Он приподнялся — теперь он стоял на коленях, низко склонившись над ее бедрами. Не отрывая глаз от ее лица — не появятся ли на нем признаки отвращения или страха, — он провел ладонью вниз по ее голени, все еще облаченной в черный чулок. Потом он слегка повернул голову и поцеловал бедро чуть повыше подвязки, с силой массируя сверхчувствительную кожу губами и языком.

— Росс, — еле выдохнула она.

— У тебя красивые ноги, Лидия, — прошептал он. Руки его нежно гладили упругую кожу, потом проникли под подвязку и принялись щекотать коленный сустав сзади. Он спустил чулок достаточно низко, чтобы иметь возможность поцеловать коленку и прикоснуться к верхнему краю икры языком.

Потом он совершил этот же эротический ритуал и над другой ногой. Узница плотского наслаждения, она повернула голову и только смотрела, как его руки поднимаются вверх по ее бедрам, как массируют их, гладят. Когда ее глаза встретились с его глазами, внутреннее напряжение, видимое в его взгляде, проникло ей в душу, и она, шепотом повторяя его имя, закрыла глаза.

— Ты тут такая красивая. — Его пальцы нежно разглаживали темно-каштановый пушистый бугорок. — Чудесный цвет. — Изменились и сила, и тембр его голоса. Теперь он говорил низким хрипловатым голосом, в котором звучали страсть и желание.

Звуки его голоса и прикосновение его рук заворожили Лидию. Пальцы его сбежали по склонам холма в ложбинки и встретились там, где соединяются бедра. Потом он нежно прикоснулся к этому самому сокровенному месту, легонько погладил. Кончики пальцев окунулись в маслянистую влагу.

Она словно бы пробудилась ото сна и широко распахнула глаза, почувствовав, как что-то мокрое гладит ее в самой верхней точке у основания бедра. Его шелковистые волосы щекотали ей кожу, щетина восхитительно скреблась, ноона не могла поверить, что он делает, пока глаза не подтвердили ее ощущения.

— Росс! — закричала она, пораженная, и вцепилась руками ему в волосы. Но было уже поздно. Он целовал ее, а она — вместо того чтобы оттолкнуть его голову — только сильнее прижимала к себе. Ее голова откинулась на подушку в экстазе.

Он целовал ее так же утонченно, как целовал в губы.

И это было великолепно, и он не мог остановиться.

Большими пальцами он мягко раздвинул складки, скрывающие средоточие ее женственности. Потом вступил в действие язык. Каждое нежное движение было даром ее прелести, ее юности, ее невинности — ибо она была невинна, несмотря на все оскорбления, которые ей пришлось пережить. Его ласки лечили раны, нанесенные ее чувствам; его поцелуи стирали даже следы их. Его молящие губы благодарили ее за щедрость, с которой она делилась с ним своим телом. Ибо никогда еще его не одаряли правом на такую любовь.

Блаженство накатывалось на нее волнами, и наконец она начала задыхаться. То, что сейчас происходило, выходило за пределы ее воображения. Это потрясало ее, но в то же время она понимала, что это редкостный дар, который Росс приносит ей, и что высшее наслаждение в том, чтобы принять его без внутреннего сопротивления.

Всепоглощающее наслаждение продолжалось. Каждое движение его языка, каждая ласка его губ усиливали его, и наконец она ощутила небывалое сокращение всех мышц своей утробы. В тот самый момент, когда она потеряла контроль над собой, он снова лег на нее и крепко прижал к себе ее содрогающееся тело. Биение его мужественности наполнило все ее существо. Он вошел в нее одним быстрым движением, и семя хлынуло из него бурлящим потоком.

Спустя долгие мгновения, когда она наконец пришла в себя, она осознала, что они лежат совершенно неподвижно, а ее руки сжимают его бедра. Он был по-прежнему твердым и наполненным внутри нее.

— Росс? — В ее голосе звучало сомнение.

— Прости. Мне этого не хватило.

Он начал двигаться, сначала медленно, а затем все быстрее и сильнее, постепенно усиливая напор, лишающий ее разума, и она вновь оказалась на краю непостижимой бездны. На этот раз они ринулись туда вместе и погрузились в атласную темноту забвения, раскрывшую для них свои теплые бархатные объятия.

Спрятав лицо у нее на груди, он со стоном повторил ее имя, вторично погружаясь в золотое небытие.


— Я устала, но не хочу спать. Я боюсь, что проснусь, и все это окажется только сном. — Лидия легонько дергала волоски у него на груди.

Росс вздохнул от удовольствия.

— Я знаю. Я тоже не хочу спать. — Его руки обвили ее, и он нежно поцеловал ее в висок. — Послушай, Лидия, как ты могла научиться так правильно говорить, если жила в таких условиях? Как однажды выразилась моя мамочка, понося меня за то, что я дурак и свиное рыло, у тебя утонченные манеры. Я-то подражал Виктории и ее отцу. А кто учил тебя?

— Я не всегда там жила. Мы, мой родной папа, мама и я, жили в городе. Я не очень хорошо помню город, но я помню наш дом. Мама выращивала цветы в горшках на переднем крыльце. Моя комната была наверху. Я помню, как летом по ночам я сидела у раскрытого окна, а занавески развевались на ветру и гладили мое лицо. Они были белые и кружевные, и через них было все видно.

