Видимо, организаторы на этом экономили место, силы и время. Установочная конференция, которая, по представлениям Дженнифер, должна была бы продлиться часа полтора, заняла не больше получаса. Собравшимся — а Дженнифер могла наблюдать здесь представителей всех известных ей рас с разными оттенками кожи — объяснили, как им повезло попасть сюда и как здесь все рады их видеть, сообщили вкратце, что и как будет проходить, назначили кураторов, распределили по комнатам в общежитии и огласили списки учреждений, где каждому предстоит проработать три месяца.

Дженнифер угодила... нет, не в журнал мод. В еженедельник с телепрограммой и рассказами о жизни звезд. Гораздо лучше, чем то, чего она боялась. Гораздо скромнее, чем то, о чем она мечтала.

Ей выдали на руки договор, который нужно было подписать и отдать куратору, и на несколько секунд ей показалось, что она совершает весьма рисковый поступок, ставя на этой строчке свой росчерк... В вечное пользование ей достался листок с адресом редакции, схемой проезда и телефоном (на крайний случай). Очень мило.

Невероятно хотелось поесть и вымыть руки. Нет, сначала вымыть руки, а потом поесть. Дженнифер чувствовала себя... пыльной, хотя, если подумать, пылиться ей было особенно негде. Но она искренне обрадовалась, когда джентльмен среднего возраста и очень среднего, если не сказать маленького, роста благословил их на дерзания и путь по нью-йоркским терниям и отпустил с Богом.

Соседку по комнате звали Этель. Она прилетела из Израиля. У нее были восхитительные черные волосы, жесткие и волнистые, черные соболиные брови и зеленые змеиные глаза. Она была дюйма на три выше Дженнифер, и, глядя на ее пышные женственные формы, Дженнифер впервые в жизни почувствовала себя неуютно из-за собственной хрупкости.

Этель будто прочла ее мысли:

— А хорошо, что ты такая худенькая. Моя одежда размера на два больше твоей. Значит, по вечерам мы не будем ссориться из-за того, что ты утром ускакала в моих джинсах. С моей соседкой в колледже мы чуть ли не дрались...

Дженнифер подумала, что драться с девицей из превосходящей весовой категории ей вовсе не хочется, тем более — из-за каких-нибудь экстравагантных джинсов с черными кружевами. Джинсы и кружева в эстетической картине мира Дженнифер были несовместимы.

Этель мечтала заниматься рекламным бизнесом и приехала на стажировку копирайтером — ей предстояло писать рекламные тексты в одном агентстве, название которого никому ничего вразумительного не говорило.

Дженнифер вообще не свойственно было злорадство, но сейчас она ощутила легкую волну удовлетворения от того, что не к ней одной мечта повернулась, так сказать, неожиданной стороной.

Недолгого общения с Этель хватило, чтобы стало ясно: Дженнифер предстоит прожить три месяца бок о бок с шумной, эмоциональной, непосредственной и при этом неглупой особой, в которой бурлит энергия, и не только творческая. И эта энергия грозит вот-вот перелиться через край и затопить жизнь всех, кто окажется в зоне досягаемости.

Дженнифер знала уже, что привыкнет к ней и привяжется, потому что темперамент темпераментом, а все равно Этель симпатичный и открытый человек.

Они с Этель поделили шкаф по справедливости: Дженнифер — две полки и четыре вешалки, Этель — три полки, ящик и шесть вешалок. Дженнифер не страдала синдромом жертвенности, однако она сама рассудила, что так будет справедливо: у Этель вещей в полтора раза больше, чем у нее самой. Можно, конечно, пофантазировать о том, как она будет много работать, заработает денег, накупит себе тряпок... Но Дженнифер и сама знала, что не будет она тратить свои кровно заработанные на то, чтобы сравняться с Этель и устроить передел территории в шкафу.

Тело, утомленное перелетом и сменой часовых поясов, отчаянно требовало отдыха, но Дженнифер ощущала ясность сознания, которая граничила с эйфорией.

Нужно что-то делать. Дженнифер чувствовала, как что-то приятно щекочет нервы и рвется наружу из груди. Если в такой момент сесть за ноутбук или хотя бы раскрыть тетрадку на чистой странице, слова польются сами собой. Они будут сплетаться друг с другом, порождать длинные предложения, которые в свою очередь совьются в абзацы, и, вполне возможно, получится милый этюд, слишком маленький, чтобы быть рассказом, и слишком ценный, чтобы его не сохранить.

Однако Дженнифер решила, что хватит с нее стилистических разминок. Наверное, уже пришло время для него.

Для ее романа.

Когда она думала об этом, то боролась с желанием закусить губу от волнения: это было прекрасно и страшно одновременно, как... мысли о замужестве. Все ведь может обернуться сказочно хорошо — «жили долго и счастливо и умерли в один день». А может закончиться большим несчастьем где-нибудь в офисе адвоката. Хотя какая невеста думает о разводе, когда готовится надеть подвенечное платье?

Дженнифер знала, что ей предстоит много работы. И отлично! Чудесно! Замечательно! Где еще начинать свою первую книгу, как не в Нью-Йорке?

