За спиной Луизы жалобно скрипнула повозка. Это Олимпия выбрался на солнечный свет и теперь довольно потягивался.

– Гатерфилд? – сказал он и широко зевнул. – Наконец-то.


– У нас не так много времени, – сказал маркиз Гатерфилд, отряхивая мундир. Он кивнул в сторону двери ближайшего дома: – Там моя жена. Она готова и ждет. У нее есть одежда для Луизы. Ваше высочество?

Луиза сделала шаг вперед, слегка покраснев. Она была необычайно привлекательной в грязной рубашке и штанах, с торчащими во все стороны короткими волосами. Сомертон прищурился, наблюдая, как неправдоподобно красивый маркиз Гатерфилд поклонился и поцеловал ей руку. Его светло-каштановые волосы на солнце казались золотистыми. Он напомнил Сомертону другого златовласого Адониса, которого он всем сердцем ненавидел.

– Моя дорогая новая сестра, – сказал он, – не могу выразить, как я счастлив наконец познакомиться с вами. Когда телеграмма Олимпии прервала мой медовый месяц в Париже, я никак не мог дождаться нашей встречи.

– Саутхем, – перебил его Олимпия. – Ты же вроде бы теперь герцог.

Гатерфилд беззаботно пожал плечами:

– Если честно, мне больше нравится быть Гатерфилдом.

Сомертон выступил вперед и протянул руку.

– Ваша светлость… – Он так и не сумел убрать неприветливые нотки из своего голоса. – Рад знакомству.

Гатерфилд с улыбкой пожал ему руку:

– Я рассчитываю на вашу дружбу, милорд. Должен признаться, в вашем лице лучше иметь друга, чем врага. – И он потер плечо. – Ну а теперь нам следует поторопиться. Очень скоро эти карикатурные революционеры начнут свое театральное представление и обнаружат, что главных героев нет.

Он повернул голову к двери, откуда выскочила молодая женщина и с громким криком бросилась к Луизе.

Через мгновение две сестры уже сжимали друг друга в объятиях. Сомертон заметил, что живот герцогини Саутхем заметно округлился, и стиснул кулаки.

– Дамы! – окликнул сестер Олимпия. – Сейчас нет времени обниматься. Нам еще надо отобрать у революционеров страну.

Спустя десять минут Сомертон был умыт, чисто выбрит и переодет. Правда, приготовленный для него костюм для верховой езды оказался немного коротковат и узок в плечах, но на это никто не обратил внимания. С синяками и царапинами на лице ничего нельзя было сделать, поэтому он мудро решил их не замечать и поспешил на улицу, где один из солдат держал в поводу большого серого коня – такого же, как конь Гатерфилда, герцога Саутхема. В это время солдат округлил глаза, глядя куда-то в сторону, и ахнул. Сомертон обернулся.

Его жена стояла в дверях, держа за руку сестру. На Луизе было серебристо-белое платье, короткие волосы зачесаны назад, и в них сверкала маленькая бриллиантовая диадема. Солнце, только что появившееся над крышей стоящего напротив здания, казалось, зажгло ее волосы огнем, а кожу сделало золотистой.

У нее на шее сверкало рубиновое ожерелье, которое он сам ей подарил, а на пальце правой руки – государственный перстень.

Сомертон почувствовал слабость в коленках.

Она слишком красива. Ему этого не вынести.

– Отправляемся, – скомандовал Олимпия.


Толпа на Киркенплац шумела и волновалась. Олимпия, возглавивший процессию, остановился в конце улицы, выходящей на площадь, и поднял руку.

Солдаты образовали кольцо вокруг двух королевских пар.

Луиза услышала чей-то голос, взвившийся над толпой, но слова не разобрала. Стефани, ехавшая рядом с ней, шумно вздохнула.

– Это Гюнтер? – спросила она.

– Да, – ответила Луиза.

Насколько близки они были тем летом? Стали ли любовниками? Такая возможность ей никогда раньше не приходила в голову. Она была за гранью ее воображения. Семь лет назад Луиза даже думать не смела о возможности интимных отношений с мужчиной до брака. Принцесса Стефани не могла подарить свою девственность сыну мэра. В крайнем случае лишь целомудренный поцелуй. В этом Луиза была уверена.

Но теперь изменившееся тело Стефани сказало ей о многом.

О боже! Как это могло случиться? Гатерфилд знает?

Луиза вспомнила, как четверть часа назад обнимала Стефани. Она ощутила твердый живот сестры, в котором рос новый человек, и ее сердце растаяло. Когда они одевались, поспешно обмениваясь новостями, Стефани сказала, что ребенок родится в ноябре. Ребенок. У Стефани будет ребенок.

Сомертон был рядом, спокойно глядя на площадь перед ними. Она сжала его пальцы.

– Дайте нам принцессу! – выкрикнул злой голос из толпы.

– Да, верните нам принцессу! – присоединился к нему другой. – Мы знаем, что она у вас.

Луиза почувствовала, что сердцу стало тесно в груди. Она ощутила прилив гордости, которую считала незаслуженной. Все долгие месяцы изгнания она считала, что никому не нужна: ни своей стране, ни своему народу. Людям нравятся анархисты и революционеры.

И вот… Оказывается, им нужна принцесса.

Гюнтер что-то ответил, но слов она не разобрала.

– Мы не верим!

– Верните нам принцесс!

