Обычно поездка у него занимала от месяца до двух, потом он возвращался в Москву, писал отчеты, отсиживался дома с родителями и снова уезжал. Особенно тоскливо было в поездках по вечерам. После окончания дневных дел, если его не тащили развлекать по ночным клубам, делать было совершенно нечего. Да и в клубах-то… Интересно посмотреть первые два-три, а потом они начинают повторять друг друга с удручающим однообразием. Сидеть весь вечер одному в номере радости было мало. Его показавшаяся вначале такой большой зарплата по европейским меркам оказалась просто мизерной, были, конечно, командировочные, но на них тоже разгуляться было невозможно. Вообще, он быстро понял, что считать деньги за границей умеют гораздо лучше, чем у нас. Радость гостеприимства в основном выражалась в бесплатных улыбках. Этот бесконечный курортно-экскурсионный тур, за который другие выкладывали немалые деньги, быстро превратился для Олега в тяжкую обязанность.

Он всё чаще вспоминал школу, где ощущение собственной нужности не покидало его никогда, начиная понимать, что туризм — дело не его.

Дома, в Москве, было не лучше. Днём — дела, а вечером — родители, телевизор, книги. Даже девушки у него долгое время не было. Не успевал он с кем-нибудь познакомиться, как нужно было уезжать, а вернувшись через месяц-два, он обнаруживал, что «поезд уже ушёл». Несколько раз порывался набрать Ольгин телефон, но останавливался. «Всё, — одёргивал он сам себя. — Всё, значит — всё! Она сама выбрала!» Что выбрала Ольга, он не уточнял, просто старался отгородиться от мыслей о ней.

Так и продолжалась, пока не появилась Милка.

«Люда-Людмила, Милка-парикмахерша, — думал Олег, покачиваясь на сиденье автомобиля, — где же ты сейчас?»

Познакомился он с ней именно в парикмахерской, куда зашёл постричься после очередной поездки. Дело было в декабре, незадолго до Нового года. Он только что вернулся из Эмиратов, прожаренный солнцем, просоленный Индийским океаном и на фоне бледнокожих, будто выцветших москвичей смотрелся белой вороной.

В парикмахерской его взялась стричь молоденькая, словно недавно сошедшая со школьной скамьи, девушка. Была он черноволоса, до антрацитового оттенка, миниатюрна, с прикрывающей лоб дурацкой чёлкой.

— Ой, и где же вы так загорели? — спросила она, колдуя над его волосами с расчёской и ножницами. Делала она это как-то по-особому ласково, словно гладя его по голове. Наклоняясь к сидящему в кресле Олегу, она нежно касалась своими тонкими пальцами его макушки, шеи, ушей. Он ощущал тепло, исходящее от этих ладошек, волнующие случайные прикосновения маленькой тугой груди, видел лёгкий светлый пушок волос на её руках, ложбинку в вырезе синего халатика, и ему, до судорог в руках, захотелось схватить это мелькающее рядом тело. Схватить, прижать, сломать…

— Хм, — он прокашлялся, — загорел? В Аравии.

— Где?

— Есть такой Аравийский полуостров, Персидский залив, — Олег специально чуть морочил ей голову, нанизывая красивые волнующие названия, — Аджман, Шарджа, Абу-Даби, Дубай, знаете?

— Дубай? — девушка ухватилась за единственное знакомое название. — Это что, Эмираты?

— Да.

— Вы там отдыхали?

— Почти. Немного отдыхал, немного работал.

— Как это.

— Ну работа у меня такая.

— Вы там работаете?

— Нет, просто, по рабочим делам мне часто приходится ездить в разные страны.

— Ой, как интересно! Вы, наверное, столько видели! Ну и как там?

— Одним словом не скажешь.

— А вы не одним.

— Вы работу когда заканчиваете? Хотите, я вас после работы встречу и всё расскажу?

— Вы серьёзно?

— Вполне.

— Ну тогда…

Вечер они провели вместе. И не только этот, но и следующий, и следующий. Они гуляли по Москве, заходили в кафе, и Олег всё рассказывал и рассказывал.

— Ты знаешь, в Фуджейре совершенно удивительный дайвинг, ну это подводное плавание. Коралловые рифы там просто поразительные, вода в Индийском океане прозрачная, тёплая, ласковая какая-то, морские ежи тянут вверх свои длинные чёрные иглы и рыбки стайками… А вот казино в Монте-Карло совсем не смотрится, как и кафе «Де Пари»… Париж? А что Париж. Город и город.

Мила таяла от этих рассказов, упивалась названиями городов и местностей, широко открытыми глазами смотрела на Олега. Хотя она оказалась совсем не такой юной, как ему показалось. Ей был уже двадцать один год и даже замужем она успела побывать. «Недолго, всего три месяца», — как она сама сказала. На вопрос, почему разошлись, ответила коротко: «Потому что козёл!» Жила она в пригороде, с мамой и отчимом.

Новый год встречали вместе, у её подруги, в компании ещё двух таких же пар. Часа в четыре стали укладываться спать, и им, как нечто само собою разумеющееся, выделили отдельную комнату.

Через неделю Олег снова уехал. Мила часто ему звонила, звонил и он ей, она даже специально купила себе для этого мобильник. Когда он вернулся, она встречала его в Шереметьево, специально отпросившись для этого с работы. Так прошли зима, весна и лето. К осени Олег понял, что начинает подумывать о свадьбе.

