Ма Лэнгстон глядела в корень, и Росс Коулмэн хорошо понимал это. Но не хотел соглашаться. Его бесило, что он приютил у себя женщину, постоянно напоминавшую о том, о чем он больше всего на свете хотел бы забыть. О его происхождении.

Он всю жизнь бежал от своего прошлого. Виктория на время заставила его забыть о нем, а теперь эта девушка с непокорными волосами, дерзкими глазами и роскошным телом напоминала постоянно.

Но тем не менее как быть с Ли? Он ужасно боялся младенца — ведь тот был такой маленький! О младенцах он не знал ничего, но очень хорошо помнил, что значит расти без материнской любви. Он рос в сознании своей брошенности. И могли он оставить своего сына без женской ласки? Совсем без женской ласки? Ведь эта девушка любит Ли, Росс чувствовал. Он выдохнул словечко из тех, которые не позволял себе роскоши произносить со времени женитьбы на Виктории. И это ему так понравилось, что он повторил, машинально затушил костер и заглянул в фургон. Лампа все еще горела, хотя и была прикручена. Нервно сглотнув и вытерев потные ладони о штаны, он залез внутрь.

Лидия тихо ворковала, кормя Ли. Тот, должно быть, совсем оголодал в материнской утробе, потому что с тех пор, как родился на свет, никак не мог наесться. Он шумно сосал, тыча в грудь, кормящую его, крошечным кулачком и время от времени счастливо дрыгая ножками.

Лидия испытывала злорадную гордость от того, что она способна накормить его, а женщина с молочно-белой кожей и волосами цвета спелой пшеницы — нет. Викторию Коулмэн все считали идеальной женщиной. Каждый раз, когда произносилось ее имя, самолюбие Лидии жестоко страдало. Но Ли будет любить ее! Ее, а не свою родную мать!

Ей хотелось набраться мужества и бросить это в самоуверенное лицо отца Ли. Он назвал ее позорящим словом. Из глаз ее брызнули слезы обиды, забравшись в фургон, она долго плакала, но потом запретила себе плакать. Она не такая, как все они думают! Не такая! И не будет больше плакать!

Она ничего не могла поделать, никак не могла сопротивляться тому, что с ней случилось. Видит Бог, она пыталась. Сколько раз она боролась, сопротивлялась, кусалась и царапалась! Но в результате на следующее утро оказывалась в синяках и ссадинах. Иногда она даже побеждала. Но чаще нет…

Закрыв глаза, она задрожала от болезненных, унизительных воспоминаний. Тогда она хотела умереть. Но если бы она наложила на себя руки, кто бы позаботился о маме? Ее жизнь не принадлежала ей, пока мама не умерла. Только после этого она сбежала.

Неужели и чистый, невинный младенец Ли появился на свет в результате такого же гнусного акта насилия? Гладя головку ребенка, она думала: неужели и мистер Коулмэн так же надругался над Викторией, зачиная Ли, как надругались над ней? Почему-то она не могла представить себе мистера Коулмэна на месте Клэнси. Если верить Анабет, он едва ли не молился на Викторию.

Поднялся парусиновый полог, и Лидия услышала его тяжелые шаги. Она тряхнула головой, и вьющиеся волосы покрыли ее обнаженную спину и плечи пушистой мантией.

Слова, которые приготовил Росс, застряли у него в горле, рот безмолвно открылся и закрылся. Лидия сидела спиной к входу. Платье, вызвавшее его гнев, она спустила до талии. Он проследил взглядом мягкую линию ее стройной спины, плавно сужавшейся к талии. Она взглянула на него из-за абрикосового плеча и россыпи рыжевато-каштановых кудрей широко распахнутыми вопрошающими глазами, полуоткрыв полные влажные губы.

— Что вы делаете? — с трудом, хрипло произнес он. Слова застревали у него в горле.

— Последнее кормление перед сном, — ответила она тем низким, грудным голосом, которого он не мог слышать спокойно.

Что, у нее совсем стыда нет? Почему она не закричит на него за то, что вошел без стука? Впрочем, это бы окончательно вывело его из себя. Ведь это его фургон, в конце-то концов!

Должно быть, она увидела гаев в его глазах, потому что отвернулась и склонилась к младенцу. Росса бросило в жар, глаза на минуту заволокло пеленой.

— Вы что-то хотели? — спросила она.

Он, неуклюже потоптавшись, набрался духу и начал:

— Я… — Он заготовил слова извинения, но теперь сознавал, что это для него уже слишком. — Я хотел поговорить с вами. — Вот так. Это звучит солидно.

Она промолчала, что возбуждало его почти так же сильно, как ее певучий низкий голос. Повернув к нему голову, она смотрела прямо на него. Господи, хоть бы она оделась! Он видел только ее спину, но его разнузданное воображение дорисовывало остальное. Виктория ни за что не стала бы кормить ребенка, если бы в комнате был кто-то еще! Он отогнал эту мысль. Если он только подумает о Виктории, он не сможет сказать того, что должен.

— Спасибо, — коротко сказал он.

Перед тем как ответить, она долго смотрела на него.

— За что, мистер Коулмэн? За то, что не привожу мужчин в ваш фургон и не сплю с ними при вас и Ли?

