Наконец, ошметки фаворита, покрытые пылью, плавками, грязью, вновь притащили на Новый Мост и там сожгли в присутствии веселящегося люда.

Неделю спустя длинная вереница карет выехала из Парижа. Толстая женщина, сидевшая в первой карете, горько плакала, отчего ее расплывшаяся грудь без конца сотрясалась. Это была Мария Медичи, которая удалялась в Блуа. Во второй карете находился молодой прелат с угловатым лицом и живыми глазами. Ришелье, а это был именно он, сопровождал королеву в ее изгнании.

Через два месяца после этого, 8 июля, жена Кончини, Леонора Галигаи, ложно обвиненная в колдовстве, была сожжена на Гревской площади. Со смертью Кончини в моду надолго вошло слово coion (ничтожество, трус). Этой характеристики маршал удостоился за свое малодушие.

Людовик XIII мог наконец самостоятельно править страной. Им был издан «указ по упорядочению и реформированию одежды придворных, отличающейся чрезмерной вольностью и избыточными украшениями». Этот восемнадцатилетний молодой человек ничем не напоминал того живого и веселого мальчугана, бывшего радостью для Генриха IV. Теперь это был суровый, добродетельный и набожный человек. Женщины вызывали у него страх, и он запретил при дворе не только чересчур смелые декольте, но даже слишком обтягивающие фигуру платья, которые казались ему откровенным приглашением к сладострастию.

Одна только мысль лечь в постель с женщиной приводила его в ужас. Он находил это отвратительным и обрекал Анну Австрийскую на унизительное целомудрие. Бедная маленькая королева с ее горячей испанской кровью прогуливалась по Лувру, грустно вздыхая, и время от времени взгляд ее задерживался, дольше, чем того позволяли приличия, на каком-нибудь хорошо сложенном гвардейце.

Ее огорчение вскоре стало настолько заметным, что де Люинь решился посоветовать Людовику XIII немного подумать о своей супруге. Король заартачился. Его врач записывает 4 июня в дневнике: «Поскольку его упрекали, что он не посещает королеву, он ответил, что это приводит его в возбуждение».

Очень скоро о поведении короля стало известно в Испании, где это восприняли как оскорбление. Филипп III, узнав, что король Франции пренебрегает его дочерью, впал в столь скверное состояние духа, что все стали опасаться, как бы это не отразилось пагубным образом на дальнейших отношениях двух монархов. Так что было просто необходимо, чтобы Людовик XIII решился наконец. В дело вмешались понаторевшие в дипломатических и прочих интригах церковники, которые в своем усердии пошли много дальше других, о чем можно судить по следующей депеше, отправленной Гвидо Бентиволио, папским нунцием: «Все очень надеются, что на этот раз в Сен-Жермене король решится провести ночь с королевой и сыграть до конца роль супруга. Сам он, однако, не обмолвился ни словом на эту тему,

«Смешное целомудрие Людовика XIII было, — как верно замечает Альфред Франклин, — реакцией на те грубости, которыми пичкали его юное сердце, и на те извращения, в которые его погрузили в детстве».

то ли удерживаемый стыдом, то ли потому, что не чувствовал еще в себе достаточно энергии. Некоторые советовали ему сначала попробовать с какой-нибудь замужней женщиной или по крайней мере с имевшей опыт, и уж, во всяком случае, не выбирать для первых попыток девственницу, но духовник короля отсоветовал ему совершать подобный грех, и до сих пор этот благой совет удерживает его и будет удерживать от греха, как все надеются, до ожидаемого момента, который в конце концов недолго заставит себя ждать. Эти пылкие испанцы приходят в отчаяние и говорят, что король ни на что не годен. Его отец тоже поздно начал».

А тем временем королева продолжала нервничать и беспокойно метаться в своей постели. Нунций, от глаз которого, похоже, ничего не ускользало, обратил внимание на ее вздохи и написал папе: «Она пребывает в постоянном ожидании той счастливой ночи, которую король должен провести с нею и которая все никак не наступает».

К началу 1619 года король все еще продолжал упорствовать. А в это время герцог д`Эльбеф женился на м-ль де Вандом, дочери Генриха IV. Это событие вряд ли могло как-то повлиять на интимную жизнь Людовика XIII, если бы последнему не пришла в голову странная мысль явиться в комнату молодоженов в свадебную ночь. Мало того, свидетельствует венецианский посол, «он пожелал присутствовать на постели новобрачных, чтобы наблюдать свершение брака. Акт был повторен многократно, вызвав аплодисменты и удовлетворив неординарному вкусу Его Величества».

Видя его оживление, м-ль де Вандом сказала:

— Сир, сделайте и вы то же самое с королевой, не пожалеете…

Зрелище, открывшееся его глазам, похоже, возбудило его. Поделился ли он своим настроением с коннетаблем де Люинем? Никто не знает. Известно только, что через пять дней после этого де Люинь явился к Людовику XIII, вытащил его из постели и втолкнул в апартаменты королевы. Монарх, красный от стыда, всячески упирался, цеплялся за мебель и просил дать ему время подумать. Но де Люинь не слушал и продолжал его выталкивать. В конце концов король оказался в комнате своей супруги и остался там.

