Джек Мартин сам встретил Майкла в аэропорту.

— Быстро ты управился. А я думал, прихватишь пару дней для себя. Покрасуешься перед бледными лондонскими девочками своим загаром.

Есть одна девочка, перед которой он хотел бы покрасоваться, подумал Майкл. Но ее загаром не удивишь.

— Сам знаешь, как там сейчас. Холод и дождь. Капает и капает с утра до вечера. Я из офиса почти не вылезал.

— Что-то я тебя не узнаю. Когда это тебя погода смущала?

— Как Сьюзен? — Майкл поспешил перевести разговор на другую тему. — Не соскучилась еще в нашей глухомани?

— Ничуть не бывало. Наслаждается покоем. В настоящий момент колдует на кухне. Ты ведь сегодня ужинаешь у нас. Не знал?

— Теперь знаю.

— Отказалась от услуг повара и сочиняет что-то сама. Это ей в новинку.

— Она еще нас всех удивит.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Джек.

Он до сих пор не мог привыкнуть к ее постоянному присутствию. Просыпался среди ночи и подолгу лежал, глядя в потолок и прислушиваясь к ее тихому дыханию. Она здесь, рядом, значит, ему подарен еще один день с ней. Он боялся надолго выпускать ее из поля зрения. Все казалось, отвернется, а ее уже нет, все только привиделось. А ведь они уже больше года вместе.

— Кстати, Джек, я говорил по телефону с Джеки. Мечтает к тебе приехать. Сказала, что может вырваться недели на две до конца марта.

Джеки была дочерью Мартина от первого брака. Ей было двадцать три года. Она была еще не замужем и работала секретарем одной крупной частной фирмы.

— Как она?

— Все в порядке. Работает у Смитсона. Берет уроки французского языка.

— Надо будет написать ей. Буду рад, если она приедет, но только после отъезда Сьюзен. Они никак не научатся ладить между собой.

«Что верно, то верно», — подумал Майкл. Он много чего услышал во время их разговора с Джеки. Иначе, как «эта стерва», она Сьюзен не называла. Видно, нелегко смириться с мыслью, что новая жена отца немногим старше ее самой.

Ему очень хотелось спросить о Наташе, но он решил не делать этого. Все равно он скоро сам ее увидит.

Машина вырулила из-за густых кустов, и взору Наташи открылась деревня. Обычная нигерийская деревня, ничего примечательного. Горстка глинобитных хижин, крытых пальмовым листом, а кое-где и железом, стадо тощих коз, несколько пожилых женщин, присев на корточки, чистят клубни ямса. Мирная, идиллическая картина.

Заслышав шум мотора, откуда ни возьмись выпорхнула стайка голопузых мальчишек и побежала следом. Бамиделе притормозил у одного из домиков, вышел и, обогнув машину, открыл дверцу с той стороны, где сидела Наташа. Она не пошевелилась. Пусть тащит силой. Она не станет ему помогать.

Мальчишки рассыпались полукругом, не сводя с нее широко распахнутых, любопытных и немного испуганных глаз.

Бамиделе потянул ее за локоть. От прикосновения его сухой холодной руки по всему телу побежали мурашки. Наташа резко вырвала руку и вышла из машины.

— Джеледе! — прошелестело вокруг.

Бамиделе, не говоря ни слова, втолкнул ее в дом и захлопнул дверь.

Когда глаза немного привыкли к полумраку, Наташа огляделась. Весь дом был одна большая комната с низким потолком и земляным полом. Мебели не было. По полу беспорядочно разбросаны плетеные соломенные циновки, прикрытые грубыми покрывалами. Крошечное оконце под самым потолком почти не пропускало света.

Колени подогнулись, и Наташа безвольно опустилась на циновку в углу. Страшная реальность открылась ей. Одно слово прояснило все. Джеледе. Ее похитили. Джеледе. Значит, Леке-Леке действительно существует. Он организовал все это, а она, как полная дура, помогла ему. Он сказал, что она сама придет к нему. Почти так и вышло. И теперь…

Наташа застонала и тут же заткнула себе рот кулачком. Никто ничего не должен слышать. Помощи ждать неоткуда, полагаться надо только на себя.

Она заставила себя встать и принялась ощупывать стены. Ни щели, ни лазейки. Ничего. «Действуй, делай что-нибудь, чтобы не раскиснуть», — твердила себе Наташа. Нащупав неровность в стене, она принялась усердно ковырять ее ключом, только для того, чтобы занять чем-то руки и голову. Глина была тверда, как камень.

Ей удалось отколоть лишь несколько маленьких кусочков, когда звук открывающейся двери отвлек ее и заставил бросить работу.

Вошли две женщины, еще довольно молодые, судя по голосам. Они односложно переговаривались на йоруба.

— Эка але! — сказала Наташа, вымученно улыбаясь им. Жаль, что она не занялась как следует йоруба. Сейчас это могло бы пригодиться.

— Эка але, оибо мадам! — пропела одна из них.

Другая промолчала. «Что она так странно смотрит на меня? — подумала Наташа. — Она вообще какая-то странная. На нигерийку не похожа. Прямые, даже на вид мягкие волосы, тонкий, слегка вздернутый нос, круглые глаза. Господи, да она же белая, или по крайней мере отчасти белая!»

В сгущающемся мраке цвет кожи женщины невозможно было определить из-за темного загара или, может быть, от грязи. Под свободной яркой хламидой угадывалось худое тело с отвислой грудью.

