— Никаких сложностей этого рода не существует, — сказала я с тем целомудренным видом, который дает сознание разделенного чувства. — Мне кажется, нам следовало бы выпить шампанского.

Десять минут спустя восемь интеллектуалов, в число которых я внесла и себя, две секретарши и собака заполонили ближайшее кафе и распили три бутылки шампанского за будущее великого журнала. Дюкре засыпали вопросами о таинственном вкладчике. В ответ он лишь улыбался и говорил о некоем друге, время от времени он бросал на меня вопросительные взгляды, но благодаря радости и выпитому шампанскому, они вскоре превратились в дружественные и теплые. Потом я позвонила Дидье, предложила ему бросить все дела и позавтракать со мной в Шарпантье.

— Нет, не может быть! Я так рад!

Мы сидели друг против друга, и я только что рассказала ему о своей любви к Луи, о его любви ко мне. Дидье был счастлив и одновременно изумлен.

— Луи хотел, чтобы мы вместе рассказали вам, — сказала я, — но мне показалось, что ждать целую неделю и молчать, никому ничего не говоря, — это слишком. В конце концов он разрешил мне все вам рассказать. — Когда я вспоминаю, — сказал Дидье, — когда я вспоминаю, как он разозлился на вас во время той первой встречи… А вы на него…

— Он думал, что я любовница Юлиуса, — весело заявила я. — Ему это очень не понравилось.

— Я же ему сказал, что это не так, — подхватил Дидье. — Но он обозвал меня болваном. Хотя если честно… то в это трудно поверить, то есть не поверить. А Юлиус в курсе?

— Нет, еще нет, но я на днях ему все расскажу.

— Не очень-то у него был веселый вид на уик-энде у Апренанов, — сказал Дидье. — Я бы даже сказал, он был вне себя.

— Да нет, совсем нет, — сказала я. — Он не только не разозлился, но даже позвонил сегодня утром Дюкре, моему дорогому редактору, и предложил финансировать журнал. Ему показалось забавным потратить немного своих капиталов на благое дело. Вы не находите это замечательным? Милый Юлиус…

Я была полна нежности.

— Милый Юлиус, — задумчиво повторил Дидье. — Впервые слышу, что Юлиус А. Крам заинтересовался делом, которое не приносит дохода.

Неожиданно он нахмурился и раздавил ложкой картофелину в тарелке.

— А вы не подумали о том, что Юлиус таким образом пытается удержать вас?

— Нет, он не так глуп. Но как бы то ни было, Дюкре заверил меня, что это не играет для него никакой роли, что он и без того доволен моей работой. Дидье, мой милый деверь, вы, наверное, еще не поняли: я люблю Луи, и у меня есть профессия.

Он поднял глаза, затем неожиданно беззаботно махнул рукой, поднял свой стакан и чокнулся со мной.

— Я пью за вас, Жозе, — сказал он. — За вашу любовь, за вашу работу.

Затем мы немного помечтали на главную тему нашего разговора, то есть о Луи. Я узнала, что он был образцовым братом, понятливым и не склочным. На него во всем можно было положиться, найти дружескую поддержку. Еще я узнала, что ему всегда не везло с женщинами Ему вечно попадались такие, которые и в подметки ему не годились. По крайней мере так утверждал Дидье. Он сказал — правда, я это уже знала, — что, по всей видимости, мы просто созданы друг для друга.

— Но как вы выкрутитесь, — добавил он, — работать в Париже и жить в деревне?

— Там видно будет, — ответила я. — Всегда можно найти компромисс.

— Предупреждаю: Луи не любит компромиссов.

Я знала это и была счастлива.

— Но мы найдем, мы обязательно найдем… — весело повторяла я.

Стояла как никогда хорошая погода. Я еще чувствовала на шее легкий ожог от ночного укуса Луи. От выпитого натощак шампанского все казалось удивительно мягким и легким. Я держала через стол руку Дидье и была на вершине счастья. Через пять дней наступит пятница, а в пятницу наступит вечер, я сяду в поезд и отправлюсь к Луи в Солонь. Я увижу его дом, его животных, пойму его жизнь и буду там укрыта от всего на свете.