Рука Росса лениво ласкала ее ягодицы.

— Когда мы построим свой собственный дом, я достану для тебя кружевные занавески. — Она уютно свернулась калачиком и прижалась к нему. — А что стало с твоим папой?

— Он умер. Его звали Джозеф Брайант. — Она вдруг села и с гордостью объявила: — Это моя фамилия. Я — Лидия Брайант.

Он снова притянул ее к себе и крепко поцеловал.

— Больше нет. Теперь твоя фамилия — Коулмэн.

— Но ты же понимаешь, что я хотела сказать, — проворковала она, сонно устраиваясь у него под боком. — Папа писал статьи для газеты. Иногда он сердился, потому что людям не нравилось то, что он написал. По-моему, это было что-то про рабов. Он сказал маме, что поедет на Север и подыщет нам новое место жительства. Мы были так возбуждены. Но он заболел там и умер. Мы его больше не видели. Я его почти не помню.

— А представь себе, каково мне — я ведь вообще не знаю, кто мой отец. Правда, нельзя сказать, что клиенты моей мамаши — это такой уж первосортный материал.

Она взглянула на его лицо, на котором появилось выражение горечи, и сняла напряжение, проведя по лицу пальцем.

— Раз он зачал тебя, то должен был быть очень сильным и красивым. Но мне совершенно безразлично, кто он.

Черты его лица разгладились, и он поцеловал ей руку.

— Продолжай. Когда твоя мама снова вышла замуж?

— Точно не знаю. Мне было около десяти. Нам пришлось переехать из нашего дома и бросить там все вещи. Наверное, люди плохо относились к маме из-за того, что писал папа.

Росс восстановил недостающие детали картины. Брайант был аболиционистом. Он уехал на Север, вероятно, не смог приспособиться к перемене климата и умер от какой-нибудь болезни легких. Мать Лидии, вдова, потеряла все.

— Я помню темную комнату под крышей в старом доме. Там мы и жили. Мама шила, делала вышивки на женских носовых платках и тому подобное. Однажды она пришла домой и сказала, что познакомилась с человеком, который живет на ферме в горах. — Она вздохнула. — Они поженились, и он сказал, что забирает нас к себе. У него был вовсе не дом, а просто лачуга — в ней было холодно зимой и жарко летом. Мне приходилось спать на сеновале, а туда можно было попасть, только вскарабкавшись по лестнице. Место было гнусное, грязное, и маме приходилось все время много работать, чтобы приготовить еду и сделать дом хоть чуть-чуть пригодным для жизни. Я представляю себе, в каком она была отчаянии, раз решилась выйти за него замуж. Она надеялась, что на ферме будет вдоволь еды и что обстановка для меня там будет здоровее, чем в городе на чердаке. Он хвастался, а мама поверила во все его враки. Так он бесплатно приобрел себе рабыню.

— А твой сводный брат?

— Он был старше меня. Он уже был взрослый, когда мы с мамой туда приехали. Они со стариком постоянно дрались, друг с другом и с соседями, которых ненавидели. И нас тоже все ненавидели. Когда мы приезжали в город за покупками, нас обзывали всякими обидными прозвищами. Мама плакала и вскоре вовсе отказалась ездить в город, так что и я тоже перестала. Я боялась оставаться одна с мужчинами.

Росс прижал ее к себе.

— Эта жизнь кончилась, Лидия. Я рад, что ты мне это рассказала. Это очень многое объясняет. И я тоже почувствовал облегчение оттого, что рассказал о себе. Ты единственная живая душа, которая знает правду. Моя тайна умерла вместе с Джоном Саксом. Больше я никому ничего не говорил.

Она была не единственной, кто знал о нем. Клэнси тоже знал. Были и другие люди — они разыскивали Сонни Кларка. Но они его никогда не найдут, если только это от нее зависит. Она крепко обняла его.

— А Виктории ты не говорил?

Руки, ласкавшие его, замерли.

— Нет, — мягко ответил он. — Я ей никогда не говорил.

Лидия улыбнулась про себя. Виктории принадлежала его любовь. Возможно, принадлежит до сих пор. Но ей принадлежит нечто, чего у Виктории не было. Его доверие.

— Росс!

— М-м-м? — Он не мог надивиться, какой нежный у нее живот. Костяшками пальцев он тихонько барабанил по нему.

— То, что ты сегодня сделал со мной…

Он замер.

— Да?

— Да нет, ничего.

— Что? Скажи мне.

— Это… Я не знаю… Ты, наверное, подумаешь…

— Я не буду знать, что подумать, если ты мне не скажешь.

— Ну, я просто подумала, что… — Она чуть повернулась, оперлась о его грудь и заглянула ему в глаза. — А что, если я это сделаю с тобой?

XX

Джефферсон был похож на большой муравейник. В 1872 году он занимал второе место по численности населения в Техасе после Галвестона и был центром торговли и перевалочным пунктом. Многопалубные пароходы стояли в доках, изрыгая массы пассажиров, которым предстояло продолжить путь на Запад в фургонах; здесь же сгружались различные товары, а на борт грузилось огромное количество тюков с хлопком, адресованных дальше вниз по реке — на рынки Нового Орлеана.