Они поставили на пол дымящееся блюдо ямса и лепешек и пластиковую бутыль с водой и присели у порога.

— Джово[17], — сказала первая, указывая на блюдо.

— Я не голодна, — ответила Наташа и, чтобы убедиться, что ее понимают, спросила: — Вы говорите по-английски?

— Я говорю, а она нет.

Это произнесла вторая из женщин. Надтреснутый, хрипловатый голос, мягкий, знакомый акцент.

— Как вас зовут?

— Тамара.

— Вы… русская?!

— Д-да.

— Я тоже. Меня зовут Наташа. Но как… почему вы здесь? Тамара повернулась к нигерийке и сказала ей несколько слов на йоруба. Та встала и вышла.

— Нельзя говорить при ней. Я попросила ее принести воды, чтобы умыться. Как вы сюда попали?

— Я… Меня похитили и привезли сюда насильно. Я работаю переводчицей на строительной площадке под Икороду.

— Знаю. Русская деревня, так ее здесь называют.

— Это далеко?

— Километров сорок. Наташа, Наташа, Наташа. — Она выговаривала слова медленно и бережно, словно смакуя. — Я думала, никогда больше не поговорю по-русски. Последний раз — три года назад.

Голос ее задрожал. Глаза подозрительно заблестели.

— Я из Раменского. Это…

— Под Москвой. Я знаю. У моих друзей дача в Кратово. Я у них гостила прошлым летом.

— А сама откуда?

— Из Москвы.

— Москва. Да-а-а. Другая жизнь.

— Как это с тобой случилось? — Наташа и сама не заметила, как перешла на ты.

— А как это случается со всеми молодыми дурами? Выучилась на парикмахершу, уехала в Москву. Ходили с подругами на вечера в Лумумбу. А как же? Они там все такие… оттянутые, да? Раскованные, доллары, шмотки, то да се. Познакомилась с Виктором. Виктор Таким — это мой муж, чтоб его, — сказала она беззлобно. — Надо же, даже ругать его не могу, перегорело все. А завелась я тогда здорово. Мечтала за границу уехать. Лазала к нему в окно. У них в общежитии такая ведьма на входе сидела, ни войти, ни выйти.

Наташа подошла и присела возле нее. Интересно, сколько ей лет? По рассказу не больше тридцати, а на вид за сорок.

— Поженились мы. В Грибоедовском. Цветы, марш Мендельсона. На руках меня носил. А приехали сюда, все пошло прахом. Его мамаша и вся семейка на меня ополчились. Чужая. Они для него уже другую невесту подыскали. А я была с пузом. Как разродилась, ребенка отобрали, а меня то ли продали, то ли так отдали моему нынешнему. Вот, считай, три года я здесь.

— Почему ты не пошла в посольство? Ты же советская гражданка?

— Да какая там гражданка? Кому до меня есть дело? Пока очухалась, уже поздно было.

— Помоги мне выбраться отсюда. У меня в посольстве есть знакомые. Они тебя вытащат.

— Да говорю тебе, поздно. У меня дети. Двое. Куда я без них?

— И детей тоже.

— Сама не знаешь, что говоришь. Они же нигерийцы. А значит, и я. Нет, видно, судьба у меня такая.

Тамара спрятала лицо в ладони. Наташа обняла ее за безвольно опущенные плечи. Жалость душила ее. Как страшно, когда ничего нельзя изменить.

— Наташа, Наташа, что с тобой-то будет? — пробормотала Тамара в сомкнутые руки. — Тебя ведь ждет то же.

— Ты что-то знаешь?

— Все знают. — Тамара вздохнула. — Леке-Леке приведет белую Джеледе, она родит вождя. Так вот.

— Чепуха!

— Может, и чепуха, но ты ведь здесь.

— Помоги мне, Тамара!

— Знаешь, я сначала обрадовалась. Думала, будет у меня подружка, такая же, как и я. А теперь смотрю на тебя, и так мне тебя жалко, мочи нет.

— Помоги.

— Боюсь я. Леке-Леке — здешний колдун, что-то вроде шамана. Очень могущественный человек. Никто его ослушаться не смеет.

— А где он теперь?

— Не знаю. Завтра появится, уж будь спокойна.

— Значит, мне надо уйти сегодня ночью.

— Не выйдет. Тебя будут сторожить. Как ты думаешь, почему я здесь?

— Что же делать?

— Я завтра утром с другими женщинами буду на базаре в Икороду продавать ямс и бананы. Жить-то надо.

Наташа схватила ее за руку.

— Позвони по телефону на площадку. — Наташа назвала номер. — Спроси Майкла Джонса и объясни ему, где меня найти. Майкл Джонс, запомнила?

— Запомнила. Дружочек твой?

— Дружочек. — Наташа зажмурила глаза и сжала кулаки, чтобы не расплакаться. — Сможешь?

— Смогу. Только ничем он тебе не поможет.

Иннокентий, с трудом скрывая торжество, поднялся навстречу Первенцеву.

— Как это на работу не вышла? Не понял.

— Звездная болезнь, по-видимому. Считает, что ей закон не писан.

— Погоди, погоди. — Первенцев поморщился. — Домой к ней ходили? Может, она заболела?

— Я сам и ходил. Стучал, кричал, не отвечает.

— На нее не похоже. Должна же быть какая-то причина. — Первенцев ничего не мог понять.

— Ее со вчерашнего вечера никто не видел. Даже Лола, ее неразлучная Санчо Панса, только руками разводит. А может, темнит, прикрывает подружку, откуда я знаю?