В пятницу она доделывала все свои дела в школе, проверяла стопки тетрадей и только после этого они шли к Олегу. Быстренько ужинали и с головой окунались в чудесный мир любви и ласк, когда каждый старался не столько получить, столько одарить другого, а потому получал во сто крат больше. В одиннадцать Ольга грустно целовала Олега возле своего подъезда, чтобы на следующий день и в воскресенье снова позвонить в его дверь.

Ольга замечала, что характер её меняется. Она стала уверенней в себе, легче принимала решения.

И с детьми её отношения стали более ровными. Всю первую четверть ей приходилось доказывать своим ученикам, что она — учитель. Дети далеко не сразу признали за ней право командовать ими, предъявлять им требования. Первые два месяца они, казалось, проверяли её на прочность. Так ли уж обязательно выполнять её распоряжения? Нужно ли делать домашние задания? Будет она их проверять или так сойдёт? А если на уроке валять дурака, стерпит или нет? А если никому не мешать, но ничего не делать? Обещала позвонить родителям — позвонит или забудет? Поставит двойки или только пугает? В конце первой четверти они, видимо, получив ответы на все эти и многие другие вопросы, утихомирились.

В ноябре Ольга почувствовала, что подспудное внутреннее недоверие и сопротивление детей прошло. Они поняли, что с ней лучше не связываться, и признали её права окончательно и безоговорочно. Теперь ей не нужно было весь урок напряжённо ожидать подвоха, не нужно было собранно следить за действиями каждого. Урок шёл по накатанной дорожке, каждый делал то, что ему полагается, а если кто-то вдруг выпадал из общей картины, он сразу выделялся на фоне класса и справиться с ним уже не составляло никакого труда.

Работа ей нравилась. Она любила и понимала детей, прекрасно помня, какой она сама была в их возрасте. Особенно хорошо складывались у неё отношения с девушками девятых классов, для которых она стала не просто учительницей, но и чем-то вроде старшей подруги. С одной стороны, она была близка им по возрасту, разница в восемь-девять лет объединяла их в одно поколение, с другой стороны, она уже относилась к миру взрослых. К ней стали обращаться с вопросами, зачастую интимными, в надежде получить понятное разъяснение или дельный совет, а не нравоучения или оскорбления, на которые можно было нарваться у многих учителей и родителей.

Да и с шестым классом «В», где она была классным руководителем, она нашла общий язык. Хотя те сто долларов, которые ей подарили родители ребят, давно были истрачены и превратились в несколько незаметных, но крайне необходимых вещей, у Ольги сохранилось чувство благодарности к людям, вспомнившим о ней. Отблагодарить она могла, только позаботившись об их детях. И она заботилась. Баловала их по-своему. Хотелось и отметки поставить получше и сводить куда-нибудь. Всё-таки выкроила время и поехала с ними в зоопарк. И хотя то, что там происходило, она сама называла «зоопарк в зоопарке», осталась довольна, да и дети тоже.

Но главным в её жизни, конечно, был Олег. Что бы она ни делала, чем бы ни была занята, он незримо присутствовал рядом. Вечером, уютно сворачиваясь на своей кровати, она мысленно говорила ему «Спокойной ночи», чтобы утром, проснувшись, сказать «Доброе утро». Подходя утром к школе, оглядывалась, нет ли его рядом, а поднявшись на свой этаж, в первую очередь смотрела, открыта дверь его кабинета или нет. Всю рабочую неделю она жила в ожидании той минуты, когда окажется в его объятиях.

И только две вещи омрачали её в целом счастливую жизнь: мама и деньги. Денег катастрофически не хватало, а с мамой становилось всё сложнее и сложнее.

Мама, по всей видимости, о многом догадываясь, забеспокоилась и начала выведывать у дочери подробности. Ольга привычно отмалчивалась либо отделывалась самыми общими фразами.

Мать начала потихоньку просматривать Ольгины личные вещи, что, впрочем, она и раньше иногда проделывала, прикрываясь от укоров, словно щитом, словами «Для твоего же блага». Нашла в сумочке противозачаточные таблетки, устроила скандал. Но Ольга только презрительно хмыкнула и, посмотрев свысока, как на нашалившего ребёнка, укоризненно спросила: «Неужели тебе не стыдно обыскивать мою сумочку?» — и ушла к себе в комнату, хлопнув дверью. Только в одном она не могла переступить через материнское «нет». Когда она заявила, что останется с субботы на воскресенье ночевать «у подруги», у матери началась такая истерика, что Ольга с ночёвками у Олега решила пока не торопиться. Конечно, матери она не боялась, но не хотела, чтобы та билась в истеричных рыданиях, доводя себя до обморочного состояния. С ночёвками можно было подождать.

Гораздо хуже было другое. Мать в последнее время совершенно разучилась рассчитывать и тратить деньги. Она то начинала судорожно экономить каждую копейку, покупая по бросовым ценам несъедобную дрянь, то, наслушавшись рекламы, выкладывала кучу денег за очередное чудо-средство, избавляющее от всех болезней. Ольга понимала, что единственный выход — это брать все закупки в свои руки, но, во-первых, ей этого совершенно не хотелось, а во-вторых, она не была уверена, что мать согласится отдавать ей свою пенсию. А денег и без маминых чудачеств хватало еле-еле, только оплатить квартиру да на еду. То, что Ольга заработала за осенние каникулы, пришлось очень кстати, но давно растаяло без следа.