В тот же день мы опять встретились с Дидье. На этот раз мы были с Юлиусом и ужинали в ресторане. Было очень весело. Казалось, Юлиус в не меньшем восторге, чем я, от своей идеи заняться журналом. А я пообещала ему, что журнал принесет ему в два раза больший доход, чем все его прежние дела. Он признался нам, что уже давно мечтал заняться чем-нибудь иным, кроме биржи. Он даже попросил нас способствовать его культурному воспитанию. Короче, он очень элегантно перешел от роли мецената к роли благодарного неуча. Ему скучно, как бы утверждал он, а искусство его интересует, и он желал бы с нашей помощью развлекаться, одновременно расширяя свои знания. Вскользь он задал мне пару вопросов по поводу прошедшего уик-энда. Я отделалась тем, что сказала будто иначе поступить не могла, и к моему удивлению, он не стал настаивать на подробностях. Похоже, даже Дидье пришлось согласиться, что он мог и ошибаться на счет Юлиуса. Он сказал, что благодаря мне увидел в Юлиусе некую бескорыстность, которой раньше не замечал. Неделя прошла очень быстро. Луи звонил мне, я звонила Луи. Мы составляли макет нового журнала. Дидье повсюду сопровождал меня. По вечерам я рассказывала ему и Юлиусу о наших проектах. В четверг мы ужинали уже вчетвером, к нам присоединился Дюкре. Кажется, он тоже был покорен деловым спокойствием, благородностью и отсутствием интеллектуальных претензий у Юлиуса А. Крама. В тот вечер я решила сообщить Юлиусу, что уезжаю на выходные к Луи Дале в деревню, но вечер был таким славным, а все так веселились, что, садясь в машину, я так и не решилась пуститься в деликатные объяснения. Я лишь сказала, что вместе с Дидье отправляюсь за город, и это было частью правды, потому что последний решил сопровождать меня в поездке. Юлиус только и сказал: «До встречи в понедельник, и не забудьте, что в этот день мы ужинаем с Ирен Дебу». В его голосе не звучало ни капли горечи. Я видела, как исчезает в темноте его лысеющий затылок, который едва выступал за спинку сиденья. Смотря вслед удалявшемуся автомобилю, я вспомнила, как этот же затылок, там в Орли, предстал мне в виде символа дружеской поддержки. А теперь я с горечью отметила, что он преобразился в символ одиночества.

17

Поезд свистел как сумасшедший, а мы покачивались в такт его скорости. Но мне все казалось, что он стоит на месте, а железнодорожники специально бегут вдоль вагонов, пригнув голову и размахивая флажками, чтобы обмануть нас, ввести в заблуждение и заставить поверить, будто мы движемся. В середине пути мы сделали пересадку, и я, до сих пор так любившая пригородные поезда, теперь с тоской вспоминала те экспрессы, которые с нечеловеческой молниеносной быстротой доставили бы меня в долгожданный порт. А этим портом был Луи. Попытавшись развлечь меня по очереди кроссвордом, джином и политическими новостями, Дидье в конце концов раскрыл детективный роман и погрузился в мир призраков. Время от времени, напевая «Жизнь в розовом», он отрывался от книги и с усмешкой поглядывал на меня. К семи часам тени от деревьев стали невероятно длинными. Сельский пейзаж был прекрасен.

Наконец, наш вагон притормозил и остановился у самых ног Луи, который, едва я вышла, тут же заключил меня в свои объятия. Дидье спустил на перрон багаж и щенка, затем мы все трое устроились в открытом «пежо». Прежде чем двинуться, Луи оглянулся и с улыбкой посмотрел на нас троих. Я знала, что никогда не забуду эту минуту: маленький безлюдный вокзал, купавшийся в лучах заходящего солнца, эти два лица, такие похожие и такие различные, повернутые в мою сторону, запах деревни, неожиданная тишина после шума поезда и счастье, которое словно кинжалом приковало меня к спинке сиденья. На мгновение все замерло, словно на фотографии, навечно отпечатавшись в моей болезненной памяти. Затем руки Луи опустились на руль, и жизнь вновь пошла своим чередом.

Проселочная дорога, деревня, тропинка, а вот и дом: низкий, квадратный со слепыми от желтого солнца окнами, старое уснувшее дерево и две собаки. Мой щенок тут же вырвался из пут своего детского сна и с лаем бросился к ним. Я испугалась за него, но мужчины лишь пожали плечами, хлопнули дверцами машины и с чемоданами в руках поднялись по ступенькам на маленькое крылечко. У них были одинаковые медлительные и спокойные движения деревенских жителей. В гостиной стоял пузатый плюшевый диван, пианино. Повсюду валялись газеты, было много фужеров. И еще там был огромный камин, который я тут же полюбила, как и готические стулья. Я подошла к балконной двери: она выходила во двор священника, за которым простиралось бесконечное поле люцерны.

— Как здесь тихо, — сказала я обернувшись.

Луи пересек комнату, встал рядом и положил руку мне на плечо.

— Тебе нравится?

Я подняла на него глаза. До сих пор я не смела взглянуть ему в лицо. Я была смущена и робела перед ним, перед самой собой, перед тем, что окружало нас, с тех пор как мы были вместе. К тому же его рука была почти невесомой. Он положил ее как бы нерешительно, как бы сомневаясь. Его лицо слегка исказилось, и я слышала, как он прерывисто дышал. Мы смотрели и не видели друг друга. Я чувствовала, что мое лицо так же обнажено, как и его. Застыв, оно словно кричало: «Это ты, это ты!» Лица, истерзанные любовью, планеты, испепеленные страстью с немыми морями устремленных друг на друга глаз и темной бездной сжатых губ. Лишь слабое биение, голубых вен на наших висках, этот непристойный анахронизм, был напоминанием о тех временах, когда нам только чудилось, что мы живем, любим, спим, ведь мы еще не знали друг друга. И мне лишь казалось, что я понимала, будто солнце горячее, шелк мягкий, а море соленое. Я спала, и мне снилось, будто я живу, а я еще даже не родилась.

«Я голоден и хочу есть», — сказал Дидье и голос его долетел до нас, словно из невыносимой дали. Но он долетел до нас, и мы проснулись. Неожиданно я заметила, что лицо Луи загорело, лишь тонкая белая линия полукругом пересекала этот загар у самых глаз.