Чарльз Мартин - В объятиях дождя

Кэти играла, пока не забрезжил рассвет. Не знаю, сколько музыкальных пьес она исполнила, наверное, не меньше сотни, и все на память. Мэтт часто поднимался, опять подтягивал струны и снова садился рядом с Кэти, облаченный в свой полосатый полиэстеровый костюм, а на ней по-прежнему была только шелковая пижама, и я, весь в бальзамовой древесной пыли и осколках, насквозь промокший, страдающий от горечи прошлых лет и упоенный красотой настоящего, внимал только музыке.

Поздним утром, с влажными после душа волосами и закутанный в полотенце, я наливал кофе, когда в кухню вошел Мэтт с пилой в одной руке и молотком в другой. Я удивился, хотя, учитывая события последних суток, удивляться чему бы то ни было вряд ли стоило.

– Доброе утро, – поздоровался я, но Мэтт, погруженный в мир собственных размышлений, даже не заметил меня. Шел он странной походкой, наклонившись вперед и глядя себе под ноги, словно прогуливал очень крупную собаку. Я спустился и начал одеваться, когда услышал сильный грохот, словно рухнуло что-то очень тяжелое. По правде говоря, мне это было безразлично, пусть рухнул бы даже весь наш дом. Любая перемена здесь, в Уэверли, была бы только к лучшему, но, должен признаться, я все-таки снова поднялся наверх, надеясь, что даже в своих разрушительных действиях Мэтт останется конструктивен.

Грея руки о чашку с кофе, я остановился и стал наблюдать за тем, как Мэтт старается протолкнуть прикроватную тумбочку Рекса через подоконник, как он протащил ее почти наполовину, а потом единственным толчком послал вниз, и вот она падает и разлетается на десяток обломков, соприкоснувшихся с мраморно-гранитным полом главного подъезда. А потом Мэтт пустил в ход пилу, разрезал деревянную кровать пополам и снова столкнул обе части в объятия насильственной, торжествующей смерти, а затем выбросил в окно и останки бюро, сопроводив их «обезличенным» портретом Рекса, раньше висевшим над камином. Разбив каминную доску, сорвав дверь спальни с петель, он сбросил их на груду обломков внизу. Освободив таким образом комнату от вещественных доказательств былого присутствия Рекса, Мэтт собрал инструменты, кивнул мне, спустился во двор и начал собирать обломки на небольшом пятачке земли около портика. А в это время на пастбище прогуливался Глю, он приостановился и с любопытством посмотрел на происходящее, точно так же, как Кэти и Джейс. Они сидели у порога дома, а Моз в это время чистил стойло Глю, и с таким видом, что, мол, всего этого и следовало ожидать, и, надо заметить, зрелище доставляло ему явное удовольствие.

А тем временем Мэтт уже рыскал в амбаре в поисках керосина, но ничего воспламеняющего не находил.

– Постой, у меня есть кое-что! – и я достал из-под полки два кувшина, которые мне всучил Уайти и которые Мэтт целиком опрокинул на груду сломанной мебели.

– А вам бы лучше отойти подальше, – посоветовал я Кэти и Джейсу, после чего Мэтт чиркнул спичкой, и все вспыхнуло белой молнией. Пламя взлетело на пять метров в высоту, окаймленное черным опереньем: в деревянных обломках было много клея.

Потом Мэтт проследовал на кухню, вымыл руки и достал из холодильника корнфлекс с кусочками бананов, набил ими рот и протянул угощение мне, но я в ответ поднял чашку с кофе и покачал головой.

– Не понимаю, – удивился Мэтт, – почему все предпочитают другие добавки к корнфлексу, а не эту прелесть, банановую. – и мы вместе молча стали наблюдать, как пламя добирается до портрета Рекса: вот оно уже лижет его края, вот он вспыхнул, съежился, почернел и рассыпался пеплом.

Съев банановый десерт, Мэтт принялся очищать дом от мебели, которая ему вообще не нравилась. Я догадался, что вскоре в огне погибнет все, с чем в его памяти связаны негативные эмоции, а этот перечень включал: три стула из столовой, несколько полок с книгами, две кочерги, полдюжины ламп, два высоких барных стула и почти весь бар, а также два дивана, три громоздких кресла, несколько угловых столиков, глобус, всю одежду Рекса, его обувь и вообще все, что он носил, маленький столик в восточном стиле, коврик из ванной, пять-шесть картин, написанных масляными красками, раковину из ванной, все портреты Рекса, которые Мэтту удалось найти, обеденный стол, который он тоже выбросил из окна, большую часть занавесей, если не все, потолочный вентилятор, несколько подушек со стульев, все постельное белье и, наконец, «Гринер». Он сошел вниз с «Гринером» в руках и вопросительно на меня посмотрел. Я согласно кивнул, и он возложил оружие, стоившее пять тысяч долларов, на всю эту груду вещей, приговоренных им к уничтожению в огне.

То был жаркий огонь! Очень дорогой, если счет вести на доллары, но очень успокаивающий. Из амбара вышел Моз – с вилами в одной руке, с кофе в другой. Прислонившись к забору, он улыбнулся и поднял в мою честь чашку.

– А ты не хочешь остановить его, Так? – спросила Кэти, спускаясь с порога большого дома.

– А зачем?

– Ну, знаешь, – и она показала на дом, – неужели все это добро вы не можете употребить на добрые дела?

– Например?

– Лучше продать.

– Да, но на все вырученные деньги нам не купить того исцеляющего воздействия, которое оказывает на него такое пламя. Я и сам подумываю, не подбросить ли туда еще чего-нибудь.

Огонь все разгорался, становилось все жарче, а я сидел рядышком и грелся у этого огня. Но вот Джейс спрыгнул со ступенек, уселся мне на колени и задумчиво спросил:

– Дядя Так, а как вы думаете, дядя Мэтт захочет выпить с нами немного пива?