Наступил декабрь. Получив зарплату за ноябрь, Ольга мысленно распределила имеющиеся финансы и ей стало грустно от мысли, что на подарки к Новому году не остаётся почти ничего. А ей так хотелось купить Олегу что-то памятное. Ей так и виделось, как они сидят вдвоём в его квартире, только она и он, и больше никого. Посредине комнаты стоит украшенная ёлка, накрыт небольшой столик для двоих, горят свечи. После боя курантов, бокала шампанского и поцелуя она достаёт синюю коробочку, перевязанную красивой лентой, и протягивает ему со словами: «Это тебе, на память, мой маленький подарок», а он, благодарно её поцеловав, достаёт малюсенькую коробочку, в которой может быть только колечко, и говорит… Варианты развития дальнейших событий виделись различными.

— Привет, — Олег влетел к ней в кабинет. — Деньги получила? Да? Ну и хорошо!

Он подошёл к ней, обнял и попытался поцеловать в губы, но Ольга ужом выскользнула из его рук, отскочив на безопасное расстояние. Конечно, ей было приятно, но она боялась, что кто-нибудь войдёт, и не представляла, как вести себя в такой ситуации, а Олег, видя её смущение, казалось, нарочно старался обнять и поцеловать в школе, в самый неподходящий момент.

Ласково улыбнувшись в ответ на её смущение, он, как обычно, сел за первую парту напротив учительского стола.

— Слушай, сейчас такое было! Зашёл я к Тамаре, надо мне было с ней насчёт «Огонька» договориться, мои семиклашки перед Новым годом хотят себе «Огонёк» устроить, а в моём кабинете, сама понимаешь, не развернуться. Вот я к ней по поводу кабинета и пошёл. Захожу, а у неё вся её свита: Анечка, Людмила, профсоюз наш, Витёк, трезвый, кажется; сидят за столом, чинно так, вроде как заседание у них. Ну, я думаю, не вовремя. Извините, говорю, я позже зайду. А Тамара вдруг машет рукой. «Заходите, заходите, Олег Дмитриевич! Хорошо, что вы пришли, вы человек молодой, образованный, может, вы нам поможете». «Если смогу, то помогу, — отвечаю. — А дело-то в чём?» Смотрю, Анечка заёрзала, перекосилась вся: «Олегу Дмитриевичу, наверное, некогда, у него уроки», — говорит. А Тамара ей: «Ничего, подождут уроки. Вот слушайте, Олег Дмитриевич, снится мне сегодня…» И начинает мне сон свой рассказывать. Ну сон и сон, бред какой-то, мясо какое-то кровавое, я сижу, понять не могу, к чему это она. Жду, пока к делу перейдёт. А она рассказ свой закончила и на меня смотрит: «Ну, что вы скажете? — спрашивает. — Как вы думаете, этот сон что означает, к чему?» Да серьёзно так спрашивает, будто ученика на уроке. «Вот, Людмила Антоновна считает, что это на меня кто-то порчу наводит, а я думаю, это к проверке школы». Тут Витёк вылезает: «Нет, Тамара Витальевна, вы не правы, кровь завсегда к родственникам снится, значит, родной кто-то появится».

Я на них смотрю, понять ничего не могу. Сначала думал — разыгрывают, потом присмотрелся — нет, на полном серьёзе! Ты представляешь, сидят директор, завуч и учителя, в общем, почти педсовет, и сны толкуют! Кому рассказать, не поверят! — Олег расхохотался.

— А ты что? — Ольга смотрела на его возбуждённое улыбающееся лицо, и ей было приятно от мысли, что она может сейчас запросто подойти к нему и поцеловать.

— Я? Посоветовал взять «Сонник», ты знаешь, они так обрадовались, стали обсуждать, где его сейчас найти можно. Слушай, неужели она действительно такая дура?

— Кто?

— Тамара!

— Ну, может она во сны верит?

— Да пусть хоть в чёрта верит! Но устраивать со своими подчинёнными толкование собственных снов! А Анна Абрамовна, та, конечно, поумнее.

— Почему ты так решил?

— Так ей стыдно передо мной за Тамару было, она и не хотела, чтобы я оставался.

— Ну уж, так и стыдно!

— Ты права, может и не стыдно, может она просто не хотела, чтобы это кто-то посторонний, не из их круга, увидел. Разговоров боится. Ладно, ну их на фиг! Я, собственно, про другое хотел поговорить. Слушай, у тебя на зимние каникулы какие планы?

— На зимние каникулы? — Ольгу поразило, как вопрос Олега перекликался с её собственными мыслями. — Планы? Никаких вроде.

— Слушай, поехали в пансионат!

— В пансионат?

— Ну да, куда-нибудь недалеко, в Подмосковье. Комнату на двоих возьмём. Ты своей маме скажешь, что с детьми в зимний лагерь едешь. Готовить не нужно, посуду мыть не нужно. На лыжах походим.

— А Новый год?

— Там и встретим. Наверняка будет ёлка, общий ужин, танцы.

— Но, я думала… — Ольге было безумно жалко своих давешних новогодних фантазий, она свято верила в примету «как год встретишь, так его и проведёшь». — Я думала, мы вдвоём…