Чарльз Мартин - В объятиях дождя

«Ну что ж, это даже к лучшему».

Джейс спокойно спит. Выключив мотор, она устало откинулась назад и подумала: «Могло быть и хуже…»

Почти четыре часа утра. Я не спал только потому, что неустанно шуршали «дворники». В двух милях от перекрестка на Клоптон дорога стала почти невидимой, отчего мои фары загорелись ярче и осветили темный силуэт «Вольво»: накренившись, он застрял в канаве.

«Не может быть, – подумал я, а потом доехал до «Вольво», остановился и выглянул из оконца. – Да нет, это та самая машина».

Но сначала мелькнула мысль: «А может, проехать, сделать вид, что ничего не вижу и, вообще, заснул за рулем», но тут я вспомнил о заднем сиденье, где спал мальчик.

«Не делай другим того, чего не хочешь себе!» И еще я вспомнил о добром самаритянине и о прочей, такой же сентиментальной, ерунде… «но ведь сейчас уже поздно!»

«А ты не умничай! Еще не такой ты взрослый, чтобы я тебя не отстегала как следует!»

Мисс Эллы уже почти восемь лет нет на свете, а если точно, то семь лет, десять месяцев и восемь дней. Она двух центов не дала бы за мою блестящую карьеру – во всяком случае, не стала бы хвалить меня за это. Может, она и радовалась бы, но не потерпела бы моего хвастовства успехами – нет, с гордыней она никогда не мирилась, тем более что дети всегда отвечают за грехи отцов своих, – и она в это свято верила.

Можно ли оспорить эту истину? Я не мог и лишь кивнул:

– Да, мэм.

Я съехал с дороги, подал назад, оставил мотор включенным и вышел из машины. Дождь становился все сильнее, и на дороге образовались лужи в два дюйма глубиной. Я вытащил из-за сиденья зонтик, ручной фонарик и зашагал к «Вольво», сознательно не захватив камеру. Через три шага мои ботинки промокли насквозь и совсем размякли. Осветив фонариком переднее сиденье, я увидел женщину. Головой она прислонилась к окошку, глаза были закрыты – она спала. Чтобы ее не испугать, я легонько постучал фонариком по стеклу, но все-таки испугал. Громко вскрикнув, она взмахнула руками, потом вцепилась в руль, повернула его направо, обдав меня глиной, так что я почти ослеп. Шатаясь, я отступил назад, выплюнул грязь и вытер лицо рубашкой, а потом, сложив зонтик, подставил голову под ливень, чтобы он меня как следует отмыл. Немного прозрев, я увидел, что эта сумасшедшая сунула руку в отделение для перчаток и вытащила большой блестящий револьвер, каким обычно размахивают в фильмах разбойники с большой дороги. При первых же отблесках стали я попятился назад и угодил в канаву. Все еще вопя от страха, женщина шесть раз выстрелила, разрядив всю обойму, но попала в деревья надо мной и в кусты сзади. Пока она кричала, целилась, щелкала спусковым крючком, «Вольво», с запущенным на полную мощность мотором, закашлял, а из-под капота вырвалось облако пара. В открытое оконце машины нещадно лил дождь, и женщина, бросив револьвер, прыгнула к сыну на заднее сиденье.

Внутренний голос напомнил мне об осторожности: я выполз из канавы, а потом отошел от «Вольво» на некоторое расстояние:

– Леди, вы с ума сошли? Ведь я хочу вам помочь! – и я снова подошел к машине со сложенным зонтиком и фонариком, уже решив, что если она сделает хоть одно угрожающее движение, я ударю ее зонтиком по голове и уеду, бросив их обоих на дороге. Направив свет на заднее сиденье, я увидел четыре вытаращенных от ужаса глаза и стволы двух игрушечных шестизарядных кольтов, которые направил на меня мальчишка. Женщина была безоружна, и я подошел к оконцу. Мальчик перепугался насмерть. Женщина, примерно моего возраста, смотрела на меня запавшими глазами, под которыми залегли глубокие тени. Лица я не разглядел из-за низко надвинутой на лоб бейсболки. Одежда была явно ей велика и новая – с иголочки: шорты цвета хаки и свитер. Купила, наверное, в лавочке на большой стоянке. Я усилил свет, но лица ее так и не разглядел. На полу машины валялись пакеты из-под фастфуда и французских чипсов. Сам я только что выбрался из канавы, поэтому был весь в глине, с диким взглядом, волосы до плеч, запачканные грязью. Выглядел я, наверное, действительно как разбойник или сумасшедший. Не уверен, что даже мисс Элла узнала бы меня в таком виде. Как можно спокойнее я произнес:

– Леди, я вас не знаю, вы меня тоже не знаете, и надо сказать, что я не очень-то стремлюсь познакомиться с вами поближе. Мне совсем не интересно, что вы делаете ночью на дороге тоже, но если вы нуждаетесь в помощи, то я вам ее предлагаю. Если помощи вам не требуется, я сейчас же уеду.

Схватив с сиденья револьвер, я открыл барабан, высыпал гильзы, положил его на переднее сиденье и посмотрел на женщину, а она, указав на дорогу, пробормотала:

– Мы ехали… в моем… моей машине…

Ее всю трясло, речь была сбивчива и невнятна.

– Скоро начнется гроза, а поблизости нет ни одной бензозаправки. Может, расскажете, что вы здесь делаете, да еще с этой штукой? – и я показал на револьвер, но она не проронила ни звука. Наверное, ее сильно что-то напугало еще раньше, и напугало прилично! И мальчика тоже. Она шевельнулась. Я направил свет прямо ей в глаза, и что-то показалось мне в них знакомым, поэтому я немного успокоился.