Наше терапевтическое пламя пылало еще несколько часов, но пластиковая коробочка в моем кармане и поспешное исчезновение Мэтта напомнили мне, что приближается неминуемое. Наверное, скоро разразится настоящая буря. Чем он займется, когда пламя погаснет? И к вечеру я набрал номер лечебницы и сразу, после первого же гудка, сообщил:

– Гибби, это я, Такер.

– Приятно слышать тебя. Как он?

– По-разному. Зависит от обстоятельств. Иногда кажется, что вроде получше. Но иногда я замечаю ухудшение. Но…

– Такер, почему ты замолчал?

– Думаю, я обнаружил корень зла.

– Каким образом?

– Ну, это долгая история, но ты помнишь, что он тебе рассказывал то ли о сне, то ли о яви: будто он сидит под столом и не может помочь тому, кто нуждается в помощи?

– Хорошо помню.

– Так вот, это не сон. Это случилось наяву. Примерно пятнадцать лет назад. Мы оба находились в комнате, но до вчерашнего дня я не знал, что он тоже присутствовал там. И я… я в растерянности, не знаю, что и думать. Иногда я на него смотрю, и мне кажется, будто он выздоравливает, но я тут же убеждаюсь в обратном и понимаю, что худшее неизбежно.

– Послезавтра Рождество! Я заказал новое лекарство, которое должны доставить 26‑го, через три дня. Ты продержишься до этого времени?

А я, между прочим, из-за всех наших событий потерял счет дням и совершенно забыл о том, что вот-вот наступит Рождество.

– Да, надеюсь, что мы продержимся. Возможно. Но точно сказать не могу. Не имею понятия, сколько времени ему нужно, чтобы, так сказать, не воспламениться. И как этот процесс пойдет: стремительно, медленно или вообще ничего не произойдет?

– Ты ему делал инъекции? Торазина?

– Нет, еще не делал.

– Будь всегда готов. Если хоть половина из рассказанного тобой свидетельствует об истинном положении вещей, то торазин может оказаться единственным твоим спасением.

Да, Гибби, конечно, прав, но теперь у меня появились две проблемы: Мэтт и подарки на Рождество Кэти и Джейсу!

Большинство моих приятелей, подрастая, мечтали о тушении пожаров, о справедливой расправе с какими-нибудь негодяями, о том, чтобы выиграть приз на местных бегах, о спасении любимой девушки и даже о том, чтобы получить от нее награду в виде поцелуя. Мои собственные мечты не имели никакого отношения к пожарным, полицейским, грабителям, девушкам и к победам на спортивных играх в Атланте. Все это пришло позднее, а мои первейшие мечты, насколько могу припомнить, были связаны с другим: например, вот если бы Рекс пришел домой с работы пораньше, бросил портфель, взял бы в руки не стакан с виски, а спортивные перчатки и поиграл бы со мной в мяч. И если бы все это он делал без криков и оплеух, то это было бы просто замечательно!

Я грезил наяву, что Рекс вот-вот выйдет из своего черного «Линкольна» или «Мерседеса», в белой накрахмаленной рубашке, с белейшими манжетами на французский лад, но можно и – в вышитой рубашке из египетского хлопка, пропотевшей и прилипшей к спине, а его галстук будет болтаться при ходьбе из стороны в сторону. Так вот: выйдет он, улыбающийся, и скажет что-нибудь приветливое, негромкое, ободряющее, глядя, как я играю в бейсбол: «Вот-вот, правильно, именно так, но локоть держи повыше. Нацелься, шаг вперед, бросай! Попадешь точно, но не забудь надеть перчатку!»

И еще Рекс мог бы мне сказать, что я для него самый важный на свете мальчуган, поэтому, несмотря на летний ливень, он так торопился домой, чтобы кинуть мне спортивную перчатку со словами: «Давай сыграем, пока дождь совсем не разошелся». Но этого никогда не случалось. Я сам с собой в амбаре играл в бейсбол и притворялся, что не один, и придумывал разные, извиняющие отсутствие Рекса обстоятельства.

Вскоре я понял, что бейсбол Рекса просто-напросто не интересует, а поэтому у меня появились другие мечты. Они заключались в том, что он вдруг попросит меня помочь ему в делах. Я твердил себе, что он человек очень занятой, могущественный, влиятельный, что постоянно озабочен чем-то очень важным. Я грезил, что Рекс вдруг попросит меня помочь ему, например, почистить стойла в конюшне, скосить траву, смазать его револьверы, приготовить завтрак, порубить дрова, зажечь костер, обиходить лошадей, пойти с ним на рыбалку, поработать на тракторе – ну сделать хоть что-нибудь, хоть в чем-нибудь помочь, – но Рекс никогда ничего не предлагал и ни о чем не просил. Он всегда нанимал какого-то постороннего человека для всех этих дел, платил ему за работу, но, главное, он сам всем этим никогда не занимался. Ему на подобные дела было наплевать, ведь тем больше оставалось времени для наживы или для того, чтобы заманить в постель очередную секретаршу или заграбастать заработанную в поте лица чужую собственность. Я понимал, что он обладал прирожденным даром делать деньги. Все, к чему бы он ни прикасался, действительно превращалось в золото, но именно со мной в последнюю очередь он поделился бы этой тайной. То был его личный секрет, и он мечтал унести его с собой в могилу – и так оно и случилось, – потому что он видел во мне соперника. Цель Рекса была самая элементарная и простая. Он и отца Кэти нанял на работу, чтобы отделаться от самой Кэти, ведь ее присутствие делало меня счастливым. А так как сам он был несчастен, то никто вокруг не имел права стать счастливым.