— Ну, в общем, да, — промямлил Олег. Но Валентина Степановна явно не нуждалась в его ответе.

— Как здесь отдыхается?

— Нормально, — Олег пожал плечами. — Ничего, скучновато немного.

— О! Скучно или нет, зависит не от того, где ты, а от того, какой ты. Впрочем, в ваши годы, если жизнь вокруг меня не била ключом, мне тоже было скучновато. Чем тут развлекают?

— Лыжи, бассейн, сауна.

— Великолепно, можно прекрасно организовать свой день. Утром подъём и прогулка, после завтрака — лыжи, потом обед, отдых, бассейн, баня, ужин и сон. Чудесно! — и Валентина Степановна, проглотив свой завтрак, бодрой, совсем не старушечьей походкой поспешила по своим делам. Чувствовалось в ней столько живого задора и энергии, что Олег и Ольга, дружно улыбнувшись, тоже решили пойти покататься на лыжах. На обед они пришли, когда их соседка уже уходила, а вот ужинать довелось вместе.

— У вас отпуск? — Валентина Степановна, видимо, совершенно не могла сидеть молча.

— Почти, — Олег улыбнулся в ответ на её живое любопытство, — зимние каникулы.

— Да, с тех пор, как второе января и Рождество сделали выходными днями, многие не работают с первого по девятое. Вот и мой сын улетел на неделю на лыжах покататься, он очень любит горные лыжи. А меня сюда отправил. «Проветрись, — говорит, — а то ты одна за праздники одуреешь». А я и рада. Вы тоже на работу девятого?

— Нет, у нас занятия десятого начинаются.

— Вы студенты? Хотя, у студентов каникулы только с Татьяниного дня, сейчас сессия.

— Мы учителя, — Ольга легко улыбнулась, — школьные учителя, а сейчас каникулы.

— Правда? Ой, как интересно!

— Что же в этом интересного? — Олега несколько раздражало напористое, неугомонное любопытство соседки. В отличие от Ольги, матери которой было уже далеко за шестьдесят, ему не приходилось жить с пожилыми людьми, и он не привык к их разговорчивости и постоянному желанию заглядывать в чужую жизнь и обсуждать её.

— Я ведь тоже учительница, хотя и бывшая. Почти сорок лет поработала в школе, точнее, тридцать восемь. Математик. А вы? Надо же! И вы, Оля, математик! Нет, я на пенсии. Когда стукнуло шестьдесят, а тут ещё вся эта свистопляска в стране началась, — ушла на пенсию. Сначала мучилась, никак школа не отпускала, потом привыкла, а сейчас думаю, что зря я лишние пять лет работала, надо было уходить, когда пятьдесят пять исполнилось. Тем более, возможность была, Петя, сын мой, зарабатывал прилично, да и моя пенсия тогда, в восемьдесят шестом, пенсией была, а не то, что сейчас. Жить можно было.

— Почему же не ушли?

— Потому, что глупая была, всё думала, как же я без школы, как же школа без меня, я тогда завучем работала. Казалось, что без меня рухнет всё, детей бросить боялась, глупая была. Ничего не рухнуло, когда через пять лет уходила, прекрасно и без меня справились. А дети, что дети, первый год ещё заходили иногда, потом позванивали, а потом всё.

— Забыли?

— Забыть, наверное, не забыли, икается иногда, а встречаться потребность исчезла. Они теперь сами взрослые, у них свои дети. Зачем я им? Вот вы, навещаете своих школьных учителей? Вот именно.


С тех пор все оставшиеся дни беседы за столом велись почти исключительно о школе. Валентина Степановна иногда начинала расспрашивать, но чаще сама пускалась в пространные воспоминания.

— Знаете, ребята, — она почти сразу начала называть их «ребята», — сейчас мне гораздо лучше видна школа со всеми теми глупостями, которые мы там творим. Например, эта идиотская борьба за прочность усвоения знаний. Почему идиотская? Потому, что почти все знания, которые мы даём детям, им совершенно не нужны, во всяком случае, обойтись они без них прекрасно могут.

В конце пятидесятых я работала в Ставрополе, преподавала математику в сельскохозяйственном техникуме. А тогда как раз вышло такое постановление, что если у руководителя нет хотя бы среднего или среднего специального образования, то его — снимать. И вот, к нам на вечернее отделение пришли председатели колхозов, заведующие базами, складами, ну и другие такие же небольшие начальники. В основном это были мужики, лет по сорок — пятьдесят, а то и под шестьдесят. Все бывшие фронтовики, с орденами, кто покалеченный. И я — девчонка совсем. Сколько мне тогда было? Наверное, как вам, Ольга.

Когда они там учились, чему? И семь-то классов далеко не у каждого, у некоторых вообще, только ЦПШ. Что это такое? Ах, да, откуда вам знать. Это церковно-приходская школа. Нет, это не воскресная, в воскресной религию изучают, а ЦПШ создавали при церкви, когда обычных школ не хватало. Там обычно не учитель преподавал, а священник. Да, конечно это ещё до революции. А мои тогдашние ученики и были в основном до семнадцатого года рождения. Детей учили самому элементарному: читать, писать, считать. Что-то вроде современной начальной школы. Лет восемьдесят назад в деревне грамотные люди нечасто встречались, тогдашняя ЦПШ для деревенских, как нынешний ВУЗ была.

