Ги Бретон - В кругу королев и фавориток

«19 ноября. Начинает петь колыбельную, от которой сам же быстро засыпает:

Бурбон ее так любил,

Что скоро обрюхатил.

Да здравствует белая лилия!»

В ту эпоху стыдливость была почти неведома. Молодые женщины из его свиты позволяли ему, и довольно часто, усовершенствовать знания по анатомии:

«7 мая 1606 года. М-ль Мерсье, одна из его горничных, дежурившая при нем ночью, лежала еще в постели, прямо напротив его кроватки; он играл с нею, заставляя ее задирать ноги кверху, запихивать солому между пальцами ног и шевелить ими так, как если бы она должна была играть на шпинете. Потом сказал своей кормилице, чтобы она сходила за розгами, и отхлестал горничную. Когда экзекуция была окончена, горничная спросила:

— Монсеньер, что вы увидели у Мерсье?

— Я видел ее… — ответил он безразличным голосом.

— Hу и как, наверное, маленькая?

— Да.

Потом неожиданно:

— Нет, очень большая.

— А что еще вы увидели?

Все тем же безразличным тоном, без тени улыбки, он сказал, что видел «кролика».

15 мая. Дофин играет у себя в комнате. Является одна женщина, парижская торговка по имени, как мне сказали, Оппортюн Жюльен. Она стала перед ним плясать, да так, что было видно ее ляжки, то одну, то другую. На все это он взирал с огромным удовольствием, и так его это захватило, что он подбежал к этой женщине, чтобы самому задрать ей юбку.

21 июля. Дофин просит меня записать, что «кролик» у его приятельницы м-ль Жорж такой же большой, как эта коробка (речь шла о коробке, в которой были сложены его серебряные игрушки, а «кролик» у Дюбуа (девица из свиты м-м де Витри) размером с его живот и вообще из дерева [101]. Я его спрашиваю:

— Монсеньер, а у вас что, нет такого?

Он отвечает, что нет, что у него есть колышек посреди живота, а «кролик» между ног есть у Дундун. Ггбсле этого он наконец произносит молитву и без четверги десять засыпает».

Читая этот поразительный «Дневник» Эроара, иные раблезианские записи которого невозможно печатать, понимаешь, почему юная и утонченная маркиза де Рамбуйе сохранила тягостное воспоминание о своем посещении двора Генриха IV.

Пока маленький король предавался радостям эксгибиционизма, регентша устраивалась поудобнее на троне. Она начала с того, что прогнала Сюллн, оказав доверие — и не только его — герцогу д`Эпернону, который был, как перешептывались между собой придворные, ее любовником.

«Герцог, — писал Пьер де л`Этуаль, — обладал королевой, манипулировал ею в свое удовольствие и заставлял ее делать все, что ему было угодно».

Однако бывший сообщник маркизы де Верней недолго задержался на этом месте.

Кончино Кончини, женившийся, как мы помним, на Леоноре Галигай, молочной сестре и фаворитке Марии Медичи, стал одной из самых могущественных фигур при дворе.

Амбициозный, хвастливый, не имеющий совести, льстивый с вельможами, высокомерный с теми, кто ниже его, он сумел добиться множества значительных постов. К моменту смерти короля его состояние было одним из самых крупных в Париже. На улице Турнон ему принадлежал великолепный особняк, стоимость которого оценивалась в сумму около 200000 экю. В этом особняке он закатывал поистине княжеские празднества.

Под мощной защитой королевы, которая осыпала его бесконечными милостями и отдавала почти все имевшиеся у нее деньги [102], он очень скоро стал для всех нестерпим. Не раз и не два дворяне, с которыми он вел себя нагло, поручали наемникам как следует отколотить его. Но это не послужило ему уроком, и он продолжал властвовать во дворце и держаться так бесцеремонно, что за его спиной не утихал ропот возмущения. В конце концов странности его поведения достигли таких степеней, что простой народ поторопился все это объяснить, шепотом, конечно, тем, что он был любовником Марии Медичи и что Леонора просто закрывала на это глаза, чтобы не лишиться безграничных благодеяний своей молочной сестры.

По столице гуляли в огромном множестве памфлеты и непристойные песенки, в которых королеву обзывали шлюхой, а фаворита окрестили именем какой-то рыбы. Более сдержанный в этом отношении великий герцог Тосканский ограничился тем, что написал: «Чрезмерная нежность Марии к Кончинн и его жене отвратительна, чтобы не сказать скандальна».

Что, впрочем, означало то же самое…

После смерти Генриха IV Кончини, сумевший выманить у королевы баснословную сумму в восемь миллионов экю (несколько миллиардов в теперешних наших деньгах) из тех средств, которые старательно годами копил для королевства Сюлли, купил себе Анкрский маркизат в Пикардии. Затем стал первым дворянином в королевском покое, суперинтендантом дома королевы, губернатором городов Перона, Руа, Мондидье и, наконец, маршалом Франции, хотя в жизни своей не держал и руках шпаги.

