– Слышишь? – спросил Рори. – Это поют гиббоны.

– А зачем они поют?

– Чтобы найти себе пару. Но они продолжают петь и после того, как найдут.

Мы стояли и слушали. По-настоящему я начал понимать песни гиббонов лишь гораздо позже. Рори был прав: они поют, чтобы найти себе пару. Но не только поэтому. Они поют, потому что они гиббоны. Потому что они живые.

Мы поднялись на холм и подошли к маленькой хижине. Вдали, ближе к водопаду, стояли огромные клетки, вернее, больше чем просто клетки, – огороженные участки леса, за которыми тщательно присматривали. В одном из таких гигантских вольеров я заметил черного гиббона – он раскачивался на большом деревянном треугольнике. В основном же мы не столько видели их, сколько слышали – слышали пение, далеко разносящееся над водопадом и его окрестностями.

Мы находились в Пхукетском центре реабилитации гиббонов. Из хижины навстречу нам вышел молодой американец. Мы приехали без предупреждения, но нас приняли так, словно давно ждали.

– Кто это тут у нас? – спросил американец.

– Трэвис, – ответил Рори. – Это Трэвис.

Американец забрал у меня Трэвиса и отдал совсем молоденькой тайке, которая тут же его унесла, даже не дав нам попрощаться. Мы с Рори потрясенно переглянулись.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся американец. – Мы просто возьмем у Трэвиса анализ крови – проверим, нет ли у него гепатита A или СПИДа. – Должно быть, я изменился в лице, потому что он поднял руку и добавил: – Не бойтесь, Трэвис в любом случае останется в центре. Но мы не можем отпустить на волю гиббона, если у него СПИД или другие серьезные заболевания.

– Потому что он не выживет, – кивнул Рори.

Почему-то в этом месте, полном любви и заботы, прошлое Трэвиса казалось мне особенно ужасным, и я почувствовал, что должен попросить прощения или хотя бы все объяснить.

– Мой друг нашел его в баре, – заговорил я, глядя на огромные клетки. В одной из них я заметил темно-коричневую фигурку, которая быстро перелетала с дерева на дерево. – Ему давали какой-то препарат, чтобы он не спал по ночам. Не знаю, какой именно…

Я хотел рассказать, сколько зла люди причинили этому животному – рассказать, что мы хотим все исправить. Однако молодой американец меня опередил:

– В Таиланде запрещено держать гиббонов в качестве домашних животных. Однако люди все равно их заводят и обращаются с ними как с игрушками, а не как с живыми существами, у которых к тому же строение ДНК мало чем отличается от нашего.

– Трэвис забыл, кто он такой, – сказал Рори. – Он не умеет самостоятельно добывать пищу. Он вообще ничего не умеет.

Американец кивнул.

– Если Трэвис здоров, мы постепенно сократим количество пищи, которое он получает, и ему придется искать еду самому. Контактировать с человеком он тоже будет все реже. Потом мы переселим его в более просторную клетку ближе к вершине холма и будем надеяться, что он найдет себе пару. У нас это называется постепенная адаптация к естественной среде обитания.

– Постепенная адаптация, – повторил Рори, стараясь запомнить незнакомый термин.

– Кстати, с праздником вас, – с улыбкой произнес молодой американец, и я сообразил, что сегодня Рождество.

Мы сбросили обувь у порога, и едва я ступил на прохладные половицы, отполированные босыми ногами многих поколений, как почувствовал запах пекущейся индейки.

Кива вышла к нам навстречу с Мистером на руках. Песик весь ходил ходуном.

– Кому-то очень хочется индейки, – со смехом сказала она.

Рори погладил Мистера и задумчиво посмотрел на него.

– Возможно, дело в чем-то другом.

Тесс вышла из кухни и обняла меня.

– С Рождеством! – сказала она и поцеловала меня в губы.

– С Рождеством! – отозвался я.

Я привлек жену к себе и ответил на ее поцелуй, а потом повернулся к дочери.

– Кива, отпусти его. Ему не нравится сидеть на руках.

Кива поставила Мистера на пол. Оскальзываясь на гладких половицах, он подбежал к двери и пулей вылетел на улицу.

Рори с Кивой бросились его догонять, а через полчаса, когда я накрыл на стол и Тесс позвала их ужинать, вернулись одни, без собаки, молчаливые и встревоженные. Вынимая из духовки индейку, жена многозначительно посмотрела на меня. Я вышел на крыльцо и позвал Мистера по имени.

Я видел только привычный пейзаж: густой лес с листвой всех оттенков зеленого, длинную полосу казуарин вдоль пляжей Най-Янг и Май-Кхао, а дальше – ровное, как зеркало, голубое море. Собака могла быть где угодно.

Я снова вошел в дом.

– Он вернется, – сказала Тесс.

– А если не вернется, утром я его поищу, – добавил я.

Рори и Кива немного повеселели.

– Это даже не наша собака, черт бы ее побрал, – проворчал я, но жена и дети только рассмеялись в ответ.

15

Это было утром двадцать шестого декабря, в субботу, сразу же после завтрака. Плоское, как зеркало, море блестело на солнце, золотые лучи которого пробивались сквозь ветви казуарин.

