– Май нам май, – обратилась она ко мне, словно я говорил по-тайски. И, как ни странно, я понял.

Май нам май. Воды нет.

– Почему же нет? – ответила Тесс, внезапно вставая. – У нас полно воды.

Отключили не только воду, но и электричество, и от красной спутниковой тарелки не было никакого толку: мы не могли посмотреть новости и узнать, что же произошло. Я вспоминал отель, где люди вели себя так, будто ничего не изменилось, и не мог поверить, что пострадал весь остров. Но потом я подумал о норвежце с пляжа Кхао-Лак, который искал пропавшего мальчика, особенного мальчика, и ощутил всю чудовищность этого дня.

Дети играли во дворе с собакой, не отходя далеко от дома, и я, пока таскал из сарая бутылки с водой, то и дело на них поглядывал: мне было не по себе, если я их не видел.

Я мерил шагами участок вокруг дома, не в силах усидеть на месте больше минуты, а когда мне становилось совсем плохо, забивался в угол сарая, где стоял мотоцикл, и плакал, тихо и беспомощно, как будто что-то у меня внутри надломилось и рассыпалось. Не знаю, сколько раз я уходил в гараж, чтобы дать выход чувствам, которые даже не мог назвать. Наверное, это продолжалось бы еще долго, однако в конце концов я поднял голову и увидел перед собой Тесс.

– Пойдем в дом, – сказала она.

Настала ночь. Электричества не было, поэтому сразу же сделалось очень темно. Потом взошла полная, серебристо-белая луна, и в ее свете мы увидели людей, которые поднимались на холм в поисках безопасного места. Ходили слухи, что вот-вот накатит новая волна, и я им верил, верил всей душой. Каждый раз, как я слышал подобные разговоры, сердце у меня заходилось от животного страха. Да и как было не верить? Я своими глазами видел тех, кто потерял сегодня все.

Вместе с Ботенами мы вытащили из сарая несколько поддонов, положили их во дворе перед домом и открыли, чтобы раздавать воду тем, кто подходил к нашим дверям. Люди с поклоном принимали у нас бутылки, садились чуть поодаль на землю и тихо переговаривались между собой. На ночлег они устраивались за забором, словно не хотели злоупотреблять нашим гостеприимством.

Без кондиционеров в доме было жарко и душно, поэтому мы расположились на веранде – Тесс и Рори на ступеньках, мы с Кивой в старом плетеном кресле из ротанга – и отбивались от комаров, от которых не спасал никакой спрей. Теперь я мог сидеть неподвижно; впрочем, причиной этому было скорее изнеможение, чем спокойствие – отупляющее изнеможение, от которого мутило и кружилась голова.

Я смотрел на бухту – на ту черту, где небо соприкасалось с водой, – и думал, что вряд ли смогу когда-нибудь снова заснуть на этом острове. Руки у меня дрожали.

– Это форма бухты спасла нас от волны, – проговорила Кива, глядя на меня и кивая головой от усталости. – Особая форма.

Я крепко прижал ее к себе.

– Это хорошо, – ответил я, и при виде прекрасного лица дочери на глаза мне навернулись непрошеные слезы.

Кива была права. Волна разбилась об изогнутый плавной дугой берег Най-Янга и поэтому не хлынула в глубь острова, сметая все на своем пути, как на Кхао-Лаке или дальше к югу, откуда пришли некоторые из беженцев, которых мы приютили.

Ботены были оглушены и растеряны, словно остались в живых после автомобильной катастрофы или войны. Они помогали раздавать воду, улыбались детям, госпожа Ботен даже приготовила то немногое, что у нее нашлось, но за этим оживлением проглядывало горе, подлинное и раздирающее душу.

Многие пропали без вести – те, кто работал в рыбных ресторанчиках и пришел на пляж раньше обычного. Официанты, уборщики, повара. Друзья, соседи – люди, которых Ботены помнили еще малышами. И мы не знали, кого из них увидим снова, а кого потеряли навсегда.

– Смотрите! – воскликнула Кива, моментально просыпаясь.

По грунтовой дороге брели Кай и Чатри.

Тесс пошла к ним навстречу. Дети с собакой вприпрыжку бежали рядом.

– А ваш отец? – спросила Тесс.

– Он рыбачил, – ответил Чатри и посмотрел на сестру. – Он был в море.

– Мы не можем его найти, – добавила Кай, качая головой.

– Он обязательно найдется, – проговорила Тесс и привлекла их обоих к себе. Они стояли неподвижно, как статуи, но отстраниться не пытались.

– Можно они останутся у нас? – спросила Кива.

– Естественно, останутся, – ответила Тесс.

Я протянул им по бутылке воды. Маленькие чао-лей приняли их без всякого выражения на лице, глядя в землю и, должно быть, гадая, что теперь с ними будет. Внезапно темноту пронзило яркое пламя, и мы все обернулись.

Господин Ботен держал в руке паяльную лампу и поджаривал на ней хлеб и чеснок, которые кто-то из беженцев принес с собой, а госпожа Ботен зажигала свечи. По двору распространился аромат готовящейся пищи, и рот у меня наполнился слюной. Я ничего не ел с самого завтрака, а хлеб с чесноком пахли, как вкуснейшее лакомство на свете.

Затем появилась и другая еда. Люди робко подходили к нашему крыльцу и протягивали нам холодный рис, завернутый в банановые листья, кусочки манго, арбуза и помело. Тесс продолжала раздавать минеральную воду, и вскоре мы все почувствовали, насколько проголодались.