С этого момента фаворит начал откровенно командовать не только министрами, но и королевой. Однако теперь из-за сыпавшихся на него бесконечных нападок он стал более осторожным и никогда не выходил из дворца один, но всегда в сопровождении группы бедных дворян, которых он к себе приблизил, платя каждому по тысяче ливров в год жалованья и называя их при этом презрительно своими продажными олухами…

По отношению к телохранителям это выглядело более чем грубой казарменной шуткой.

Управление страной стараниями Кончини имело плачевные результаты: в стране царили развал и анархия, а это, в свою очередь, подтолкнуло знатных сеньоров королевства к мысли заполучить побольше независимости, коей они лишились в годы правления Генриха IV. Конде, вернувшийся, как я уже говорил, во Францию, встал во главе этого движения.

В 1614 году они с оружием в руках потребовали созыва Генеральных Штатов. Растерявшийся Кончини, несмотря на свой громкий титул маршала Франции, побоялся выступить против мятежников и сделал попытку их купить. Конде и его друзья оказались немалыми хитрецами и, взяв деньги, продолжали настаивать на своих требованиях.

Генеральные Штаты собрались в октябре 1614 года, но ничего не дали из-за склок между депутатами третьего сословия и высшей знати, и потому регентша распорядилась прекратить дебаты. И тогда для заключительной речи с места поднялся молодой епископ из Люсона; начав с перечисления требований духовенства, он неожиданно изменил тон и принялся в чрезмерно льстивых выражениях восхвалять заслуги Марии Медичи.

— В интересах государства, — заключил он, — я умоляю вас сохранить регентшу!

Это был Арман Жан дю Плесси де Рищелье, который в числе прочих стремился к власти и страстно желал занять место Кончини.

После закрытия Генеральных Штатов молодой епископ, хорошо зная, какое неотразимое впечатление произвела его речь на тщеславную флорентийку, всячески стремился приблизиться ко двору. Человек хитрый, он для начала нашел способ быть представленным Элеоноре Галпгай, о всемогуществе которой в Лувре он также был осведомлен. Познакомившись с Элеонорой, он начал за ней ухаживать и даже, как уверяют иные, стал ее любовником [103].

Прошло совсем немного времени, и он стал государственным секретарем…

Так что стараниями одной женщины Франция обрела одного из самых великих политических деятелей в своей истории.

Пока регентша все свое время и все свои заботы посвящала Кончино Кончини, маленький король жил один в своих апартаментах.

Мария Медичи навещала его только для того, чтобы или самой высечь, или приказать одной из находящихся при нем дам надавать ему пощечин. Тальман де Рео сообщает, что «в годы регентства она ни разу не обняла его» [104]. Только один человек проявлял внимание и нежность к заброшенному ребенку, и этим человеком была добрая королева Марго. Она заходила к нему в комнату, осыпала его подарками, рассказывала ему сказки и забавные истории и научила его играть «с маленькой галерой, которая могла передвигаться благодаря пружинам, а сидевшие на ней гребцы с помощью тех же пружин двигали веслами».

Когда она уходила, он сразу делался грустным и упрашивал поскорее снова прийти. Марго в такие моменты казалось, что сердце ее разрывается, и, совершенно расстроенная, она осыпала маленького короля поцелуями.

Правда, старая любовница согревала своими нерастраченными материнскими чувствами не одного только Людовика XIII. Вместе с ним щедротами этого любвеобильного сердца пользовался молодой певец по имени Виллар. Разумеется, в отношении последнего она проявляла свои чувства несколько иначе, потому что он был ее любовником. Удивительно, но, несмотря на свои пятьдесят восемь лет и на расплывшуюся фигуру, Марго все не унималась. Она постоянно посматривала на молодых людей ищущим взором и продолжала носить платья с глубоким вырезом, позволявшим видеть «ее все еще соблазнительную грудь», чем она очень гордилась. Однажды какой-то кармелит в своей проповеди,, сравнил ее груди «с сосцами Пресвятой Девы». Ей это так понравилось, что она в знак благодарности послала проповеднику пятьдесят пистолей…

Можно не сомневаться, что она очень ревновала своего певца и, чтобы он не мог соблазнять девушек своего возраста, выставляла его на публике в смешном виде. Бедняга, которого парижане прозвали «король Марго», носил дырявые чулки и совершенно нелепого вида шляпу с перьями, какую можно было встретить разве что во времена Генриха III.

Вообще же королева не оставляла его одного ни на минуту, и потому он проводил свои дни довольно скучно. Не более увлекательными были и ночи, потому что Марго, по-прежнему сжигаемая огнем вожделения, была ненасытна. От своего любовника она требовала таких подвигов, которые бы доводили ее до изнеможения, а так как она не успокаивалась до самого утра, у него стало появляться настойчивое желание найти себе какое-нибудь иное занятие. Говорят, что каждый вечер «он тщетно взывал к ней о пощаде и уверял, что у него нет вдохновения, но несчастному приходилось покоряться, и королева снова и снова заставляла петь ей серенады, как во времена ее безумной молодости».