Чарльз Мартин - В объятиях дождя

– Спасибо, дядя Так!

– Я рад, что тебе понравилось, приятель. Это все тебе.

– Все?

– Аболютно все!

И я взглянул на Кэти, которая подняла с пола крылья:

– Просто не верится, что ты их сохранил.

– Мне помогли. А ты готова принять мой подарок?

– Да когда же ты успел его приобрести?

– А мне для этого не нужно было много времени. Закрой глаза.

Кэти поставила чашку с кофе, зажмурилась, и я восемь раз покрутил ее вокруг оси, а когда она снова обрела равновесие, усадил около пианино и скомандовал:

– Открой глаза!

Кэти открыла глаза и увидела перед собой фортепиано с огромным бантом. Разинув рот от удивления, она машинально коснулась клавиш.

– Такер, – и Кэти покачала головой, – я не могу, не могу принять такой подарок.

– Замолчи, пожалуйста, – сказал я, дотронувшись до ее руки. – Лучше ты владей им, чем оно достанется Мэтту. Я в ужасе от одной только мысли, что он может сделать с фортепиано, пустив в ход свою пилу. А кроме того, фортепиано звучит как надо лишь тогда, когда ты на нем играешь.

Кэти улыбнулась, притянула к себе мое лицо обеими руками и поцеловала теплыми, мягкими, нежными губами, и меня с головы до ног охватил трепет. Она так сильно сжала ладонями мое лицо, что стало трудно дышать.

– Этот поцелуй от нас троих – от меня, Мэтта и мисс Эллы, – и, еще крепче обняв меня, она добавила: – Спасибо, Такер Рейн.

Кэти положила руки на клавиши и начала играть и сыграла все рождественские гимны, которые я сам когда-то слышал, мог припомнить или захотел услышать – все-все: от такого известного, как «Тихая ночь», до «Снежного человека по имени Мороз», «Рудольфа», «Маленького барабанщика», напоследок сыграв «Святую ночь». Второй раз после того случая, когда она заехала на своем автомобиле в канаву, в нашем доме звучали самые радостные звуки, которых я не слышал ни разу после смерти мисс Эллы.

В гостиную вошел Мэтт в расстегнутой на груди пижаме.

– Веселого Рождества, – пожелал я ему, но он как будто не понимал, о чем я говорю, так что я указал на праздничное деревце: – Веселого Рождества!

– А разве сейчас Рождество?

– Конечно.

Мэтт подошел к окну и посмотрел на ближнюю лужайку, посмотрел очень внимательно, а потом возразил:

– Но это не Рождество.

– Ну, если верить календарю, то именно Рождество.

– Нет, Рождество другое, – и, покачав головой, Мэтт быстро вышел из дома и направился к амбару, а через пять минут я услышал, как заработал мотор, а потом увидел, как Мэтт обходит дом по фасаду, держа в руке насос, действующий, как правило, под высоким давлением. Остановившись на пороге дома, он нажал на кнопку, и вода мощной струей вырвалась в воздух на высоту тридцати метров и рассыпалась мельчайшими брызгами, образовав как будто водяной зонтик и застывая в морозном воздухе крошечными каплями. Так Мэтт орудовал своей «волшебной палочкой», превращая усадебный дом Уэверли в сказочный ледяной дворец, внутри которого Кэти музицировала, Джейс, вооруженный револьверами, вел свою армию в атаку, топая по сверкающему паркету маленькой гостиной, а я согревал руки чашкой с кофе, стараясь удержаться от счастливых слез.

Мэтт, увязая в снегу трехдюймовой[30] высоты и вполне удовлетворенный тем, что вот именно сейчас, по его мнению, и наступило Рождество, отправился на сеновал с желанием отоспаться, однако буквально через несколько минут появился снова, тронул меня за плечо и произнес:

– А можно спросить?

– Ну конечно!

Мы вместе поднялись на чердак, и он указал на какой-то предмет, стоящий в углу и покрытый пыльной простыней.

– А можно мне снова его забрать себе и потом подарить мальчику?

Приподняв простыню, я увидел замок лего, который Мэтт преподнес мне в подарок почти двадцать пять лет назад.

– Конечно, Мэтт, – согласился я, – думаю, он ему очень понравится.

Мы с трудом спустили замок вниз, водрузили его на пустой кедровый ящик, бросили в огонь пожелтевшую от старости, пыльную простыню и вновь явили миру красоту замка. Джейс от восторга застыл на месте, как мальчик из одного диснеевского фильма, сраженный этим явлением из мира всего Прекрасного и Невозможного, а Кэти на цыпочках подошла к Мэтту, взяла его за руку, поцеловала в щеку и поблагодарила:

– Спасибо, Мэтт! Он прекрасен!

Потом Кэти пекла блины, а я заметил, как Джейс наградил ее «сиропным» поцелуем, запечатлевшим на ее щеке мокрый розовый след. В тот день мы веселились и смеялись у камина, играли в снежки, в солдатиков, освободили принцессу из зáмковой башни, сражались с крокодилами в болотах и спели, по крайней мере, пару раз все песни, которые знали.

В ту ночь я уложил Джейса спать, уставшего от игр, на постель мисс Эллы и, подтянув одеяло под самый его подбородок, сказал ему:

– Спокойной ночи, малыш, спи крепко-крепко.

А Джейс вытащил руки из-под одеяла и обнял меня за шею.

