Джулиана Грей - В объятиях принцессы

– Вы и сейчас можете что-то предпринять. – Она обернулась к Сомертону: – И ты можешь действовать. Вы двое контролируете целую армию агентов в Лондоне.

– С какой целью мы должны организовывать какую-то тайную операцию? – спросил герцог. – Чтобы эти двое всю оставшуюся жизнь скрывались? Чтобы принцесса Хольштайн-Швайнвальда рожала детей убийце?

Сомертон не сводил глаз с Олимпии, одновременно всем существом ощущая отчаяние Луизы.

– Кто этот парень? Что он за человек?

– Думаю, ты его знаешь. Или по крайней мере слышал о нем. – Олимпия погладил рукой деревянную столешницу. – Это маркиз Гатерфилд, наследник герцога Саутхема.

– Гатерфилд? Боже мой! И его обвинили в убийстве герцогини Саутхем?

Сомертон потряс головой:

– И сестра моей жены все это время жила с ним?

– Не с ним, нет. Она его защищает в суде.

Луиза упала на стул и схватилась за голову:

– Сомертон, ты можешь что-то сделать. А что со Стефани? Пожалуйста, давайте привезем ее сюда, она немного побудет здесь, с нами…

Сомертон постарался отгородиться от молящего голоса жены.

– Ну, Олимпия, что надо делать?

– О сестре Луизы позаботятся, в этом у меня нет никаких сомнений. Но, боюсь, сейчас нас должны больше беспокоить другие проблемы. – Он несколько секунд смотрел на встревоженную пару. – Не так давно я получил сообщение, что Динглби с группой единомышленников отплыла из Гамбурга на пакетботе в Англию. После этого я ничего о ней не слышал, но ее и, самое важное, главу тайной полиции Хольштайна с тех пор в Германии не видели.

Солнце опустилось ниже, и свет теперь струился сквозь открытое окно, окутывая всех троих удушающим жаром. Сомертон чувствовал, как по спине стекают струйки пота. Он встал, подошел к окну – именно здесь они в первую ночь вступили в супружеские отношения – и задернул занавески. Почему-то это простое действо показалось ему окончательным.

Сколько раз они занимались любовью с тех пор? С момента венчания прошло восемнадцать дней. Предположим, они занимались любовью дважды в день – хотя скорее чаще, – значит, всего получается тридцать шесть раз. Сомертон внезапно понял, что, постаравшись, он может вспомнить каждый раз – где и когда это происходило, в какой позе, как она выглядела, какие звуки издавала, как вела себя во время оргазма. О Господи! Всякий раз он настолько полно растворялся в ней, что возвращение сознания, способности думать и говорить, иными словами, возвращение самого себя всегда оказывалось нежеланным и болезненным шоком.

А теперь пришло время самого неприятного сюрприза. Все кончено.

Он вернулся на свое место рядом с молчащей Луизой и сказал:

– Ясно. У меня только один вопрос: что придумали твои изворотливые, склонные к интригам и махинациям мозги? Что, по-твоему, мы должны делать?

Герцог терпеливо улыбнулся:

– Дорогие мои, ссылка закончилась. Пришло время действовать.

Ночью Луиза проснулась. Поезд стоял.

Она села, едва не стукнувшись головой о крышу купе.

– Сомертон, – тихо позвала она.

Свернувшийся на полу Куинси поднял голову и тоненько заскулил.

Луиза соскользнула на пол и взглянула на койку Сомертона, хотя не сомневалась, что она пуста. Она всегда чувствовала и его отсутствие, и присутствие. Наклонившись, она погладила собачку:

– Где он, малыш? Почему поезд стоит?

А почему вообще поезда останавливаются? Никто не знает. Остановки ночных поездов – это знания, недоступные простым смертным.

Возможно, неправильно перевели стрелку.

Или какие-то беспорядки.

Нет, этого не может быть. Если бы речь шла о беспорядках или какой-нибудь опасности, Сомертон непременно разбудил бы ее. Даже если бы этого не сделал он, ее разбудил бы Олимпия, спящий в соседнем купе.

Она еще раз погладила Куинси, отыскала халат и выскользнула из купе.

Сомертон нашелся на площадке последнего вагона. Перегнувшись через ограждения, он смотрел в пустое, залитое лунным светом поле. Он почти докурил сигару. Поколебавшись, она тронула его за плечо.

Граф не вздрогнул. Не приходилось сомневаться, что он знал о ее приближении.

– Почему не спишь?

– Не спится.

– В Италии у тебя не было проблем со сном.

Он потушил сигару и отбросил ее в сторону.

– Мы больше не в Италии.

Рядом с ним у поручней было много места, но Луиза подошла вплотную и попыталась сдвинуть его стальную руку. Вздохнув, он обнял ее за плечи. Она вдохнула теплый ночной воздух, аромат его кожи. Подувший с гор ветерок унес сигарный дым. Рука мужа была тяжелой и надежной.

– Ты знаешь, почему мы остановились?

– Думаю, чтобы пропустить встречный поезд. Возвращайся в купе, дорогая. Завтра у нас будет трудный день.

– Почему, – спросила она, – ты называешь меня дорогой, только когда стараешься держаться официально, а Маркемом – если хочешь выказать приязнь?