– Мистер! – звал я. – Мистер, тупая псина!

По пляжу бродила стая бездомных собак. Одна держала во рту мертвую рыбу. Когда я вышел из-за деревьев, они потрусили прочь. Нашего пса среди них не было.

Я дошел до воды и повернул на север – туда, где мы видели морскую черепаху. Ноги тонули в мокром песке. Мне было хорошо. Я не сомневался, что найду Мистера – не настолько же он тупой, чтобы сбежать из дома, – а мокрый песок и теплый солнечный свет в конце декабря казались мне волшебным рождественским подарком.

Я поравнялся с сидящей под деревом старой массажисткой, которая нередко бывала в этой части Най-Янга и, по-моему, больше занималась вязанием, чем массажем. Вязала она при помощи длинного деревянного предмета, утыканного гвоздями. С того самого дня, как я увидел ее впервые, старушка трудилась над чем-то розовым и бесформенным и, судя по всему, не спешила закончить работу, словно главным тут был процесс, а не результат. Она помахала мне, и ее смуглое лицо расплылось в широкой улыбке.

– Саватди, – сказал я, приветственно поднимая руку.

– Саватди! – отозвалась она. – Агат ди на!

Я кивнул и остановился на минуту посмотреть на раскинувшийся передо мной Най-Янг – на рассыпанные по зеркальной глади моря лодки, изогнутую дугой линию берега и полосу казуарин, за которой начинался лес с его бесконечными оттенками зеленого. На лице я чувствовал тепло утреннего солнца.

Старая тайка была права – прекрасный день.

Немного дальше по берегу компания местных мужчин играла во что-то вроде волейбола, с акробатической ловкостью отбивая мяч головой, ступнями и пятками. Счет никто не вел: это был просто санук. Просто развлечение.

Играющие окликнули меня и предложили присоединиться к ним, но я только рассмеялся и покачал головой, показывая, что у меня болит спина. Они тоже засмеялись, а я отправился дальше. В этой части Най-Янга было пустынно, и я дошел до конца пляжа, не встретив больше ни людей, ни собак.

Я остановился на выступающей в море оконечности Най-Янга и задумался, не лучше ли повернуть назад. Дальше к северу лежал еще один пляж – Май-Кхао, самый длинный и дикий на острове. После него был только мост на континент, который соединяет Пхукет с провинцией Бхангнга. Через минуту я продолжил идти, однако теперь направлялся в глубь острова, в густые заросли казуарин, а спокойное голубое море осталось слева.

Впереди начиналось мангровое болото с его грязью и спутанными корнями. Дальше идти было невозможно, поэтому я снова повернул к морю, и вскоре передо мной раскинулся Май-Кхао.

Пляж на краю света, самый широкий и белый на Пхукете. Берег здесь крутой: застройщикам не позволяют разровнять спуск к воде, как на южных туристических пляжах острова. Май-Кхао – часть национального парка. Здесь откладывают яйца морские черепахи. Несмотря на толпы иностранцев, наводнивших страну, тайцы умеют беречь то, что для них дорого.

Впереди стоял отель. Я разглядел ряд шезлонгов, на которых уже устроились первые загорающие, а дальше, за полосой травы – маленькое кафе под открытым небом. Несколько бездомных собак слонялись между столиками, подбирая упавшие куски и стараясь не попадаться на глаза официантам. Мистера среди них не было.

– Эх, Мистер, Мистер, глупый ты пес! – вслух сказал я. – Похоже, мы тебя больше не увидим.

На пляже начинался очередной рабочий день. Мужчина водил под уздцы маленькую лошадку, призывая отдыхающих прокатиться. Старушка, которую я встретил на севере Най-Янга, бродила между распростертыми на шезлонгах белыми телами и робко предлагала массаж ног. Должно быть, она добралась сюда по дороге – на мотоцикле или скутере. Надо будет спросить у нее, где достать хорошие запчасти для «Роял Энфилда». Может, заодно получу сеанс массажа. Старая тайка с улыбкой помахала мне и опустилась на колени перед женщиной в широкополой шляпе. В море плавало несколько длиннохвостых лодок; их дизельные двигатели негромко тарахтели в тишине раннего утра. Интересно, хороший ли здесь клев?..

Поравнявшись с отелем, я спустился к воде. Мне говорили, что у берегов Май-Кхао сильное течение – еще одна причина, почему пляж не осваивали, – но море было теплым и спокойным, и я чувствовал только, как слегка проседает под ногами чистейший белый песок.

Кроме меня, на мелководье было еще несколько человек. Они плавали, ныряли с маской и трубкой, плескались у берега или просто стояли и наслаждались мягким, золотистым сиянием раннего утра.

Над водой разносились голоса. Ухо улавливало звуки разноязычной речи – немецкой, шведской, английской. Внезапно я замер, почувствовав движение воды – слабое, но отчетливое и непрерывное.

Я глянул в сторону отеля.

На траве между пляжем и столиками блестели покрытые крупной рябью лужи. Странно. Я уставился на них, не понимая, на что смотрю, и тут почувствовал, как волна уходит обратно в море.

А потом вода стала отступать все дальше, будто Господь Бог выдернул из ванны затычку.