Толпа подхватила крик и начала скандировать: Gebt uns unsere Prinzessinnnen![3]

Олимпия выехал на площадь, освещенную ярким летним солнцем.

– Вот ваши принцессы, – прогремел он по-немецки.

Воцарилось потрясенное молчание. Вся площадь была заполнена народом, до самого Хольштайнского собора, величаво возвышавшегося на противоположном ее конце. У Луизы защемило сердце при виде гордых готических башен, устремленных к вечному небу.

Олимпия посторонился, и толпа расступилась.

Гатерфилд и Сомертон вывели Луизу и Стефани вперед, и наконец они предстали перед удивленной толпой. Многих людей Луиза знала. Она улыбалась и кивала, как ее учили всю жизнь. Сомертон крепко держал ее за руку, защищая от опасностей.

В центре Киркенплац стояла та же сцена под тем же старым брезентовым навесом – их она знала всю жизнь. Праздник всегда начинался князем Рудольфом. Облаченный в свои лучшие церемониальные одежды, князь звонил в колокол, который для этой цели каждый год извлекали из королевской сокровищницы. Речи, песни, молитва, прочитанная епископом, юные танцоры в национальных костюмах.

Это Хольштайн. Ее дом. Гюнтер, Динглби, банда чужестранцев, набросившиеся, как хищники или как вампиры, чтобы высосать богатства ее страны для себя. Здесь им нечего делать.

С каждым шагом ее уверенность крепла.

– Стража! – взвизгнул Гюнтер. – Арестуйте их! Арестуйте иностранных агентов!

Но стражники вокруг сцены не шелохнулись.

Луиза шла по площади, и люди начали кланяться. Один за другим обитатели Хольштайна опускались на колени, а потом за ее спиной раздавались радостные приветственные возгласы.

У нее забурлила кровь, к глазам подступили слезы. Она так долго жила в изгнании, стараясь завоевать их сердца. Вышла замуж за могущественного человека, ставшего принцем-консортом, попыталась зачать ребенка.

Выходит, все это было не нужно? Она, Луиза, нужна им сама по себе, без всяких условий? Она – их принцесса, и никто в мире не будет служить им преданнее, чем она.

Справа от нее Гатерфилд что-то прошептал на ухо Стефани. Та засмеялась и тоже что-то шепнула в ответ.

Они подошли к сцене, на которой стоял Гюнтер и с презрением следил за их приближением. На нем была какая-то странная форма – ярко-красная с красивыми медными пуговицами. Ни медалей, ни знаков отличия.

– Спускайтесь, герр Хассендорф, – будничным тоном проговорил Олимпия, но его голос, окрепший в парламентских дебатах, был слышен во всех концах площади. – Ваше время прошло.

Гюнтер выпрямился и гордо выпятил грудь:

– Я не подчиняюсь чужеземцам.

– Я говорю от имени людей на этой площади. От имени людей этой страны. – Герцог широко повел рукой. – Их желание вполне ясно.

– Да? А кто ты такой, чтобы выступать от их имени? Судя по акценту, англичанин. Чужеземец. – Гюнтер бросил быстрый взгляд на толпу, ожидая поддержки.

Сомертон перехватил этот взгляд, и Луиза почувствовала, как он насторожился.

– Я – герцог Олимпия, родной брат принцессы Луизы, первой жены князя Рудольфа и матери его дочерей. Я – дядя принцесс Хольштайн-Швайнвальд-Хунхофа, и я привез их домой, чтобы вернуть то, что им положено по праву. Они, и только они будут править этой прекрасной страной, народ которой угнетают и притесняют вы и вам подобные. – Олимпия тщательно выбирал слова и произносил их с непоколебимой уверенностью высокородного английского аристократа. Он возвышался над толпой, и хотя Гюнтер Хассендорф стоял над ним на сцене, он стал как-то меньше ростом.

– Принцессы! Принцессы! – принялась скандировать толпа.

Гюнтер поднял руку, призывая народ к молчанию, но крики стали только громче.

– Вы не можете повернуть время вспять! – заорал он. – Устаревшая система, на протяжении веков угнетавшая массы… – Остаток его речи утонул в шуме голосов.

Олимпия стукнул тростью по камням мостовой:

– Отойди, Хассендорф! Все кончено.

Гюнтер подал знак кому-то в толпе.

В мгновение ока Сомертон оказался перед Луизой и ее сестрой, закрыв обеих своим массивным телом.

Прогремел выстрел. Сомертон покачнулся, но не отступил, широко расставив руки, являя собой живой щит. Гатерфилд подскочил и схватил графа, не дав ему упасть.

На левом рукаве Сомертона появилось и стало быстро увеличиваться пятно крови.

– Он ранен! – закричала Луиза.

– Я в порядке, – проговорил граф. – Это всего лишь царапина. Слева, Гатерфилд! Мужчина в морском мундире и его спутник.

Секундой позже маркиз уже ввинтился в толпу, расталкивая горожан. Луиза быстро осмотрела руку Сомертона.

– Это не царапина! – закричала она. – Нет выходного отверстия! Доктора! Позовите доктора моему мужу!

Но в толпе царила паника. Никто не слышал ее крика, никто не поспешил на помощь.

– Нет времени, – сказал Олимпия. – Ты можешь идти, племянник?

– Конечно, могу, – рыкнул Сомертон.

Олимпия занял место между Стефани и Луизой и взял их под руки: