Король продолжал вести бурную жизнь, когда королева Мария Медичи по случаю карнавальных празднеств приказала провести репетицию балета, в котором участвовали самые красивые при дворе девушки. Среди них была молоденькая Шарлотта де Монморанси, очаровательная блондинка четырнадцати с половиной лет. «Еще никому не приходилось видеть существа более прекрасного и более жизнерадостного», — сообщаег Тальман де Рео. И Дре дю Радье вторит ему: «Ее нежный взор способен был воспламенить самых равнодушных…»

Репетиция проходила в гостиной, примыкавшей к апартаментам короля, который однажды сквозь приоткрытую дверь заметил смазливую мордашку м-ль де Монморанси. Восхитившись, он тут же вышел из комнаты и зашел посмотреть репетицию. «В сцене, которую он наблюдал, — сообщает автор „Маленьких историй“, — дамам предстояло облачиться в костюмы нимф; в определенный момент каждая из них должна была поднять копье так, как если бы собиралась его метнуть. М-ль де Монморанси оказалась напротив короля в тот самый момент, когда подняла свое копье и, казалось, собиралась его пронзить. Король потом сказал, что она сделала это так грациозно, что он действительно был ранен в самое сердце, и ему даже показалось, что он лишился сознания».

Он тут же пожелал увлечь Шарлотту к себе в комнату, но она отказалась, говоря, что еще слишком молода и что к тому же помолвлена с Франсуа де Бассомпьером.

Генрих IV терпеть не мог полумер. Он приказал разорвать помолвку и выдал маленькую Монморанси замуж за принца Конде, имевшего репутацию гомосексуалиста, «в надежде, что тот будет очень снисходительным мужем».

И действительно, в течение нескольких недель Конде с полным безразличием взирал на проделки короля, который тем временем обнаруживал все признаки разгорающейся страсти. Он вдруг сделался кокетливым, без конца переодевался, мылся, опрыскивал себя духами и аккуратно подстригал бороду, словом, вел себя что твой петух перед брачным танцем. Иногда страсть толкала его на самые неожиданные чудачества: как-то ночью он пожелал, чтобы Шарлотта с распущенными волосами вышла на балкон, держа в каждой руке по факелу. Увидев же ее в таком виде, он едва не лишился сознания.

— Иисус, да он сумасшедший! — воскликнула взволнованная девушка.

Весь двор, забавляясь, следил за этими выходками, а м-м де Верней пыталась иронизировать:

— Ну не злой ли вы человек, — говорила она королю, — если пожелали спать с женой вашего сына, а вы ведь знаете, мне сами говорили, что он ваш сын [92].

Но как ни странно, эта деталь особенно возбуждала Генриха IV.

Безразличный к ухмылкам и осуждениям, «он все больше и больше распалялся, охотясь на эту красивую добычу», говорит Л`Этуаль, и дошел до такого состояния, что в который уже раз забросил все государственные дела, так что герцог Мантуанский писал по этому поводу: «Безумие это столь велико, что завладело всеми чувствами короля, и он почти не в состоянии заниматься ничем другим, кроме того, что имеет отношение к его влюбленности».

Вполне возможно, что Шарлотта, всячески поощрявшая галантные подвиги Беарнца, была бы потом, как и многие другие, брошена, если бы внезапно, вопреки всем ожиданиям, ее муж не влюбился в нее. Стаи вдруг, ужасным ревнивцем, он попросил у короля разрешения уехать к себе в провинцию. Генрих IV отказал ему, после чего между ними разгорелся яростный спор.

— Вы просто тиран, — заявил ему Конде.

— Я совершил тиранический акт единственный раз в своей жизни, — отвечал король, — и это был случай, когда я приказал признать вас за того, кем вы не являетесь. Так что, когда вы пожелаете, я вам покажу вашего отца в Париже.

Принц опустил голову и больше не сказал ни слова. Но через несколько дней он, посадив жену на лошадь позади себя, стремительно покинул двор и грозившие ему опасности и отправился в свой замок Валери, около Санса.

Узнав о его отъезде, Генрих IV был безутешен. Его видели плачущим в галереях дворца, к великому раздражению королевы и четырех фавориток, которые временно объединили свои силы против Шарлотты.

И долго еще вечерами он пробовал выразить свое горе в стихах. Но слова почему-то не шли, и в конце концов, упав духом, он швырнул в огонь все своя неудавшиеся опыты.

Тогда явился Малерб. И помог ему.

Чтобы донести до других стенания королевского сердца, поэт сочинил напыщенные и скучные «Стансы». Из них явствовало, что несчастный влюбленный лишился всякой надежды увидеть когда-нибудь вновь свою возлюбленную.

Но поэты далеко не всегда удачные пророки. В июле 1609 года Конде и его жена были вынуждены вернуться в Париж, чтобы присутствовать на бракосочетании герцога Вандомского, внебрачного сына короля. Увидев снова «чудо небес», Генрих IV как будто опять ожил и немедленно призвал к себе Малерба. Тот взялся за перо и поведал в не менее скверных стихах о радости своего господина.

Но вот праздники завершились, Конде с Шарлоттой отбыли в свой замок Мюре, неподалеку от Суассона, и Малерб уже трудится над четырнадцатью строфами полной жалоб поэмы.