После еды Кива и Рори взяли Кай и Чатри за руки и отвели в свою комнату, а сами почистили зубы и забрались в нашу большую двуспальную кровать.

Тесс стояла на пороге детской и улыбалась маленьким чао-лей, желая их успокоить. Однако Чатри, похоже, не был уверен, могут ли они воспользоваться нашим гостеприимством.

– Нам нужно найти отца, – сказал он.

– Искать лучше утром, – бодро ответила Тесс.

– Джа? – произнес он, вопросительно глядя на Кай.

«Сестра?»

Девочка быстро приняла решение.

– Спасибо, – сказала она моей жене, потом ободряюще кивнула мальчику и проговорила: – Банг.

«Брат».

Однако к кровати они так и не приблизились. Тесс улыбнулась им и закрыла дверь. Мы еще немного постояли, различая за стеной их приглушенные голоса, а потом поспешно ушли, как будто невольно подслушали чужую молитву.

Держа на руках Мистера, я поцеловал жену и детей – Кива и Рори лежали по бокам от Тесс, так что места в кровати больше не было, – и пошел спать на веранду.

В темноте кипела работа: беженцы обрывали с пальм листья и раскладывали их на земле вместо постелей. Я предоставил Мистеру устраиваться на старом кресле из ротанга, а сам спустился с крыльца, желая помочь. К моему удивлению, мне приходилось напрягать все силы, чтобы оторвать от ствола особо крупные листья, иные из которых были величиной с человека.

В итоге мы собрали больше листьев, чем нужно. Люди начали устраиваться на ночь. Я по-прежнему держал в руках последний пальмовый лист. Внезапно я почувствовал, какой он удивительно мягкий, и меня охватила слабость. Тогда я положил его на землю, лег, и меня непреодолимо потянуло в сон.

В воздухе пахло жареным хлебом и чесноком. Глаза закрывались. Я знал, что, несмотря на хрупкие огоньки свечей и ослепительно-белое сияние луны, скоро наступит тьма.

Я с криком проснулся посреди ночи; рядом лежала Тесс, прижавшись ко мне всем телом, изгиб в изгиб. Во сне она легко положила руку мне на плечо, и это меня успокоило. Я повернулся к ней, но она тоже перекатилась на другой бок, и я заснул, уткнувшись лицом ей в волосы. Когда я проснулся второй раз, небо все еще было черным, луна и свечи погасли, а Тесс ушла обратно к детям, словно знала, что больше кричать я не буду.

18

Шум моторов разбудил меня еще до рассвета.

Я встал и, пробравшись между спящими на земле людьми, спустился к шоссе.

Мимо проехал пикап, до отказа набитый молодыми фарангами и багажом. Потом еще один. Дорога была запружена грузовиками, такси, скутерами, мотоциклами – самыми разными мотоциклами, от маленьких японских рисомолок до огромных «Харлеев». И весь этот поток транспорта, вся эта разношерстная процессия, в которую затесался даже одинокий тук-тук, двигалась на север – в аэропорт.

Я поднял руку и закричал, но никто даже не посмотрел в мою сторону. На всех лицах читалось только животное стремление убежать. Оно было и во мне, это стремление оказаться как можно дальше отсюда, этот страх, лишающий способности думать.

Я внимательно следил за потоком транспорта. Когда мимо проехал очередной пикап, за которым следовала только стайка скутеров, я поднял руки и шагнул на дорогу. Прямо передо мной затормозила старенькая «Веспа» – так резко, что мне в ногу ткнулось переднее колесо.

– Прошу вас… – проговорил я, не опуская рук.

– Убью, сука! – заорал мужик на скутере, размахивая кулаком у меня перед носом. Судя по акценту, американец. – Ты вообще говоришь по-английски, придурок?

– Прошу вас, – повторил я, – объясните, что случилось.

Он уставился на меня и медленно разжал кулак.

– Что случилось? Ты спрашиваешь, что случилось?

– Да, – кивнул я. – Я не знаю, что это было.

И он объяснил:

– Землетрясение. На дне Индийского океана. Самое сильное за сколько-то там лет. Чуть ли не за всю историю мира. Так по Си-эн-эн сказали. А после землетрясения началось цунами.

– Цунами? – растерянно переспросил я.

– Да вода же, е-мое! Мужик, ты что, совсем? Ты воду видел?

– Да, я видел воду.

– Ну вот, – кивнул американец, немного успокаиваясь. Говоря, он все время переводил взгляд с меня на дорогу и обратно – явно прикидывал, сколько еще это продлится. – Вода хлынула на берег. Досталось всем: Индии, Шри-Ланке, Мальдивам, Индонезии, Малайзии, Таиланду…

Я по-прежнему не понимал – не мог вместить в себя весь ужас случившегося.

– Значит, пострадал не только остров?

Американец рассмеялся:

– Нет, приятель, не только остров – и не только Таиланд. – Он взглянул на поток транспорта и завел мотор «Веспы». – Скорее уж, весь мир.

Я быстро шагал по грунтовой дороге. За деревьями виднелось море – плоское, неподвижное, похожее скорее на озеро, чем на часть океана, скорее на камень бирюзового цвета, чем на воду. Но я помнил о течении, из-за которого туристы опасались плавать вдоль берега Май-Кхао, о серферах, приезжающих на юг Пхукета ради больших волн, а главное – о белом гребне пены на горизонте.