— Черт побери! — выдохнул он. — Я хотел сказать вам приятное…

— Приятное? Вы считаете, что назвать меня шлюхой — это приятно?

— Я был чертовски не прав, говоря это.

— Вы чертовски не правы, думая таким образом.

— Не ругайтесь.

— Сами не ругайтесь! И почему это вы вдруг решили сказать мне приятное? Боитесь, что я сбегу с мужчиной, который лучше ко мне относится, и оставлю Ли умирать голодной смертью?

Росс ничего не ответил по двум причинам. Во-первых, он слишком разозлился. А во-вторых, его ошеломило это внезапное проявление столь бурного темперамента. Такой огонь, такая страсть в этом маленьком и слабом теле!

Лидия, боясь, что слишком далеко зашла, и удивляясь, почему он еще не побил ее, опять отвернулась и отняла от груди спящего младенца. Став на колени, уложила его в колыбель и укрыла легким одеяльцем.

Росс, тяжело сглатывая, смотрел, как она укутала грудь куском мягкой фланели и натянула лиф платья, засунув руки в рукава и склонившись к многочисленным пуговицам. Застегнув все, что было возможно, она повернулась и посмотрела ему в лицо.

— За что вы меня благодарите?

— За то, что вы спасли жизнь моему сыну, — ответил он.

Лидия посмотрела в его глаза. В них был гнев, но не притворство. И вдруг ей стало стыдно. Она не нравится ему, но он любит своего сына. И его благодарность нужно принять, как бы ни была она выражена.

Она посмотрела на младенца и тихо сказала:

— В каком-то смысле он тоже спас мне жизнь. — И, подняв глаза на Росса, продолжала: — Благодаря Ли я больше не хочу умереть. Если бы не мое молоко, его бы не было в живых. Я считаю, мы квиты, мистер Коулмэн.

Он бы отдал все на свете, чтобы она не упоминала о молоке. Как только он слышал это слово, его глаза устремлялись к его источнику. По-прежнему платье было натянуто двумя полушариями ее грудей. Зрелище было прелестное, дразнящее, и он не мог не возвращаться к нему глазами еще и еще раз, и каждый раз у него перехватывало дыхание.

Лидия расценила этот безумный взгляд как упрек.

— Простите, — проникновенно сказала она, — я понимаю, что это платье неприлично, но я не виновата. — И она прикрыла грудь руками.

Ее пальцы погрузились в мягкую плоть. Он представил себе твердые соски в гнездышках ее ладоней. Господи! Росс круто повернулся и устремился к выходу. Он уносил ноги, чтобы не встретиться глазами с ее золотым взглядом.

— Спокойной ночи, — сказал он как человек, пытающийся спасти свою жизнь.

— Мне очень жаль, что из-за меня вам приходится спать под фургоном. Это очень неудобно?

Гораздо удобнее, чем в фургоне рядом с ней!

— Нет, — коротко ответил он, уже на полпути к выходу. Через несколько минут он уже лежал на спине, смотрел на звезды и размышлял. Что заставило его обвинить ее в том, что она шлюха? Его тело, реакция его тела на нее. Как смеет его тело предавать его! Ведь он любил свою жену, и она всего неделю как умерла! Единственным его оправданием было то, что с того дня, как Виктория сообщила ему о своей беременности, он не был с женщиной. Она мягко попросила освободить ее от супружеских обязанностей на время, пока она носит ребенка. Он, конечно, согласился. Ее стыдливость, пожалуй, больше всего ему в ней нравилась, не считая неправдоподобной, аристократической красоты. То, что он ночь за ночью страдал, лежа рядом с ней и не прикасаясь к ней пальцем, и значило для него «быть джентльменом».

Конечно, можно было бы завести любовницу, но Росс слишком любил Викторию и даже не помышлял об этом.

Но сейчас, после долгих месяцев воздержания, его тело рвалось к этой лишенной покровов плоти, ее бесстыдному, пряному теплу. Могли простой смертный, человек из плоти и крови противиться этому зову? Черт побери! Нет, это не его вина. Эта часть его тела более не подчинялась ему.

Не подчинялся ему, как оказалось, более и рассудок. Потому что и он не в силах был совладать с мыслью об этой девушке. Ее образ не исчезал: волна волос, падавшая на гибкую спину, плавная линия позвоночника, делившая ее на две безупречно ровные половины, талия, округло переходившая в стройные бедра. Он долго тер тыльной стороной ладоней глаза, пытаясь прогнать видение, но ее облик, запах, звук ее голоса не уходили.

Самым же позорным был мучительный укол зависти — зависти к Ли, терзавшей его. Ведь его сын сумел уже познать ее вкус.

V

На следующее утро Лидия проснулась перед самым рассветом. Ли еще спал. Накинув единственное платье, платье Анабет, она натянула на ноги старые туфли. Собрать в узел тяжелую гриву волос оказалось нелегким делом, но она справилась и закрепила ее на затылке шпильками, которые достала из шкатулки с притираниями и мазями, принадлежавшей Виктории. Никаких других вещей она не трогала — не будь в этом необходимости, она не прикоснулась бы и к шпилькам. Большинство вещей Ма и Анабет уже упаковали, и Лидия была рада этому — она не желала, чтобы хоть что-нибудь, принадлежавшее Виктории, напоминало ей о ее собственных недостатках.