Это доказывает, что нунций не верил в возможность осуществления брака.

На другой день глаза Анны Австрийской выглядели усталыми, а лицо осветилось умиротворенной улыбкой. Стало ясно, что все свершилось наилучшим образом. Это, впрочем, не помешало церемониймейстеру официально объявить приятную новость всем иностранным послам, и вскоре отправленные специальной почтой депеши оповестили всю. Европу о том, что король Франции провел, наконец, брачную ночь со своей женой…

* * *

Новость вызвала взрыв бурной радости, и даже те, кто меньше всего способен был оценить прелести свадебной ночи, порадовались за молодых супругов.

Так, например, кардинал Боргезе в ответ на депешу нунция писал в упоении, что «факт congiungimento [109] короля и королевы был по достоинству оценен в Риме и что святой отец был очень обрадован».

Душевное удовлетворение Анны Австрийской — надо ли об этом говорить? — было куда более глубоким, и маленькая королева, восхищенная тем, что ей пришлось пережить, попросила короля заходить почаще. В течение нескольких недель придворные наблюдали, как Людовик XIII каждый вечер отправлялся в покои своей супруги, и все предполагали, что он вошел во вкус игры, еще недавно вызывавшей у него такое отвращение.

Однако очень скоро его усердие начало тревожить придворных медиков. Опасаясь, как бы монарх, одержимый нетерпением неофита, не лишился сил в стремлении показать себя умелым игроком, они запретили отдаваться без меры полюбившемуся занятию.

Совет этот, впрочем, оказался излишним, потому что Людовик, вновь охваченный чувством стыдливости, сам отказался от ежедневных упражнений, столь обожаемых его отцом, и вернулся к целомудренной жизни. И тогда несчастная королева снова начала прогуливаться в галереях Лувра, но теперь в глазах ее появился невиданный раньше блеск, а вздымающаяся грудь смущала всех мужчин.

— Ее Величество нуждается в том, чтобы кто-нибудь приласкал ее рыбку, — говорили приближенные, пользуясь тем здоровым образным языком, которым отличалась эта эпоха.

И это была истинная правда!

А у двора вскоре появился новый сюжет для разговора. В конце февраля Мария Медичи, жившая под надзором в Блуа, сумела убежать из замка через окно благодаря помощи своего доброго друга герцога д`Эпернона. Все тут же забыли о грустных вздохах Анны Австрийской и принялись обсуждать бесконечные фокусы и тайные интриги Марии Медичи. В течение целого года королева-мать сначала в Ангулеме, потом в Анжере возглавляла значительную группу мятежников, которые хотели заставить короля изгнать де Люиия. При поддержке нескольких знатных вельмож она подняла войска против собственного сына. Но 7 августа 1620 года мятежники были разгромлены королевской армией в Пон-де-Се, и король помирился с матерью. Он даже разрешил ей вернуться в Париж, где она поселилась в Люксембургском дворце.

В 1621 году, после смерти де Люиня, она снова заняла свое место в Королевском совете, а 5 сентября 1622 года она добилась для своего ближайшего сподвижника, епископа Люсонского, кардинальской шляпы…

Так что Ришелье продолжал делать карьеру с помощью женщин.

В 1624 году, благодаря все той же королеве-матери, по отношению к которой он проявил себя исключительно галантным и услужливым кавалером (желая понравиться ей, он научился бренчать на гитаре), Ришелье становится министром, потом главой Королевского совета и, наконец, первым министром.

Взлетев на такую высоту, он перестал нуждаться в толстой флорентийке и обратил свой проницательный взгляд на Анну Австрийскую. Он хорошо знал о ее драме и решил сыграть в ее жизни роль, от которой так оскорбительно уклонился Людовик XIII.

Но, как все увидят впоследствии, этот странный человек никогда не забывал о благе королевства.

«Кардинал, — пишет Тальман де Рео, — ненавидел Его Величество и одновременно опасался, что король из-за своего слабого здоровья не сможет удержать корону. И тогда он вознамерился завоевать сердце королевы и помочь ей произвести на свет дофина. Чтобы добиться это» цели, он рассорил ее с королем и с королевой-матерью, но так, что ей и в голову не приходило, откуда все это идет. Потом через м-м дю Фаржи, даму из свиты королевы, он передал, что, если королева пожелает, он избавит ее от того жалкого состояния, в котором она живет. Королева, не подозревавшая, что своим мучительным положением обязана именно ему, подумала сначала, что он предлагает ей свою помощь из сострадания, позволила написать ей и даже сама ответила, потому что не могла вообразить, чем все это для нее обернется».

Молодая королева поначалу нашла очень приятным внимание, которое оказывал ей Ришелье, и пригласила его заходить к ней поболтать. Кардинал познакомился там с м-м де Шеврез, восхитительной блондинкой, чей огненный темперамент был уже причиной нескольких светских скандалов, и втроем они часами сидели и сплетничали в свое удовольствие. Иногда устраивались танцы, и Ришелье, готовый на все ради завоевания сердца Анны Австрийской, однажды согласился даже нарядиться в испанского прощелыгу и по просьбе королевы протанцевать сарабанду.