– Здесь недалеко мой дом. Вы с мальчиком сможете там высушить одежду и даже поспать. У меня есть домик для гостей, но вы должны довериться мне и, во всяком случае, не целиться в меня.

Женщина взглянула на мальчика, на капот машины, на то, как льет дождь, и через силу – сказывалось пережитое волнение – кивнула.

– Леди, – произнес я мягче, – мне надо услышать от вас, что вы согласны, кивка тут недостаточно. Я не могу пригласить незнакомого человека, угрожавшего мне револьвером, к себе домой. Вы можете говорить?

Она сглотнула слюну, и в ее глазах засветилась некоторая решимость:

– Да, – прошептала она, – могу.

Открыв дверцу, я схватил револьвер и заткнул его за пояс:

– Забираю его ненадолго, но мы будем в большей безопасности, если вы с ним на время расстанетесь.

Она открыла заднюю дверцу, соскользнула с места, а я раскрыл зонтик, хотя он мало чем мог помочь при таком проливном дожде. Она подхватила сына, пристроила его на правом бедре, держась от меня на приличном расстоянии. На полпути к моему грузовичку она, вдруг зарыдав, три раза пролепетала:

– Простите… простите… прости…

Мы прошлепали к «Доджу», и я усадил их с мальчиком на заднее сиденье.

– Не плачь, мамочка, не плачь, – прошептал он, а я вернулся к «Вольво», открыл дверцу, схватил несколько сумок, вытащил ключи зажигания и возвратился к своей машине.

Уже закрывая дверцу, я обернулся и хотел что-то сказать, но услышал сдавленное рыдание и увидел, как она трясущимися руками натягивает на бейсболку капюшон. Протянув ей носовой платок, я обратил внимание, что мальчик неотрывно смотрит на оставленный автомобиль. И сразу понял – почему. Промерзший до костей, я все же вылез опять и, подбежав к «Вольво», снял с верха грязный хромовый велосипед и уложил его в багажное отделение грузовичка. Когда я снова уселся на водительское место, мальчик, уютно устроясь у матери под рукой, стал с любопытством меня разглядывать, она же смотрела только перед собой. Ее лицо по-прежнему закрывал козырек бейсболки с напяленным на него капюшоном. Женщина поглубже вдавилась в сиденье и отодвинулась от меня как можно дальше.

После нескольких недель странствий, чем-то потрясенная, вдали от знакомого окружения, женщина находилась на грани истерики. Она сидела, приготовившись к худшему, и лихорадочно думала: «Кто же этот человек? Что, если он не такой, каким кажется? Что, если мы попали в капкан? И если нас не найдут? И если, если…»

Она сжала руки в кулаки, так что суставы побелели, а ноги охватила дрожь. Все же, внимательно наблюдая, как человек ведет машину – медленно и уверенно, – она стала успокаиваться: да и выражение грязного лица у этого человека доброе. В кабине темно. Маленький сын тесно прижался к ее груди: он тоже напуган и дышит коротко и хрипло. Мужчина свернул с хайвея и проехал через длинный кирпичный проход, уже несколько обветшавший, мимо башни, наклонившейся вперед и увитой диким виноградом. Женщине почудилось, что она все это уже когда-то видела, но сейчас ничему не доверяла, и особенно – прошлому. Дождь хлестал все сильнее. Мужчина, наклонившись вперед, ехал теперь совсем медленно, изо всех сил напрягая зрение, чтобы видеть дорогу. Женщина теснее прижала к себе сына и потрогала дверцу – убедиться, что она не заперта: может, им удастся выпрыгнуть, если понадобится. Мужчина сделал большой круг около неосвещенного дома, и снова всколыхнулись воспоминания. Теперь женщина не отрывала взгляда от мужчины, его рук, их движения, наблюдала, задерживаясь взглядом на плечах, прислушиваясь к его размеренному дыханию. Кто он? Местный фермер? Некто, кого нанял ее бывший муж? Добрый самаритянин? Он поймал ее взгляд в зеркале, и на секунду их глаза встретились. И опять ей почудилось нечто знакомое, однако женщина отвела глаза в сторону. Уж слишком многие ее обманывали – и она дотронулась до опухшего глаза, – поэтому она обещает самой себе, что больше никто ни ее, ни ее сына не обманет.

Я с трудом одолевал три мили до Уэверли Холл. Дождь припустил что есть силы, и приходилось наклоняться вперед, чтобы разглядеть хотя бы обочины дороги. Подъехав к домику мисс Эллы, я поднес мальчика к порогу, передал на руки матери, а затем вернулся за сумками и велосипедом. Ветер и дождь просто безумствовали, изо всех сил барабаня по цинковой крыше. Я отпер дверь, и мы вступили в единственную здешнюю комнату, в которой, однако, тоже был слышен этот оглушительный стук. Женщина внесла сына и положила его на кушетку. Лицо ее по-прежнему скрывалось в тени, полузакрытое бейсболкой и капюшоном. Я поискал полотенце и свечи. Найдя и то и другое, вручил ей свечу и зажег вторую. Поставив ее на стол, я впервые за все время хорошенько вгляделся в лицо незнакомки. Я смотрел на нее, должно быть, целую минуту и понял, что не ошибся! Прошлое нахлынуло, ударив в грудь, так что я отступил назад: