Тони Парсонс - В краю солнца

Когда я вернулся на пляж, рядом с Тесс, заложив руки за спину, стоял какой-то белый мужчина. Свежая голубая рубашка, чистые белые брюки, загар цвета денег. Точь-в-точь дальний родственник королевской семьи на светском рауте.

Тесс сидела, поникнув от жары, и не обращала на него внимания. Я подошел ближе и увидел, что это Майлз – англичанин, который вытащил меня из тюрьмы. Он глянул на меня, а когда я углубился в заросли казуарин и начал срезать с деревьев ветки, подошел и остановился рядом. Какое-то время он просто наблюдал, потом кашлянул и заговорил:

– Вы в курсе, что это территория национального парка?

Я бросил на него весьма красноречивый взгляд. Он с усмешкой посмотрел сначала на меня, потом на мачете господина Ботена и больше ничего не сказал.

Я размахнулся и с силой обрушил мачете на нижнюю ветку. Она упала на землю, и я осмотрел ее. То, что нужно. Из веток казуарин можно построить стены. А вот для крыши придется подыскать что-нибудь другое – большие пальмовые листья вполне подойдут. Тогда Тесс не обгорит на солнце. Я знал: пока у нее остается вода, с пляжа она не уйдет.

Я отнес отрубленные ветки туда, где сидела Тесс. Майлз последовал за мной – помощи он мне не предложил. Слух о том, что на пляже раздают воду, быстро облетел окрестности, и теперь к Тесс приходило больше людей. Я принялся за работу: сначала вбил ветки в песок, потом накрыл их крупными пальмовыми листьями. Получилось две стены метра два высотой и плотная крыша. Пока сойдет и так.

На Тесс упала прохладная тень, и она повернула ко мне лицо. Я видел, что между полями шляпы и шарфом, закрывающим нос и рот, ее глаза улыбаются. Я любил жену так сильно, что она заполняла все мое сердце. Мне не нужно было говорить ей об этом: она знала и так.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что, – ответил я.

Когда я подошел ближе, поправляя кое-что, укрепляя стены и щурясь на небо, чтобы определить, под каким углом светит солнце, Тесс легко дотронулась до моей спины, и мы оба поняли что-то важное.

К прилавку с водой медленно приблизился старик. Я отступил назад, давая ему пройти, и оглядел навес – какое-то время продержится. Потом повернулся к Майлзу и увидел, что он чуть ли не смеется.

– Что смешного? – спросил я. В полуденной тишине пляжа мой голос прозвучал неожиданно хрипло и резко.

– Впечатляет, – усмехнулся Майлз. – Настоящий пляжный домик.

Я знал, куда он клонит – по крайней мере, мне так казалось.

Но я не ответил и продолжил работать – вбивать ветки глубже в песок, закрывать щели в крыше, сквозь которые проникал солнечный свет, – а молчание, повисшее между нами, становилось все отчетливее.

Я злился на него. Он думал, будто знает меня, хотя совершенно меня не знал. Волоча по песку последнюю партию пальмовых листьев, я глянул на Майлза: он больше не улыбался.

– Я просто хотел сказать, что у вас умелые руки, особенно для… ну, вы понимаете.

Я остановился и пристально посмотрел на Майлза, вынуждая его закончить фразу. Но куда там – этот дипломатишка в белых штанах решил отмолчаться. И тогда я закончил ее сам.

– Для шофера? – спросил я, утирая пот со лба.

Я посмотрел на навес, который построил для жены, и подумал, что хорошо потрудился. Он сослужит свою службу – защитит Тесс от солнца.

– Да, – подтвердил Майлз. – Для шофера.

– Я не шофер, – бросил я. – Я строитель.

В больнице было много недовольных, и все кричали по-английски.

Они сердились, потому что тайские медсестры говорили только по-тайски. Сердились, потому что списки доставленных в больницу людей писали тоже по-тайски. Сердились, потому что их потери невозможно было восполнить.

В вестибюле стояла наряженная елка, под которой лежали аккуратные стопки дизайнерской одежды. Стопки постоянно росли. Казалось бы, какой толк пострадавшим от одежды известных брендов, но люди испытывали потребность что-то сделать.

Я вышел из больницы и увидел знакомое лицо – человека в полицейской форме. Я не сразу узнал в нем сержанта Сомтера: он будто внезапно стал старше.

Сомтер разговаривал с группой мужчин в деловых костюмах. Судя по виду, это были какие-то важные персоны из Бангкока – должностные лица или представители министерства здравоохранения. Они молча слушали, пока сержант что-то им объяснял. Потом чиновники расселись по автомобилям, а Сомтер надел темные очки, забрался на пассажирское сиденье полицейской машины и уехал.

– Том!

Я оглянулся и увидел Ника Казана. На нем была рубашка поло и плотные шорты цвета хаки – подходящая одежда для лондонского лета, но слишком теплая для конца декабря на Пхукете.

– Я видел вас по телевизору несколько дней назад, – сказал я. – На следующий день после того, что случилось. Думал, вы уже уехали.

– А зачем мне уезжать? Цунами – главная мировая новость. Моя девушка вернулась домой, а я решил остаться еще на недельку-другую. Редактор только «за».

Я кивнул и зашагал прочь от больницы. Ник пошел рядом со мной.