Но для романа нужны сюжет и герой. Вот в этом месте ее мысли обычно сворачивали в другое русло, она отвлекалась на какую-нибудь мелочь или вспоминала о чем-то страшно важном, что немедленно нужно сделать, — своего рода защитная реакция, чтобы не расстраиваться. Потому что без сложного и «живого» героя книга обречена. Если, конечно, это не французский «новый роман»: в шестидесятых годах двадцатого века экспериментаторы пытались писать романы без сюжета, без героя и даже без автора (что-что, а последнее им не удалось). А Дженнифер сильно сомневалась, что на данном уровне личностного развития ее воображения хватит на создание персонажа, способного жить «собственной жизнью». Нужен опыт. Опыт, который запустил бы механизм творчества.

Что ж, где еще набираться жизненного опыта, как не в Нью-Йорке?

Она поделилась своими переживаниями и надеждами с Этель, на что та, не отрываясь от увлекательнейшего занятия — маникюра, вопросила:

— А почему бы тебе не написать книгу рассказов? Героев может быть сколько угодно, сюжетов тоже, и все, так сказать, компактно...

Дженнифер задала себе вопрос: а не получит ли Этель Нобелевскую премию? Как-нибудь случайно... Или, может быть, в конце концов люди догадаются учредить премию «За здравый смысл», «За трезвый ум» или «За ценные советы»?

Она никогда не видела себя в качестве автора рассказов. Неудачные эссе из последних — те, что она посылала на конкурс, — и вовсе отбили у нее желание творить в малом жанре. Но книга рассказов... В этом что-то есть.

Дженнифер села за ноутбук и открыла новый документ. Девственно-чистый лист. И, если достаточно долго на него смотреть, мысли начнут облекаться словами, слова сплетаться в вязь, и польется текст. Дженнифер чувствовала, как дивно быстро летают пальцы над клавиатурой. Пусть не будет масштабных сцен. Пусть не будет пафоса и ювелирной проработки деталей...

Рассказ получился про кошку. То есть вроде бы про кошку, а на самом деле — про любовь, про боль и непонимание.

Это была белая кошка с рыжими пятнами и розовым носом — вполне обычная кошка. Она сидела на подоконнике и смотрела сквозь щель в жалюзи на улицу. Ей было видно не очень много — коричневая коробка соседнего дома, маленькое окно, за которым кто-то иногда двигался и которое никогда не открывали. Внизу она могла бы видеть узенький переулок, по которому никогда не ездили машины — слишком узко. А велосипеды ездили, и ходили люди, и часто кричали хриплыми, недетскими голосами мальчики и девочки.

Кошка любила смотреть в щелку, но сегодня она с радостью забралась бы под диван или ушла на кухню, и только чувство того, что нужно делать вид, будто все нормально, не позволяло ей спрыгнуть с подоконника.

Они ссорились, и кошке это не нравилось. Особенно не нравилось ей то, что Он говорит тихо и холодно и, наверное, сквозь зубы. Еще больше кошке не нравилось, что Она молчит. Уж лучше бы кричали, чтобы потом Она плакала, а Он обнимал ее за плечи и прикасался губами к покрасневшему мокрому лицу. Потому что они всегда кричали, а потом обнимались и смеялись — нервно, но с каждой минутой спокойнее и спокойнее. И только сегодня Он будто отрезал слова ножом, а Она молчала...

Эта белая с рыжими пятнышками была очень нежная. Она любила тепло. Больше всего она любила спать между Ними. Ее бок был всегда чуть теплее, чем Его, зато с Ним кошке было приятно чувствовать себя маленькой и мягкой.

И, когда Он ушел, кошка долго грустила о Нем вместе с Ней, особенно по ночам. И мурлыкала бархатисто, чтобы Она не поняла, как кошке на самом деле печально.

У кошки осталась та же постель, подоконник и красная мисочка на кухне. И кошка знала, что нужно вести себя так, будто ей от этого очень хорошо.

Она позволяла себе по-настоящему скучать только когда оставалась одна.

У Дженнифер было чувство, что она поставила в комнате молодой пары живое зеркало, которое смотрит, чувствует и отражает все, что происходит в их жизни, пусть и немного иначе. Ведь зеркала не читают в душах, зеркала ловят лица и движения.

Хотя, может быть, эта удивительная кошка и обиделась бы, если бы услышала, что ее сравнивают с зеркалом.

Дженнифер увидела изменения, которые произошли в комнате с «Его» уходом. Услышала, что хозяйка начала называть кошку по имени — правда, кошка все равно называла себя кошкой... Она никогда не думала, что может настолько ярко почувствовать себя зверьком, показать мир человеческих отношений с другого ракурса! И не думала, что у нее получится рассказ о расставании. Что же бродит в ее душе, выливаясь в такие слова и образы?

Дженнифер немного поколебалась, прежде чем послать рассказ Алексу. Раньше она всегда давала ему читать свои пробы и эссе: он всегда ее хвалил. А тут... Дженнифер подумала, что ей, наверное, не надо, чтобы он ее хвалил. Особенно за грустные рассказы из кошачьей жизни.