В этом голосе не было ничего устрашающего, но Лидия испугалась. Ее сердце забилось учащенно. Минуту назад мимо нее проследовала Леона Уоткинс с девочкой-подростком, с дочерью, как предположила Лидия. Они прошествовали, глядя строго вперед и высоко задрав носы. Девочка попробовала было метнуть на Лидию любопытный взгляд, но Леона демонстративно дернула ее за руку. И если человек, который сейчас заговорил, хочет над ней посмеяться, то она ему этого не позволит.

Не желая показать испуга, Лидия с вызовом подняла глаза. Перед ней стоял молодой человек, несколькими годами моложе Коулмэна. На нем был белый костюм с голубым жилетом, из кармана свисала золотая цепочка. Он снял широкополую шляпу, обнажив голову в каштановых кудрях. У него были добрые и печальные голубые глаза, белая кожа и очень яркий румянец на щеках.

Лидия молчала, удивленная доброжелательностью, которую выражало его лицо вместо ожидаемой ею издевки.

— Позвольте представиться, мисс Лидия. Уинстон Хилл, к вашим услугам. А это Мозес, — указал он на стоявшего рядом высокого могучего негра в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. В его волосах и бровях мерцали нити седины, но лицо было гладкое, без морщин.

Лидия была так потрясена этой парой с изысканными манерами, что, не подумав, сказала первое, что пришло ей в голову:

— Вы знаете мое имя?

Уинстон Хилл улыбнулся:

— Я приношу свои извинения, но действительно по лагерю ходят слухи о вас и вашей замечательной красоте. И я счастлив убедиться, что на этот раз восторги не преувеличены.

Она покраснела, впервые услышав такую похвалу своей внешности.

— Очень приятно, — ответила она.

— Так вы присматриваете за новорожденным сыном мистера Коулмэна? Сколь похвальное и милосердное занятие, особенно в свете вашей недавней потери.

Она никогда не слышала, чтобы говорили так красиво. Слова лились из четко вылепленных губ плавно, как мед.

— Спасибо. Но это совсем нетрудно, он прекрасный ребенок.

— Я не сомневаюсь. Я восхищался красотой и мужеством его матери, не говоря уже о достоинствах его отца. — Он поднес ко рту льняной носовой платок и покашлял. Почему-то при этом он очень смутился. — А теперь мы с Мозесом хотим пожелать вам доброго вечера. Если мы чем-то можем быть полезны, мы к вашим услугам, лишь дайте знать.

— Благодарю вас. Непременно, — пробормотала Лидия, сконфуженная такой галантностью.

— Надеюсь. — Он улыбнулся открытой белозубой улыбкой. — О, добрый вечер, мистер Коулмэн.

Лидия оглянулась и увидела, что позади у входа в фургон стоит Росс и смотрит столь же тяжелым и злобным взглядом, сколь открыт и дружелюбен был взгляд мистера Хилла. Едва кивнув, он процедил сквозь зубы:

— Добрый вечер, мистер Хилл, Мозес.

— Не смеем отрывать вас от ужина, мисс Лидия.

И, не успела она сообразить, что он собирается сделать, он поклонился, взял ее руку и поднес к губам. И его губы коснулись тыльной стороны ее ладони. Остолбенев, она смотрела, как он надел шляпу, кивнул ей и удалился, сопровождаемый Мозесом.

Она посмотрела на свою руку, которую только что поцеловали. Непривычная к таким жестам, вытерла ее об рукав платья и через плечо оглянулась на мистера Коулмэна. Его лицо было черным, как туча, в глазах злость, а нижняя губа презрительно кривилась.

— Ужин готов, — испуганно и торопливо сказала она, повернувшись к костру, взяла одну из фарфоровых тарелок, которые достала и приготовила Ма, и положила в нее горячего ароматного рагу. И, протянув ему тарелку, осмелилась посмотреть на него.

Не принимая тарелки, он стоял, опустив руки и сжав кулаки. Солнце уже село, и в спустившихся сумерках его лицо казалось совсем темным. Челюсти были крепко сжаты. В глазах светилось презрение. Лидия заметила, как его взгляд скользнул на цветы в вырезе ее платья. От волнения и страха перед ним она учащенно дышала, и ее грудь поднималась и опускалась под натянутой тканью платья, а цветы дрожали, как живые. Он долго, молча и тяжело смотрел на них, и если бы она не держала тарелку, она бы заслонилась от его обжигающего презрительного взгляда.

— Потаскушка, — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Я не знаю, черт побери, кем вы были и откуда пришли, но, пока вы живете под моей крышей и нянчите моего сына, не смейте обольщать незнакомых мужчин!

Виктория упала бы в обморок от таких слов. А Лидия… В ее глазах зажглось золотое пламя гнева. Глядя прямо ему в лицо, она шагнула к нему и сунула тарелку куда-то ему под ребра — он едва успел перехватить эту тарелку, полную горячего варева. Освободившись от тарелки, она отвернулась и шагнула прочь.

Наступая каблуками на подол юбки, она подошла к фургону, забралась в него и опустила парусиновый полог.

Потирая ушибленное ребро, Росс буквально рухнул на табуретку и начал есть рагу. Он не чувствовал вкуса, почти не мог жевать, но с каждым куском его негодование уменьшалось — так зверь зализывает раненую лапу.