– И не надоедает вам совать нос в чужое горе? – спросил я.

– Это вроде как моя работа. А вы тут какими судьбами?

Я остановился и пристально посмотрел на него.

– Я искал мальчика, – ответил я и внезапно понял, что поиски бессмыслены. – Норвежского мальчика по имени Уле.

– Пропал без вести? Может, еще найдется. Всякое бывает. Я таких историй наслушался… Про чудом найденных детей. Про скалолазов, увидевших волну еще издали. Про дайверов, которые узнали о цунами, только когда вернулись на берег. Просто уму непостижимо. Или вот еще – говорят, все животные выжили.

– Все животные выжили? – переспросил я.

– Да.

– Посмотрите туда.

У обочины дороги был припаркован пикап, и когда стоявший рядом человек в белом респираторе отошел в сторону, стало видно, что в кузове грудой лежат мертвые собаки.

Ник Казан охнул, словно его ударили под дых. Не все животные выжили. Теперь он понял, что это просто очередная история, красивая сказка, в которую охотно верили. Но правды в ней не было ни на грош, и собаки в кузове пикапа служили тому доказательством.

Это были такие же бродячие собаки, как Мистер. Собаки, которые вьются вокруг туристов и рыскают по пляжам в поисках объедков, никем не любимые и никому не нужные. Однако человек в респираторе укладывал их в кузов бережно, словно на отдых, и я понял: в смерти с ними обращаются не как с отбросами.

Туристы глазели на мертвых собак, словно на местную достопримечательность, заглядывали в кузов, хихикали и театрально морщились от отвращения.

Один мужчина – толстый, с обвисшим животом, который туго обтягивала гавайка с пальмами, – фотографировал грузовик. Ник Казан шагнул вперед и отобрал у него фотоаппарат.

– Was machen sie denn da?[4] – взвизгнул толстяк. – Верните мой фотоаппарат!

– Постыдились бы! – сказал Ник в ответ.

Толстяк отшатнулся, крича что-то по-немецки, а другие туристы принялись возмущаться и угрожать нам полицией. Тогда Ник со всей силы швырнул фотоаппарат об землю, и у всех у них отвисла челюсть. Немец подобрал разбитый фотоаппарат и вместе с остальными отправился за копом.

– Пойдем отсюда, – сказал Ник. – Вас, наверное, ждет семья.

– Да, – ответил я. – Пора мне домой.

В тот день Ник стал моим другом.

Фейерверков на Новый год не было.

Зато мы спустились на пляж, зажгли свечу в бумажном воздушном шаре и отпустили его в ночное небо.

По всему Най-Янгу, к югу и к северу от него, на каждом пляже и холме Пхукета люди делали то же самое. Вскоре небо наполнилось тысячами мерцающих огней, и наш воздушный фонарик быстро затерялся среди остальных.

Бумажные шары с трепещущими язычками пламени внутри были подобны жизням всех тех людей, которых мы никогда не узнаем. Запрокинув голову, мы наблюдали, как они поднимаются над Андаманским морем, эти крошечные оранжевые точки в черной звездной ночи, и улетают все дальше и дальше, все выше и выше. Мы стояли на нашем пляже, нашем прекрасном Най-Янге, – Тесс, Кива, Рори и я, – держались за руки, ощущая под ногами мягкий белый песок, и смотрели в небо, пока последний огонек не исчез в темноте.

В первый день нового года подержанная лодка господина Ботена, недавно купленная на смену прежней, покинула спокойные, отполированные солнцем воды бухты и вышла в открытое море, темно-синее и подернутое крупной рябью.

Господин Ботен выдал мне пару ушных затычек из какого-то розового пористого материала, но я ни разу ими не воспользовался. Хриплое тарахтение двухтактного двигателя мне нравилось.

Когда солнце начало припекать, я устроился в центре лодки под маленьким зеленым зонтиком, который господин Ботен установил специально для меня. Сам он, золотисто-коричневый, точно древесина старого тикового дерева, не боялся никакой жары. Впрочем, господин Ботен настаивал, чтобы я сидел посередине нашего суденышка, не только из-за солнца.

Нос длиннохвостой лодки круто загибался вверх, и если я садился рядом с бортом, то загораживал господину Ботену обзор. Стоя на корме и управляя лодкой при помощи прикрепленного к старому дизельному двигателю руля, он никогда ясно не видел, что у нас прямо по курсу. На носу лодки был установлен флаг Королевства Таиланд, а под ним привязаны желтые, голубые и розовые шелковые шарфы. Они развевались и бились на ветру, словно знамена древнего забытого войска – не для красоты, как я думал раньше, а в качестве предупреждения. Как часто бывает в Таиланде, под хрупкой декоративной красотой скрывалась вполне определенная практическая цель: разноцветные шарфы служили сигнальными огнями.

На обед госпожа Ботен приготовила нам хой-тод – омлет с мидиями. Мы ели его руками, остановившись прямо посреди открытого моря.

Тем утром господин Ботен научил меня прикреплять грузило к ловушке для омаров. Мы вышли в море поздно, упустили все лучшие места, и улов был никудышный. Когда мы уже решили, что сегодня не наш день, господин Ботен вытащил полную сеть рыбы, кальмаров и крабов. Крабов попалось так много, что он смог показать мне, чем различаются голубой, красный и мягкопанцирный краб.