Поплакав несколько дней, король отправился в Пикардию, полный решимости повидать свою подругу. Начал он с того, что наклеил себе фальшивую бороду и стал бродить по парку, окружавшему замок Мюре [93], в надежде встретить свою возлюбленную. К его великому разочарованию, надежда не оправдалась, и тогда он попросил владельца тех земель, сеньора де Треньи, пригласить на обед принца Конде и его супругу. Таким образом, в день приема, спрятавшись за гобеленом, украшавшим столовую, король, мог тайно любоваться Шарлоттой, сколько душе угодно…

Однако этого «сладостного видения» ему было, разумеется, недостаточно, и тогда он задумал новую, но не менее сумасбродную затею. Был канун праздника святого Губерта. Король распорядился подготовить свору собак и на следующий день чуть свет явился в парк Треньи, предварительно заклеив себе пластырем один глаз,

В десять часов утра принцесса де Конде выехала в карете на прогулку и неожиданно увидела незнакомых ей собак.

— Кому принадлежит эта свора?

— Начальнику королевской псовой охоты, — ответили ей.

Она выглянула из кареты, чтобы полюбоваться холеными животными, и заметила очень странного псового охотника с повязкой на лице, делавшего ей отчаянные знаки своим единственным глазом. Заинтригованная, она всмотрелась повнимательнее и узнала короля..

Возможно, в ту минуту она и хотела, чтобы человек, которого она в своих письмах называла «Мое все» и «Мой дорогой шевалье», похитил ее. Малейшего жеста было бы достаточно, чтобы он раскрыл себя и заявил:

«Я — король, следуйте за мной!»

Но она побоялась неуместного вмешательства своих спутников, которые все до одного были друзьями принца Конде.

— Вернемся в замок, — сказала она спокойно. Час спустя, когда Шарлотта стояла на балконе большой гостиной господина де Тренья и любовалась открывавшимся перед ней видом, она не смогла сдержать улыбку, потому что увидела, как Генрих IV, все с той же повязкой на глазу, выглядывал из окна какого-то сарая и посылал ей воздушные поцелуи…

Конде, конечно, знал обо всех этих проделках. Опасаясь нового налета со стороны короля, он приказал заложить карету и вместе с Шарлоттой выехал в Ландреси, городок на границе с Бельгией.

Беарнец, возвратившийся в Париж, играл в своем маленьком кабинете в Лувре в карты, когда ему сообщили о бегстве Конде. Совершенно растерявшись, он прошептал Бассомпьеру:

— Друг мой, я пропал. Этот человек увез жену в неведомые леса, я неизвестно еще, зачем: то ли чтобы убить ее, то ли вывезти из королевства. Последите за моими деньгами и продолжайте играть вместо меня, пока я пойду узнаю поточнее, что произошло.

Когда ему сказали, что Конде и Шарлотта находятся в Бельгии [94], у него начались конвульсии, потом он собрал всех своих министров и, стукнув кулаком по столу, закричал:

— Если потребуется, я объявлю Испании войну, но во что бы то ни стало верну принцессу де Конде.

Равальяку суждено было помешать осуществлению этого сумасбродного намерения…

* * *

Пока король разрабатывал план военной кампании, маркиз де Прален вступил в переговоры с эрцгерцогом Альбертом, правителем Нидерландов.

— Я прибыл, — сказал маркиз, — просить вас от имени короля Франции арестовать принца Конде и доставить его на границу. Его Величество полагает, что не только для его удовлетворения, но и для общественного блага принц и его супруга должны вернуться во Францию.

Эти слова заставили улыбнуться эрцгерцога, который прекрасно знал, какого удовлетворения ждет Беарнец от Шарлотты.

— Мне жаль, что я не могу способствовать благу французского королевства, — сказал он, и в глазах его мелькнула ирония. Однако законы гостеприимства священны!

Принца Конде известили об этом демарше в тот же вечер. Охваченный паникой, он подумал, что добрый король Генрих, возможно, подошлет к нему наемных убийц, чтобы потом с удовольствием утешать его вдову, и поспешно выехал в Кельн, где надеялся «переждать под защитой германских законов».

Спустя четыре дня после его отъезда Шарлотта тоже покинула Ландреси, но она решила укрыться в Брюсселе, у своей невестки, принцессы Оранской.

Тогда Генрих IV решил ее похитить, а так как у него было особое пристрастие к необычным ситуациям, он поручил маркизу де Кевру, брату прекрасной Габриэли (и будущему маршалу д`Эстре), осуществление этой исключительной операции.

Шарлотта, невероятно скучавшая в Брюсселе, узнав о грозящем ей похищении, в глубине души была готова следовать за своими похитителями, которые вот-вот должны были появиться. Но теперь уже Мария Медичи предупредила принца Конде, и задуманное мероприятие провалилось, к несказанной радости европейских монархов, которые с легко угадываемым интересом следили за всеми перипетиями этого ничтожного дела.

Генрих IV был просто разъярен неудачей. Эта женщина была нужна ему во что бы то ни стало, и потому он отдал приказ усилить военные приготовления. По всем дорогам Франции маршировали солдаты, повсюду создавались продовольственные и артиллерийские склады, укреплялись границы, а явно взволнованный посол дон Иниго де Кардена писал королю Испании: «Все здесь ждут со дня на день, что король двинется походом на Брюссель, собрав для этого довольно мощную кавалерию».