- Да, бл**ь, так, моя сучка! Покажи, как ты этого хочешь, насколько тебя заводит мысль мне принадлежать. И как ты течешь от осознания, что это твое истинное место – у моих ног, и твоё горлышко принадлежит только мне, только под моё личное пользование! – я даже не уловила сиплую хрипотцу в твоём напряженном голосе, хотя его низкие частоты ударили по моему слуху и нервным каналам не менее сильным разрядом, чем смысл твоих произнесенных фраз.

Ты перестал насиловать мой сосок своим губами и языком, но только не мой рот и не мою киску... Хотя в этот момент я уже практически не успевала улавливать ни одного из твоих действий, я уже растворилась в них полностью, превратившись в одну оголенную эрогенную мышцу. И не важно, где ты меня касался, я поглощала в себя эти движения, толчки и возбуждающие приливы абсолютно всеми клетками своего пылающего тела. И когда ты ударил меня стеком по распухшей дольке правой половой губы, я закричала совсем не от боли и не от испуга... боже всевышний... Я была готова поклясться, что уже сама этого хотела! Хотела, чтобы ты меня ударил и по более чувствительной зоне. Потому что умирать от желания кончить с твоим членом в своем влагалище перешло в самую дичайшую манию всей моей жизни. Уж лучше выбить её физической болью, или на время заглушить, чем сходить с ума от осознания, что ты меня сознательно лишаешь этого!

Наверное, поэтому ты не стал делать таких больших перерывов, увидев, насколько я желала этой боли, как уже задыхалась и выгибалась под её выжигающим током, будто это была одна из твоих сладчайших стимуляций в глубине моего истомившегося тела. И как плакала не от страха или ожидания чего-то сверхужасного, это были те самые рефлекторные слезы, которые текли неосознанно, под влиянием сильнейших физических и психических воздействий твоих рук и слов.

Казалось, вспышка от первой боли не успела наполнить мои уязвимые интимные зоны, как ты прочертил наконечником стека острым "порезом" по второй половой губе, ужалив громким хлопком-ударом по самой чувствительной поверхности незащищенной кожи буквально через несколько секунд после предыдущего. И в этот раз я закричала, или застонала, да и ты так вовремя вытащил из моего рта член, прекратив со своей стороны все действия, словно наблюдая, вернее, наслаждаясь моими ответными рефлексами. Любуясь, как меня выламывает этой шоковой дугой по костям, мышцам и суставам, как трясет и едва не выворачивает наизнанку от взбесившихся эмоций. И как, в конечном счете, ты сминаешь эту отрезвляющую боль своей рукой, резко накрывая ладонью и... погружая пальцы в тугие кольца вагины.

Скользкие, растирающие плавные фрикции по всей поверхности вульвы, растягивая по её складкам до самой вершины клитора мои обильные соки с возвращением обратно вглубь влагалища по стонущей, пылающей то ли от боли, то ли от новых приливов нарастающего возбуждения греховной плоти. Быстрые сильные удары-толчки по очень мокрым и тугим внутренним стеночкам с остановкой на самой горячей точке G и её последующей стимуляцией, пока из меня опять не потекло, а мои бедра не затряслись от ненормальной неконтролируемой дрожи.

Боже, что ты со мной творил, я опять задыхалась, не имея возможность сжаться или хотя бы вцепиться пальцами во что-нибудь. Тупея, дурея и практически уже теряя сознание. Как можно было ощущать такое нереальное перевозбуждение под горячим жжением сильной физической боли? И оно не останавливалось, ширилось до невозможных пределов и нестерпимых осязаний и не только в глубине скрытых интимных зон. Оно переполняло всё мое тело, взрываясь сильнейшими вспышками запредельной эйфории даже в кончиках пальцев на моих трясущихся ножках.

И ты не останавливался, растирал и буквально долбил мою киску своими пальцами до тех пор, пока я не перестала чувствовать ничего, кроме этого горячего пульсирующего огненного ядра термоядерного сжатия, готового снести на своем пути абсолютно всё, разнести в клочья и расщепить на атомы тело, рассудок и агонизирующую сущность Эллис Льюис.

И я уже была готова принять этот взрыв, умереть чуть ли не буквально или хотя бы потерять сознание, потому что всё остальное попросту потеряло смысл и значение – совершенно всё! За пределами этой комнаты больше ничего не существовало, за пределами этой повязки, чёрно-красной тьмы, моего распятого тела и твоей ненасытной тени ничего больше не было... и не могло быть. Ничего! Только ТЫ и то, что осталось от меня в твоих руках!

Поэтому я почти не ощутила, когда ты прервал эту изощренную пытку? Поэтому она разорвала меня не сразу и не так, как могла бы, находись я в совершенно ином состоянии? И я чуть на самом деле не кончила, хотя это было просто не возможно! С такой безумной дикой болью получить самый сильный и почти достигший своей конечной точки оргазм нельзя и нереально, только закричать, окончательно срывая голос, выгнуться до хруста в позвоночнике или наоборот, сложиться пополам... и скулить, выть, стонать, заливать беспрестанно стекающими слезами пол у твоих ног, лишившись последних отголосков здравого разума с возможностью говорить, понимать и умолять.