– Дядя Так! – а глаза у него были ясные, просто лучезарные, и казалось, в них светится его маленькое сердечко, которое не знает запретов, преград, не помнит прошлых обид и уверено, что все живут вечно. – Дядя Так! – сказал он. – Я вас лублу, дядя Так! – и в ушах у меня его голосок прозвенел колокольчиком. Эта сладостная мелодия звучала когда-то и для меня, а потом я ее забыл и вспомнил только сейчас. Я взглянул на него еще раз, погладил его стриженую голову, чмокнул в щеку и с трудом проговорил:

– Я тоже тебя… люблю, Джейс.

Кэти незаметно вошла в комнату, села на кушетку и прижалась плечом к моему плечу, положив ноги на мои, и прикоснулась ладонью к моему сердцу.

«А тебе хорошо сейчас, правда?»

Я не ответил. Я откинулся назад, и Кэти вытянулась, касаясь ногами моих ног, и снова положила мне руку на сердце. Мы сплелись, как две неразрывные виноградные лозы, нас озарял свет камина, отбрасывающий танцующие отблески пламени на стену. Аромат волос Кэти, запах ее кожи заполнил мои легкие и был так же крепок, как наше объятье.

«Веселого Рождества, дитя мое».

Мэтта я не видел уже три дня. Нет, я замечал следы его пребывания в усадьбе по некоторым признакам: например, мыла становилось все меньше, моющих средство тоже, изчезли некоторые инструменты, вокруг амбара я однажды заметил его следы, но лицом к лицу мы не встречались. Сначала меня это удивляло, а потом я начал беспокоиться, и довольно серьезно, потому что не мог найти его в местах обычного пребывания. Он больше не плавал в озере на дне ущелья, не копал туннель, не спал у подножия воздвигнутого им креста, не купался ни в котле на бывшей бойне, ни в цистерне водонапорной башни, не играл в шахматы на сеновале, не перестраивал какую-нибудь часть дома: одним словом, Мэтт исчез, не сказав ни слова.

Приближался Новый год, и Кэти заметила мою тревогу.

– Может быть, надо куда-то позвонить и сообщить об исчезновении Мэтта?

– Не знаю, – я колебался, – может, с ним все в порядке, а может, и наоборот. Просто ума не приложу, что делать.

– А где ты его еще не искал?

Я прислонился к буфетной кухонной стойке и посмотрел в окно, выходившее во двор, на статую Рекса, а потом – на пастбище.

– Есть такое место, куда Мэтту захотелось бы пойти, убежище, где он мог бы почувствовать себя спокойно, обрести гармонию?

– Не знаю, Кэти. Бывало, я искал его повсюду, а он в это время мог уже ехать в поезде за пятьсот миль отсюда.

Кэти ласково погладила, а потом потерла мне шею, чтобы я немного успокоился:

– Но куда бы сейчас могла пойти искать его мисс Элла?

Надо сказать, кстати, что с каждым днем прикосновения Кэти возбуждали меня все сильнее. Я снова посмотрел в окно, все еще ощущая прикосновение ее пальцев на затылке. Да, мать Тереза была права: я бы с радостью променял хлеб на любовь.

И меня осенило! Не знаю, почему я не подумал об этом раньше, не вспомнил: ведь все так понятно!

– Оставайся здесь, а я скоро вернусь, – попросил я Кэти.

– Ты куда?

– Туда, где сейчас Мэтт.

Я отшвырнул носком ботинка обломок кирпича у двери, раздвинул виноградные лозы, дверь сама немного отворилась, и я протиснулся в щель. В нос ударил хлористый запах побелки, свежей краски, и наружу вытек ручей известковой жидкости. Я вошел в это древнее святилище и не узнал его: скамьи были отчищены песком, стены зашпаклеваны, вымыты и выбелены, так что стали просто белоснежными, потолочные стропила заменены на новые, сосновые, шириной примерно в шесть дюймов. А вместо старой крыши проблескивала новая, алюминиевая. Но она была сделана так аккуратно, что голубиные гнезда совсем не пострадали от новшества – доказательством тому служили несколько жирных голубков: некоторые сидели, пребывая в тепле и сухости, а другие летали туда-сюда, пользуясь недавно проконопаченными и распахнутыми окошками, в которые мог теперь проникать свежий воздух. Полы тоже были как следует оттерты песком и теперь блистали чистотой, покрытые несколькими слоями полиуретана. Полусгнившая, промокшая насквозь, когда-то пурпурная бархатная обивка скамей была пропитана дегтярной жидкостью, и молитвенник, полусъеденный тараканами, тоже. Часть металлического алтарного ограждения была обновлена и почищена песком, равно как сам алтарь, прежде напоминавший деревянную колоду для рубки мяса. И распятие тоже стало как новое: фигура Христа была выпрямлена; голова, колени и руки очищены от грязи и покрыты льняным маслом.

В каждом мазке, в каждой перемене чувствовался почерк Мэтта. Более того: это была вершина его свершений, его мастерства, его шедевр.

Сам Мэтт лежал на полу, около алтарной ограды, свернувшись в спальном мешке, но лицом к алтарю, и непонятно было, жив он или уже умер. Сверху спальный мешок был покрыт известковой пылью, шпаклевкой и пятнами краски. Я подошел поближе и увидел, что он моргает и что зрачки у него величиной чуть ли не с десятицентовик, а глазницы запали, и лицо конвульсивно искажено и дрожит, руки при этом крепко сжимают голени.