Сомертон не ответил.

– Ладно, не хочешь – не говори. Где мы?

Граф мотнул головой в сторону темного ночного неба.

– Мы только что выехали из Австрийских гор. Если присмотришься, увидишь на южной стороне их вершины. Часа через два будет Хунхоф-Баден.

– Люди Олимпии встретят нас там?

– Да. По его сведениям, революционеры слабее всего в западной провинции, там тебя поддерживает большинство населения. Во всяком случае, так утверждают шпионы Олимпии, и у меня нет оснований сомневаться в их сведениях.

– А потом мы будем штурмовать дворец?

– По плану твоего дяди – да.

– А какой у тебя план? Что ты думаешь об этом?

Рука, лежащая у нее на плече, пошевелилась.

– Так что? – поторопила Луиза. – Ты же не мог не думать обо всем этом по дороге. Расскажи мне. Мы вроде бы всегда хорошо понимали друг друга.

– Этот ребенок…

– Если он есть.

– Если он есть… – Сомертон некоторое время молчал. – Ты уже наверняка поняла, что я лучше знаю, как делать детей, чем как их воспитывать. Элизабет и Пенхэллоу сделали все возможное, чтобы оставить мне как можно меньше возможностей омрачать детство Филиппа.

– Это неправда. Они обещали устраивать взаимные визиты. – Она замолчала, поскольку собственные слова показались ей пустыми, никчемными. Именно она попросила его начать новую жизнь в новой семье, и его первый сын, который будет воспитываться в другом доме, в конце концов станет для него чужим. Он будет считать отцом Пенхэллоу.

С севера донесся свисток. Наверное, другой поезд. Тот самый, который они должны пропустить.

Когда Сомертон снова заговорил, его голос был безжизненным:

– Я хочу кое-что сразу прояснить, чтобы впоследствии не было ненужных вопросов. Я не приспособлен для отцовства. И когда родится этот ребенок, я буду играть как можно более ограниченную роль в его воспитании.

– Не понимаю.

– По работе я всегда даю людям задания, к которым у них есть склонность. Я был бы идиотом, если бы, к примеру, отправил человека, прекрасно подделывающего документы, с заданием кого-то убить.

– Ты сравниваешь отцовство с убийством? – Луиза попыталась засмеяться, но почувствовала пустоту и боль в груди.

– Это всего лишь аналогия. Ты, конечно, захочешь еще детей, и у меня нет никаких возражений против исполнения супружеского долга, конечно, после того как ты благополучно родишь и отнимешь ребенка от груди…

– Ты сошел с ума?

– Но я не могу позволить себе повторять ошибки, которые привели к катастрофическому завершению семь недель назад.

Луиза отпрянула, но сильная рука удержала ее на месте. Как он может говорить такие ужасные вещи совершенно спокойным холодным тоном!

– Наоборот, мне кажется, ты именно это и делаешь. Ты заранее обособляешься от семьи, от ребенка.

– Это совсем не одно и то же, – примирительно сказал он. – Мы с тобой – замечательные партнеры… если, конечно, я себе не льщу. Между нами существуют взаимное уважение и удовлетворительная сексуальная связь.

– Удовлетворительная?

– В общем, у нас есть основа для счастливого брака.

– Ты не выглядишь счастливым.

– Счастье, дорогая, вещь недостижимая. Брак можно считать удачным, если партнеры стараются причинить друг другу как можно меньше неприятностей.

– Звучит не слишком привлекательно.

– Дорогая, я не могу тебе дать то, чего не имею.

– Возможно, ты не знаешь, что у тебя есть, не представляешь, как извлечь это из тайников своей души.

Сомертон замолчал. Запели рельсы. Издалека донесся глухой рокот.

– Ты сделала неправильный выбор, дорогая. – Его голос оставался безжизненным, лишенным эмоций.

– Что же я неправильно выбрала?

– Меня.

Луиза могла бы вынести эти слова, если бы они были сказаны угрюмо, под влиянием меланхолии, навеянной солнечным светом на горных вершинах. Но они были произнесены с пугающим безразличием, как будто он тщательно продумал все детали и пришел к определенным логическим выводам.

– Знаешь, до того как прийти сюда, я лежала и думала о тебе, – сказала она. – Я благодарила судьбу за то, что у меня самый лучший муж, – умный и проницательный правительственный агент, один из лучших в Европе, решительный и безжалостный, неутомимый в постели. Я собственными глазами видела, как далеко он готов пойти, чтобы меня защитить. Только он может вернуть мне трон и дать моему народу свободу.

– Ты ошибаешься. Я ужасный муж, а отец вообще никакой. А последний разработанный мной план только случайно не закончился грандиозным провалом. – Он посмотрел на свои ладони. – Одному Богу известно, что будет с нами через несколько недель… или лет, если до этого дойдет. Видишь ли, дорогая, моя звезда уже закатилась, а твоя еще только восходит.

– Что за меланхолическая чушь! Должно быть, всему причиной – вино в вагоне-ресторане. Ужасная гадость! Я сама пожалуюсь в компанию!

Сомертон продолжал разглядывать руки. Его большие ладони были пересечены глубокими линиями и испещрены мозолями.