«Проклятая девка», — подумал он, очистив тарелку и налив себе кофе. Как она смеет наряжаться в облегающее платье и флиртовать с этим напыщенным велеречивым Хиллом! Завтра же ее здесь не будет! Он придумает для Ли что-нибудь другое! Может быть, уговорит мать близнецов отнять от груди своих и кормить Ли. Он избавится от нее, даже если ему придется насильно заливать коровье молоко в желудок Ли!

— Я смотрю, вы не такой сообразительный, как я надеялась, — зазвучал голос Ма в темной пелене застилавшего ему глаза гнева. Она подошла к его костру с посудным полотенцем через плечо, с красными после отскребания котлов и сковородок руками. — Поели? — указала она на пустую тарелку.

Он кивнул и отхлебнул кофе. Ма вымыла его тарелку и вытерла своим полотенцем.

— Кажется, рагу хватит и на завтра, ведь ел только один из вас.

Он смущенно заерзал на табуретке.

— Да, — продолжала женщина, — жаль, что вы не так понятливы, как я думала.

Росс шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы, но все-таки ответил:

— Почему?

Ма только этого и нужно было.

— Вам Бог послал кормилицу для сына, когда ваша жена умерла. Ли бы уже не было в живых, если бы не эта девушка, которой вы и слова доброго не скажете!

— Доброго! — рявкнул Росс, вскакивая на ноги и заметавшись, как зверь, попавший в капкан. Здесь, в лагере, все, происходящее с каждым человеком, сразу становилось общим достоянием. Росс, насколько мог, понизил голос.

— Доброго слова! Она выставляет себя напоказ перед каждым мужчиной! В этом неприличном платье с этими… — Он сглотнул и упрямо повторил: — Выставляет себя напоказ.

— Если вы про мистера Хилла, то я все видела. Он первый с ней заговорил, а не наоборот. А она испугалась, как заяц, боялась даже взглянуть на него.

Росс, закусив ус зубами, нервно кружил вокруг костра.

— А что до ее платья, то другого у нас не нашлось. То, в котором мальчики нашли ее, превратилось в лохмотья.

— Все лучше, чем то, что на ней. Оно просто трещит по швам.

Губы Ма растянулись в улыбке, но она тотчас согнала ее с лица. Но мистер Коулмэн был слишком взвинчен, чтобы заметить эту понимающую улыбку.

— Она шлюха, и я не намерен терпеть ее рядом с собой.

Тут улыбка окончательно сошла с лица Ма. Она схватила Росса за плечо и повернула лицом к себе. Они были почти одного роста.

— Откуда вы знаете? Почему вы беретесь судить о таких вещах? Говорит она не как шлюха, так ведь? Говорит она по-городскому, я вам скажу. Вы видели, как она держит руки? Очень красиво. Ест она аккуратно. И я никогда не видела ни одной шлюхи с такой достойной походкой и движениями. — Отпустив его плечо, Ма подошла поближе и продолжала уже тише: — Кажется мне, что вы помешались на почве нравственности и происхождения. А по мне, так гораздо важнее, что сам человек из себя представляет, а не то, кем были его мама и папа. Так что вы бы не судили ее так поспешно. Может, она дочь такого человека, которого вам не след обижать. А что она попала в беду, родила ребенка… С кем не бывает. Небось и вы с миссис Коулмэн не только за руки держались в конюшнях ее отца, до свадьбы.

Губы Росса сжались в тонкую линию.

— Виктория была не такая, — глухо сказал он.

Ма только засмеялась — и над тем, что он сказал, и над тем, как высокопарно это прозвучало.

— Каждая женщина бывает «такая» с любимым мужчиной. А если ваша не была, то мне вас очень жаль.

— Я не намерен слушать…

— Я здесь не для того, чтобы плохо говорить о мертвых, — гораздо мягче сказала Ма. Он производил впечатление человека, который жутко терзает себя, и она догадывалась почему. И Зик согласился с ней. Они как раз прошлой ночью говорили об этом, устроившись спать в фургоне, а детей уложив на улице. — Я здесь для того, чтобы напомнить вам, что эта женщина, какой бы она ни была, спасла жизнь вашему сыну. Сегодня она хотела отплатить вам добром за то, что вы приняли ее, хотела приготовить вам вкусный ужин… — Это было не совсем так; идея принадлежала Ма, но Ма, когда ей было нужно, позволяла себе быть не до конца правдивой. — А вы в благодарность вели себя так же безжалостно и жестоко, как эта высохшая Уоткинс. — Она возмущенно пожала плечами. — Кажется Мне, что у вас нет выбора, и радуйтесь, что эта девушка пока с вами. А то она может обидеться и уйти, оставить вашего сына на произвол судьбы. Я бы на вашем месте извинилась за свое поведение, мистер Коулмэн. — Она резко повернулась и зашагала прочь.

Уставившись в огонь, Росс долил себе кофе из кофейника. Лагерные костры один за другим догорали. Детей укладывали спать. Переселенцы, группами обсуждавшие что-то, потихоньку расходились по своим фургонам. С Россом тоже заговаривали, но он отвечал односложно и явно не хотел поддерживать беседу. Памятуя о недавней смерти его жены, его оставляли в покое, уважая его стремление к одиночеству.

Был тихий вечер. Легкий ветерок шевелил листья тополей, вязов, дубов и платанов, окружавших поляну, которую проводник по имени Скаут (фамилии его тут никто не знал), предложил мистеру Грейсону для остановки на ночлег.