Мила прочно вошла в его жизнь, заняв почти всё время пребывания его в Москве. Остаться вдвоём им было негде, и они либо гуляли по городу, либо уезжали на выходные в какой-нибудь пансионат. Олег всё отчего-то оттягивал знакомство Милы с его родителями, впрочем, и она не спешила отвезти его к себе домой и познакомить с собственной мамой. Конечно, он видел все её недостатки. Она была необразованна, говорила порой откровенные глупости, не любила читать, предпочитая кино или телевизор, речь её была частенько вульгарна, напичкана словечками из мира приблатнённых подростков и низкопробных фильмов. Была в ней и скрытая, но вполне ощутимая агрессивность к окружающему миру, готовность любыми средствами, хотя бы вгрызаясь зубами, отвоёвывать своё, или то, на что, как она считала, она имеет право. Она легко переходила на повышенный тон при общении с продавцами в магазинах, с официантами в кафе, с обслуживающим персоналом в пансионатах. Пыталась изображать из себя строгого и требовательного клиента. Проявлялись в ней в этот момент какие-то неприятные черты капризной, взбалмошной барыньки. Порою это выглядело забавно, порою отталкивающе.

«Ничего, оботрётся, — думал Олег. — Надо будет вывезти её куда-нибудь в Европу. Там подучится».

Отношения у них складывались, на первый взгляд, прекрасно. Мила внимательно слушала рассуждения Олега о жизни, порою поддакивала, соглашалась. Она никогда не возражала, как, бывало, делала Ольга, но оставалось ощущение, что все эти слово проходят сквозь неё, как свет сквозь стекло, не задевая, не оставляя следа. Она всегда была готова бросить всё ради того, чтобы провести с Олегом время, никогда не ссылалась на дела. В любви была страстной и раскованной.

Олег, конечно, понимал, что мысли о женитьбе возникли у него не сами собою, а так или иначе были внушены Милой, но, как бы не возражая в принципе, испытывал некоторое инстинктивное, непонятное ему самому сопротивление.

«А почему нет? — задумывался он порою. — Что мне мешает? То, что она парикмахер? Чепуха! Если захочет, то выучится на кого угодно. Я ей помогу, в конце концов. А не захочет, ну и что? У каждого своя работа. Она меня любит. Кажется. Нет, точно — любит. Я её? Наверное, тоже. Осенью мне уже двадцать семь. Пора. Чем она не жена? Тем более, опыт семейной жизни у неё уже кое-какой есть. Характер? У всех свой характер. У меня тоже. Я, в конце концов, на что? Я старше, буду её сдерживать, воспитывать».

Но, несмотря на такие мысленные уговоры, он всё не решался сказать последние слова, после которых, как он считал, отступать уже нельзя.

Олег решил праздновать свой день рождения дома, пригласить Милу и заодно познакомить её и родителей друг с другом. Но Серёга услал его в очередную срочную поездку, из которой он вернулся лишь в конце ноября. Вернулся на день раньше, чем планировал, закончил дела, поменял билет и, бросив дома вещи, поспешил к Миле на работу.

На ступеньках крыльца перед парикмахерской стояли, закуривая, два парня. Один, кудрявый, крепкий, в распахнутой кожаной куртке, стоял спиной к ступенькам, загораживая проход и сквозь зубы выговаривал:

— Слышь, Лёха, у Милки-парикмахерши завтра её перец заграничный прилетает, она сегодня ни в какую, а без неё и Женька не соглашается.

— Дык завтра же, чё она сегодня-то? В первый раз, что ли? Или она чё, — хохотнул Лёха, — боится к утру не девочкой остаться? Сказал бы, чтобы не боялась, заштопаем, если чё. Ты чё, мужик, стричься-бриться? — он заметил остановившегося Олега. — Ты проходи, проходи, не тушуйся, постригут, а хорошо попросишь, — он снова хохотнул, — может, и ещё чё сделают, побреют или как.

Оглушенный Олег прошёл мимо них в стеклянную дверь парикмахерской и остановился. Неужели они говорили о его Миле? Не может быть! Ну а о ком же ещё, всё правильно, у неё и подруга на работе — Женя.

— Слышь, Жень, вошёл, что ли, кто?

— Да не, Мил, это Санька ушёл.

Голоса девушек звучали глухо, откуда-то сбоку. «Из подсобки, — понял Олег, — чай пьют». Он сам не раз сиживал в этой малюсенькой, только-только на двоих, подсобке и пил чай, а то и просто целовался с Милой. Олег замер.

— Вот придурки-то! — прозвучал голос Милы.

— Кто?

— Да Саня с Лёхой! Я же Лёхе говорила, чтобы не ходили сюда, когда Олег в Москве.

— Его же сейчас нет.

— А вдруг прилетит?

— Слушай, я не пойму, как у тебя с Лёхой, он что, всё про Олега знает?

— Ага.

— И что?

— А ничего. Ему это всё по фигу. Он на мне жениться не собирается.

— А ты бы хотела?

— На фига мне такой кобель в мужьях? У чужих баб отлавливать?

— А что же ты с ним… Уже года два, наверное?

— Хорошо с ним. Он беззаботный какой-то, весёлый. С ним как оторвёшься по полной… Легко так становится, будто на крыльях летишь.