О чём это я? Ах да! Так вот, у многих моих тогдашних учеников одна ЦПШ и была. А когда им было учиться? На их долю выпали и революция, и гражданская война, и разруха, и коллективизация, и репрессии, и индустриализация, и Великая Отечественная. Образованных людей чуть не всех пересажали, порасстреливали, вот этих в начальники и назначили. Всё они на своих плечах вытянули, страну кормили. Им бы университетские дипломы выдать надо было, просто за подвиг их, а от них среднее образование потребовали. Вот они, некоторые перед самой пенсией, за парту и сели.

Я им математику преподавала, строгая была, въедливая. Они меня боялись… Выйдет к доске, усатый, седой, весь потом покроется. Вот, помню, объясняла я им объём цилиндра. Сложного ничего нет, но их все эти «пи», «эр», «аш» в трепет вводили. Объяснила и вызвала одного к доске, для закрепления. Он стоит, молчит, потеет, усы теребит, на цилиндр нарисованный смотрит, потом махнул рукой, словно в отчаянии и говорит: «Знаете, Валентина Степановна, вот вы мне любую бочку дайте, даже не давайте, а только взглянуть дозвольте, я вам сразу скажу, сколько в ней литров бензину и даже, на сколько дней её, к примеру, полуторке хватит. А вот в геометрии этой вашей — ну ни хрена не понимаю». Вот так, ребятки, а вы говорите — геометрия.

Обычно говорят, что сейчас время другое, без знаний никуда. Ерунда! Знания, зачастую, далеко не самое главное. Сколько моих двоечников потом в люди выбилось! А сколько отличников с катушек съехало! Жизнь, ребятки, это и есть главная школа.

Чему их учить, если знания не важны? Разве я сказала «не важны»? Нет, я сказала «не самое главное». Знания, конечно, важны, особенно сейчас, но важнее научить не геометрии с алгеброй, а жизни. Научить трудиться, не просто делать, что говорят, а трудиться осмысленно, творчески, приучить к мысли, что всё в жизни необходимо зарабатывать, что ничего даром не даётся. Сформировать представления о честности, справедливости, о том, что и жить нужно соответственно этим представлениям.

Что для этого нужно? Только не новый предмет вводить, не тематические классные часы. Если хотите к чему-то у детей отвращение вызвать — введите такой предмет. Своим примером учить должны, собственной честностью, объективностью, трудолюбием. Знаете, я думаю, что при отборе в учителя требования должны быть очень высокими, и не столько к знаниям, сколько к личным качествам. Я часто удивлялась, как классы становятся похожи на своего классного руководителя. Ученик ведь себя с учителя срисовывает. Если учитель врун и ханжа, будьте уверены, класс его станет таким же, если хитрец и проныра, дети начнут юлить и подлизываться. В общем, каков поп, таков и приход.

Вот вы, Олег, говорите: «Без нормальной зарплаты хороших учителей не будет». Отчасти вы правы. Почему отчасти? Видите ли, высокая зарплата сама по себе не гарантирует высокую порядочность. У наших парламентариев зарплаты достаточно высокие, но вот об их порядочности мы с вами говорить, пожалуй, лучше не будем. Правда?

Хотя, конечно, зарплата не должна быть унизительной. Вообще-то учителям всегда платили мало. Судя по литературе, и до революции они тоже жаловались на бедность. Хотя их понятие о бедности существенно отличалось от нашего. На свою зарплату учитель мог содержать семью, прислугу. Ленин, например, тоже из учительской семьи. Мать никогда не работала, жили на зарплату мужа. Потом, после его смерти, на пенсию, больше никаких доходов. Пятеро детей, всех вырастила, выучила, университетское образование дала, никто её не трогал, хотя старший сын убийство царя готовил. Сам Ленин, помнится, считал, что вырос в бедности. При советской власти учителей тоже не баловали, едва-едва на жизнь хватало, но тогда все так жили, на фоне других не обидно было. Помню, у меня зарплата — шестьдесят и у мужа, он инженером был, — девяносто. Сын маленький. Ничего, жили. Сейчас, конечно, хуже. Почему хуже? Потому что сейчас средней руки бизнесмен получает в месяц столько же, сколько все работники школы вместе взятые. Конечно, это не справедливо. А уж какая пенсия у учителя, сказать стыдно… Вы на меня не смотрите, я нетипичный случай. У меня сын сразу, как перестройка началась, муж тогда как раз умер, кооператив с друзьями организовал. Уж как я его отговаривала, пугала, а он только смеялся. Потом фирму они открыли. У него теперь дом в пригороде, квартира большая, водитель, прислуга. Жена не работает, от дури собственной всё на курортах лечится. Он меня сколько звал к себе жить, но я не хочу, я уж сама как-нибудь, в своей двухкомнатной. Но помогать, помогает. А на пенсию я и не знаю, как бы прожила. О чём это я? Ах, да. Сейчас учителю сложнее свою бедность переносить, все «делают деньги», хочется плюнуть и заняться тем же. А что учитель продать может? Вот и получается, что продаёт он себя. Я, хотя и на пенсии уже десять лет, с коллегами своими, теми, которые ещё работают, встречаюсь периодически. Что там в школах творится, я знаю. Не нравится мне это. Нельзя всё к деньгам сводить. Ученик не должен учителю деньги платить. Учитель для ребёнка должен быть существом иного порядка, а не наёмной прислугой.