тряпку!» Но, увидев, что я смеюсь, укоризненно сказала: