– Неправда!

– Могу поспорить на что угодно.

– И проиграете.

Маркем аккуратно положил ручку. За окном уже сгустилась ночь, и тяжелые зеленые шторы давно были раздвинуты. В камине весело потрескивали угли, но в комнате было прохладно, и Маркем никак не мог согреться – кончик его носа оставался красным. Но глаза были, как всегда, большими, теплыми и лучились состраданием.

– Сэр, ваша ревность является совершенно необоснованной.

– Она имеет под собой вполне весомые основания.

– Она только уничтожит остатки счастья – ее и вашего. Почему бы вам просто не поговорить с ней? Достаточно обычного любящего жеста…

Кулак снова с грохотом опустился на столешницу.

– Вы забываетесь, Маркем!

– Только потому, что мне больно видеть вас несчастным.

В комнате стало тихо и пусто. Не осталось даже воздуха, чтобы дышать. Графу хотелось сорвать галстук и вышвырнуть его в окно, возможно, даже выброситься туда самому – ведь там есть воздух, которым можно наполнить легкие. Неужели ему не дадут хотя бы немного воздуха?

Он вскочил и вцепился руками в край стола. Удивленный Куинси с визгом отпрыгнул в сторону. Сомертон открыл рот и, к немалому облегчению, почувствовал, что снова может дышать.

– Мы уклонились от темы, мистер Маркем. Вот что получается, когда подчиненным даешь свободу.

– Но я не могу безучастно смотреть, как вы…

– Можете, мистер Маркем. Ваша обязанность – и я вам за это хорошо плачу – выполнять мои приказы, не обсуждая их. Сейчас я вам приказываю обыскать комнату моей жены. Вы должны найти доказательства ее преступной связи с лордом Роналдом Пенхэллоу, братом герцога Уоллингфорда, внуком герцога Олимпии, дьявол их всех побери. А ваше мнение по этому поводу держите при себе. Вам ясно?

Маркем тоже встал и устремил на своего работодателя взгляд, полный открытого вызова.

– Сэр, я не могу согласиться на такое откровенное нарушение…

– Тогда я вас уволю, Маркем. Немедленно. Выброшу на улицу без выходного пособия и рекомендаций. – Его голос был внушительным, но тихим. Он больше не кричал. Самоконтроль – непременное качество успешного лидера.

– Сэр… – Маркем выглядел потрясенным.

– Надеюсь, в доме вашей старой тетушки в Баттерси найдется свободная комната? – Нельзя не отметить, что это был удачный ход.

При упоминании о тетушке Маркем нахмурился. Он казался очень одиноким, уязвимым, беззащитным. Узкие плечи немного ссутулились, а пальцы так сильно вжались в стол, что их кончики побелели.

Все эти детали Сомертон отметил с небывалой гордостью. Похоже, до мальчишки, наконец, дошло, кто тут главный.

– Итак, мистер Маркем, выбор за вами. Потом не говорите, что я вас принудил.

На лице Маркема никогда не было деревенского румянца, но теперь он казался бледным как бумага.

– Я сделаю это, сэр, но лишь для того, чтобы очистить имя ее светлости от подозрений, – тихо сказал он. – Я докажу, что вы ошибаетесь. Но вы должны обещать, что если я ничего не найду, вопрос будет закрыт навсегда.

Сомертон обошел стол и приблизился к юноше. Тот стоял гордо выпрямившись, расправив худые плечи, – подбородок вздернут, руки за спиной. Граф не мог не восхититься его благородной, можно сказать, величественной осанкой. Слегка расслабившись, он присел на край стола.

– Мой дорогой мистер Маркем, о большем я вас не прошу.

Луиза дождалась половины десятого, когда дверь закрылась за отправившимися на прогулку леди Сомертон и ее сыном.

Она помедлила на лестничной площадке и выглянула в окно – надо было убедиться, что они действительно ушли. Они являли собой удивительно трогательную картину – мать и дитя, бредущие, взявшись за руки, по пустому саду. Няня лорда Килдрейка шла немного позади, словно нежеланная компаньонка. Собственно говоря, ее положение на самом деле было таким. Бедная женщина почти все время проводила в одиночестве в своей комнате – читала романы и по вечерам пила джин. (Последнюю информацию ей сообщила горничная Тесс, с которой Луиза успела подружиться.)

Наконец три фигуры вышли за черные кованые ворота и вскоре скрылись из виду. Только тогда Луиза повернулась к выкрашенной белой краской двери детской.

Маленький ключик оттягивал карман. Луиза чувствовала себя преступницей, когда просила миссис Плам снять его с большой связки. Ей необходимо выполнить важное поручение его милости, сказала она, избегая презрительного взгляда экономки, неприкрытой враждебности на ее физиономии. С нарочитой медлительностью женщина сняла с крючка связку, перебрала ключи, выбрала нужный и протянула ей. «Большое спасибо», – сказала Луиза, но вместо того чтобы ответить с обычной приветливостью, миссис Плам буркнула, что ключ необходимо как можно быстрее вернуть, и удалилась.

Что ж, экономку нельзя винить. Все домочадцы обожали леди Сомертон. Даже чопорный дворецкий относился к ней с неприкрытой симпатией, хотя понимал, что тем самым подвергает сомнению свою преданность хозяину.

Луиза вздохнула, достала из кармана ключ и открыла дверь.

Окна комнаты, где юный лорд Килдрейк играл днем, выходили на юг. В ней было светло и тихо, все игрушки убраны. В самом центре – на толстом ковре – стоял стол, за которым Филипп занимался. Он уже умел бегло читать, обожал рассказы о солдатах и лошадях, но разговаривал не очень хорошо, потому что не выговаривал некоторые буквы и из-за этого неправильно произносил слова. Декабрь и январь все семейство провело в графском поместье в Нортгемптоншире, где Филипп обучался искусству верховой езды в компании симпатичного молодого грума по имени Дик, а лорд Сомертон регулярно охотился до самого дня рождественских подарков, знаменующего конец сезона. Луиза не присоединялась ни к отцу, ни к сыну. Она опасалась выставлять напоказ, что неизбежно при езде верхом, свои слишком женственные ноги в сапогах и обтягивающих бриджах.

Не говоря уже о том, что ее никто не приглашал.

Луиза отвела глаза от письменного стола юного лорда Килдрейка и направилась к двери, расположенной справа от него. Когда-то это, вероятно, была комната няни, но теперь в ней спала графиня, что было совершенно неподобающе, но все делали вид, что это обычное дело.

Луиза никогда не заглядывала внутрь. Несколько раз ей доводилось проходить через детскую, но всякий раз эта дверь была закрыта, создавая ощущение неприкосновенности. Это был своего рода алтарь, на котором оказались принесенными в жертву молодость и красота графини. Монашеская келья в графском доме.

Дверь не была заперта на замок.

Когда Луиза повернула дверную ручку, ожидая встретить сопротивление, то дверь открылась так легко, что девушка едва не ввалилась внутрь. В комнате сильно пахло розами, словно леди Сомертон неожиданно выскочила из шкафа и ткнула в нарушительницу пальцем.

Только она никогда не сделала бы этого, просто остановилась бы и устремила на нарушительницу укоризненный взгляд.

Луиза усилием воли заставила себя отвлечься от грустных мыслей и огляделась. Шторы были задернуты, но даже в тусклом свете, пробивающемся сквозь плотную ткань, она без труда разглядела хорошо обставленную комнату, оформленную в голубых и кремовых тонах, удивительно большую для помещения, расположенного рядом с детской. Вероятно, здесь снесли одну стену. В самом центре стояла аккуратно застеленная железная кровать, покрашенная белой краской. У короткой стены напротив окна располагались два старых гардероба из орехового дерева, явно принесенных снизу, в углу были видны столик для умывания и комод. По обе стороны от окна в стену были встроены книжные полки, у окна стоял небольшой диванчик с голубыми и кремовыми подушками, словно приглашавший почитать. Напротив изножья кровати стоял письменный стол, на нем – ваза с сухими цветами.

С чего начать? В любой из многочисленных книг могли находиться любовные письма. Письменный стол – все ящики, несомненно, были заперты – мог быть набит недозволенными посланиями… или домашними счетами. Начать с него? В свое время мисс Динглби научила ее открывать простые замки заколкой для волос, но Луиза всегда избегала пользоваться подобными навыками.

С другой стороны, запертые ящики письменного стола – слишком явное место, чтобы искать там свидетельства преступной связи.

Луиза заставила себя подойти к столу и коснуться рукой гладкой столешницы. Ключа нигде не было видно. Она опустила руку в карман, нащупала заранее приготовленную заколку. Пропади все пропадом! Как это низко! Обыскивать личные вещи графини, чтобы успокоить безумную ненависть ее оскорбленного супруга!

Она не станет этого делать. Она не шпионка. В отличие от своего дяди. Но даже если бы была шпионкой, есть большая разница между сбором информации для блага своей страны, обыском вещей предателей и врагов государства и вмешательством в личную жизнь добропорядочной и очень симпатичной женщины.

Но что, если она вернется с пустыми руками?

Ее уволят, вышвырнут на улицу, и она останется без защиты. Планы ее дяди окажутся сорванными, возможно, даже будет раскрыто ее инкогнито, и в конце концов ее народ останется под игом самозванцев. Революционеров-деспотов. Иными словами, результат будет намного хуже, чем уязвленная гордость леди Сомертон.

Увы, главе государства иногда приходится идти на непопулярные меры ради блага своей страны. Луизе показалось, что в комнате рядом с ней появился отец и шепчет ей на ухо эти слова. Такова цена лидерства.

Она решительно достала заколку и ткнула ею в замок.

Старое дерево было теплым на ощупь. Хороший, элегантно сделанный стол. У нее в Хольштайнском замке был почти такой же. Даже ящиков было столько же. Интересно, кто-нибудь из революционной бригады вскрыл замки? Прочитал ее личные письма? Нашел сухие желуди, которые ей когда-то подарила Стефани? И маленький чепчик, который она начала вязать для будущего ребенка мачехи, но так и не закончила за ненадобностью? Первые записки от Петера?

Господи, кто же она теперь? Кем стала?