Чарльз Мартин - В объятиях дождя

Он стоял, словно окаменев, а через несколько секунд повернулся вокруг, прямо лицом ко мне:

– А потом скрипнула дверь, ты стучал своими бутсами по деревянному полу, потом по мрамору… и ты вбежал… сюда… и…

Мэтт, еле волоча ноги, подошел к месту, где я тогда, схватив Рекса за горло, сунул ему в рот револьвер.

– Твой палец был уже на курке, и ты… нажал, но недостаточно сильно… А потом ты поднял ее с пола и на руках вынес из комнаты, а потом Рекс заснул – и я тоже лег на пол… а он тогда… он ударил ее семнадцать раз до того, как ты вбежал в комнату.

Кэти прижалась лицом к коленям и зарыдала, а затем вскочила и сбежала по лестнице вниз, в холл, и рыдания ее постепенно становились все глуше, и вот она выбежала в дверь черного хода, а Мэтт медленно приблизился к окну. Прижавшись к стеклу лицом, он посмотрел куда-то в самую даль, будто на край земли, и замер, словно стоял над пропастью.

«Такер! Почему ты об этом никогда не рассказывал мне? Такер, наш любимый, дорогой мальчик должен знать, что он сам ни в чем не виноват, и ему нужно услышать это от тебя. Жить Мэтту или умереть – это зависит от того, как ты поступишь. Он должен знать, что он ни в чем не виноват!»

«Но он виноват! И сам только что об этом сказал. Он мог бы вмешаться и остановить эту бойню».

«Дитя мое, – и я почувствовал, как ее пальцы приподняли мое лицо, и она прижалась к нему своим, – освободись от этого груза. Сбрось его с души своей, и пусть он канет навеки в никуда, безвозвратно».

Я подполз к тому месту, где мисс Элла упала в последний раз, когда умирала, нащупал ногтями чуть выпуклое выцветшее пятно и омыл его слезами смирения.

– Дядя Так! Дядя Так!

Я вскочил с места, ослепленный полуденным солнцем. На пороге стоял Джейс: он тяжело дышал, вспотел и махал рукой в сторону ущелья. – Он там, в воде! На дне! Он не шевелится! Он на самом дне!

Я протер ослепленные солнцем глаза:

– Помедленнее, дружок! Кто там на дне? Кто не шевелится?

И Джейс указал на фотоснимок, висевший на стене. Эту фотографию снимала когда-то мисс Элла, всех нас – меня, Кэти и Мэтта, стоящих в обнимку. Снимок был сделан в тот самый день, когда Кэти уезжала в Атланту.

– Он не шевелится! – и Джейс пальцем указал на Мэтта.

Я стремглав вылетел в холл, сбежал вниз по лестнице, миновал кухню и выскочил во двор через черный ход. Я проскочил в расщелину между железными прутьями ограды, упал, покатился по земле, вскочил на ноги и, взметая на бегу комья грязи, побежал к ущелью. Не медля ни минуты, я спрыгнул вниз со скалы и нырнул, словно ястреб, охотящийся за речной рыбой, взметнув спокойную, словно стекло, гладь воды, и опустился вниз к телу, лежащему на дне озерца.

Брюки и ботинки тянули меня обратно, но я упрямо опускался все ниже и ниже, стараясь добраться до Мэтта, а в ушах у меня стреляло от постоянно увеличивающегося давления воды. Солнце стояло высоко, и вода сверкала, но была ледяной. Мэтт лежал, раскинув руки, на песчаном дне, в нескольких шагах от утонувшей лодки и не двигался. К поясу были привязаны веревки с тяжелыми камнями. Лишь волосы на голове и морщинистые пальцы, касавшиеся песчаного дна, шевелились вместе с водой. Я подплыл к нему, схватил за воротник и рывком вытащил из воды. Я увидел его широко раскрытые глаза, а во рту у него торчал обрезок зеленого садового шланга. Он был абсолютно живой, и я, конечно, никак не ожидал увидеть этот устремленный на меня безмятежный, словно летний ветерок, взгляд. Я ведь опасался другого! Еще раз внимательно посмотрев ему в глаза, я убедился, что Мэтт жив, тем более что он взмахнул рукой – в другой он держал решето, через которое просеивают муку. Выругавшись, я покачал головой и указал вверх, а Мэтт снял груз, привязанный к поясу. Я уже начинал замерзать, а он явно не страдал от холода.

Я взобрался на уступ, где мы играли в детстве, и с удивлением заметил нечто странное в лице Мэтта: словно какой-то врач-безумец растянул ему рот, пришив кончики губ к ушам, – он улыбался из-за резиновой трубки, через которую он дышал.

– ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? – крикнул я. Мэтт вздрогнул, оглянулся, а я хлопнул его по лицу тыльной стороной ладони: – Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?

Он облизнул потрескавшиеся губы и указал вниз, на воду:

– Ищу пятицентовую монету.

– ТЫ ДУРАК? СОВСЕМ С УМА СПЯТИЛ?

– Да, – кивнул он, почесав в затылке, и расстегнул молнию на мокром комбинезоне.

– Ты меня разыгрываешь, что ли?

– Нет, – отрицательно мотнул он головой, – ведь и Гибби сказал, что я клинический…

– Но я не это имею в виду!

Мэтт сидел не шевелясь, но взглядом быстро-быстро обшаривал ущелье, пытаясь, очевидно, понять, что мне от него надо, а я вытер с лица пот и снова пытался ему это растолковать. Я опустился рядом с ним на корточки и снова похлопал по лицу:

– Чем ты занимался до того, как я нырнул за тобой?