- Восемь! – твой хриплый шепот ударил по сознанию намного раньше, чем прошедшийся за несколько мгновений до этого по моему клитору и лепесткам вульвы наконечник стека. И я не знаю, от чего именно так громко вскрикнула, от самой выбивающей боли на самых чувствительных и нежнейших участках моей ничем не защищенной интимной плоти, или твоего жесткого безапелляционного голоса, резанувшего слух, разрывающийся в клочья рассудок и ту же тонкую кожицу моей растерзанной тобою буквально скулящей киски.

И в этот раз ты не стал её заглушать своими не менее изощренными ласками, растягивать интервалы и время на до и после. Почти сразу, секунды через две-три, подхватил мой левый кулачок снизу с тыльной стороны, разжимая его трясущиеся пальчики и массируя большим пальцем по центру онемевшей ладошки знакомыми круговыми движениями, заставляя раскрыть её полностью, едва не насильно. Наверное, где-то подсознательно я уже знала, для чего ты это делал, но мне было так больно и возможно не только физически, что у меня не возникло никакого ответного порыва как-то отреагировать, попытаться вывернуться или опять сжать руку в кулак. Казалось, на этот раз она взорвала даже мой мозг, всё, что за несколько минут до этого ещё когда-то оставалось от сущности Эллис Льюис. Одна сплошная боль, плавящая все клетки тела и разума жидкая магма живой выедающей всё под чистую кипящей кислоты. И ты влил ещё одну не менее сильную дозу мне под кожу и в кости, ударив стеком поперек всех моих разжатых тобою пальцев левой ладони.

Да, в этот раз было практически не больно, вернее, не так больно, как с ударом по клитору и вульве. Но я всё равно закричала и надрывно заплакала, потому что ты не прекращал считать вслух! И все выбранные тобою до этого точки и части тела для моего телесного наказания (а я уже нисколько не сомневалась, что это было именно мое наказание!) были не случайны, как и само число. Я знала, где ты оставишь свою последнюю на сегодня самую болезненную метку и почти догадывалась, почему именно там. Наверное, поэтому я и стала неосознанно сопротивляться.

- Эллис, разожми пальцы.

Ты же обещал, что я буду хотеть этого, желать этого сама, тебя и всё, что ты будешь со мной делать! Тогда почему мне так страшно и больно, как будто на этом закончится то, что ещё могло хоть чем-то нас связать, прервать это бешеное падение в чёрную мглу нашей общей смертельной необратимости? Сорвать последний защитный слой с моей умирающей сущности, дать тебе своё добровольное признание в твоей правоте, в том, что ты имел право ТАК меня наказывать!

- Ну же! Ты же так этого хотела, получить свой самый заветный приз... Разожми пальцы, прими это и все закончится! Обещаю! Ты сразу всё это забудешь... – зачем ты так бесстыдно врёшь?

Как такое можно забыть и уж тем более закончить? Ты же не просто меня бил, ты выжигал этими ударами самыми реальными и незаживающими рубцами по моему сознанию, по моему оголенному естеству живыми горящими метками ласкового палача и единоличного собственника. Прошивал красными и черными стежками по разорванным твоими пальцами волокнам моего бьющегося в твоих ладонях сердца. И я ощущала их самое осязаемое сжатие с каждым твоим произнесенным словом на моих корональных артериях и легких, словно ты специально перекрывал подачу крови и кислорода, чтобы я скорее перестала сопротивляться или лишилась физических сил.

И, да, я это сделала! Разжала пальцы, позволила твоим провести свой последний изощренный ритуал, разрисовывая по подушечкам дрожащей ладони и фалангам моей рабочей правой руки невыносимыми пульсирующими узорами сладкой неги. И я знала, что она будет самой сильной, и я прочувствую её рубящий удар не только в костях всей кисти, она взорвётся тысячью витками острых спиралей по всему изгибу руки, рубанет по позвоночнику и вгонит осколки разрывной шрапнели в мозг и во все предыдущие нательные раны. Мне даже покажется, что на моих пальцах лопнула кожа, треснули сами фаланги... разорвалась десятью рубцами сердечная мышца...

- Умница! Моя послушная, храбрая девочка!

И новый поток слёз хлынул не после твоего последнего удара стека по моим пальцам, не после взрывной волны острейшей боли, вспоровшей чувствительную плоть и кости твоей непримиримой воли Черного Мастера, а от твоего последующего поцелуя – прикосновения твоих мягких, теплых и практически сухих губ к моему влажному от холодной испарины лбу, прямо над кромкой чёрной повязки. Это и было твоё щедрое поощрение? Или так ты выказывал личное удовлетворение от полученного результата?

Мне даже не полегчало, когда ты вернул изголовье кресла-лежанки в предыдущее положение, приподняв её вместе с моей головой плавной фиксацией на несколько дюймов вверх.

- Ну, всё... тише! Уже всё прошло! Всё позади... моя покладистая сучка заслужила своё законное право на свою призовую награду.