– Исследовал дно озера, привязав к ногам груз в сто сорок фунтов, а сам дышал через трубку. А еще просеивал через сито песок.

– Ладно, пусть так, но зачем? Что ты задумал? К чему все это?

– Хотел найти свой пятицентовик, который потерял.

– А когда это случилось?

– Когда мы втроем, ты, я и Кэти, сбросили сюда «Веселого Роджера».

– И ты решил, что после стольких лет сможешь найти монету?

Мэтт так посмотрел на меня, будто это я рехнулся, если задаю подобные вопросы:

– Гм… конечно! Когда мы бросили сюда «Роджера», у меня из кармана, наверное, и выпала эта монета. Я тогда дома все обыскал, но так его и не нашел, и думаю, что он здесь, все еще лежит где-то в песке.

– Если тебе нужны деньги, то надо было просто сказать мне. – и я вытащил из кармана монету в четверть доллара, но Мэтт покачал головой.

– Нет, мне нужен именно тот пятицентовик!

– Но почему?

– А потому. – и он снова посмотрел на меня как на умалишенного. – Ведь если бы я его нашел, то мог бы всегда носить с собой, и наши хорошие дни снова бы вернулись, и тот день тоже. Ну что ж, наверное, опять придется нырять туда, где я его выронил, и, может быть…

И мы взглянули вверх, а там, у спуска в ущелье, стояли Кэти и Джейс. Мэтт снова посмотрел на меня невинным взглядом, будто это не он укоротил сегодня мой жизненный путь на десяток лет, чуть не доведя до инсульта.

Я вылез из ущелья, быстро зашагал к дому, включил горячий душ и стоял под ним, пока не пошла холодная вода.

Да, сомневаться не приходилось: наступило время снова обратиться за помощью к Гибби. Я понимал, в чем корень зла, но вытаскивать его на свет Божий не имело смысла: крепость его самосознания была уже разрушена.

В три часа ночи Кэти со свечой в руке спустилась в подвал и тряхнула меня за плечо, в чем, правда, не было необходимости, потому что я не спал.

– Такер, – прошептала она, – мне надо поговорить с тобой и кое о чем рассказать.

Ее губы почти касались моей щеки, я чувствовал на лице ее дыхание, меня обволакивал запах лаванды. В подвале было темно и холодно, а она пришла босиком, в одной лишь шелковой пижаме.

– Я была не совсем с тобой откровенна. Мне надо еще кое о чем тебе рассказать.

Взяв мою руку, она крепко прижала ее к животу.

– Когда мы приехали с Тревором в Колорадо, то попытались начать все сначала… и я не уверена, но думаю, что теперь… беременна. Извини!

Она отвернулась и так же молча, как вошла, начала подниматься по лестнице.

«Такер!»

«Ну чего вы еще от меня хотите?»

«Хочу кое о чем напомнить!»

«Мне кажется, что за последние двадцать четыре часа я узнал и так достаточно много. Вы когда-нибудь слышали, что не следует перегружать мозг избытком информации?»

«Дитя, я просто хочу, чтобы ты кое о чем вспомнил!»

«Да, мэм?»

«Половину своей жизни я провела в заботах о двух незаконнорожденных мальчиках!»

Я поднялся в чулан, где хранилось оружие, взял столь знакомый мне «Гринер» и, разорвав коробку, зарядил револьвер сразу десятком пуль, захватив, на всякий случай, остаток. Войдя в комнату Рекса, я прицелился в его портрет над камином, нажал курок и раздробил ему голову, а потом повернулся к его постели, и пуля угодила в самую середину, взметнув вверх облако пуха и перьев. А потом я взял на мушку бюро и разнес в щепки его крышку. И наконец прицелился в прикроватную тумбочку, где всегда стоял стакан виски и куда Рекс всегда складывал дневную выручку.

Предав смерти комнату Рекса, я зашвырнул «Гринер» на кровать, снова спустился в кухню, потом в винный погреб. Там я снял со стены «Луисвиллского дальнобойца». Представив себе голову Рекса, я размахнулся и вдарил по бутылкам – все словно взорвалось и окрасило стены в шесть оттенков красного цвета. Я снова размахнулся, прицелился и еще разок крепко прошелся битой по бутылочным рядам, и теперь уже со всех стен потекли красные ручьи. Полки из бальзамового дерева годились только на зубочистки, а вино затопило пол, журча по плинтусам. Промокший от вязкой винной жижи, я сел, весь в осколках стекла, чувствуя, как ноги сводит судорога.

И вот именно в тот момент я и услышал звуки музыки: это пело великолепное фортепиано Рекса. Звуки затопили весь дом и вынесли меня из подвала. Я вошел в гостиную, и вид у меня был, наверное, такой, словно я выкупался в красном виноградном вине. Кэти сидела за пианино и играла. Не знаю, что за произведения она исполняла, но если не считать незабвенной речи мисс Эллы, то никогда еще в нашем доме не слышалось более прекрасных звуков.

Вошел Мэтт, держа в руках какой-то странный инструмент, поднял крышку фортепиано и наклонился, прислушиваясь, а потом наклонялся еще несколько раз и подтягивал струны или, наоборот, расслаблял их, и все это делал очень спокойно и деловито, словно имел дело с каким-то заурядным карбюратором. А потом он сел рядом с Кэти и внимательно следил за ее бегающими по клавиатуре пальцами. А я поставил «Дальнобойца» в угол, уселся на пол и начал вытаскивать из волос осколки, чувствуя горечь во рту. Вино щипало мои кровоточащие царапины и жгло горло.