На переменке к нему заскочила Людмила Антоновна, преподаватель технологии, попутно занимающаяся всякими общественными делами, и протарахтела: «Не забудьте, Олег Дмитриевич, после шестого урока все собираемся в актовом зале, а потом у нас, в кабинете домоводства».

Пятым уроком у него было окошко, и он по привычке вышел побродить по коридорам. Дверь в кабинет химии была приоткрыта, шуршание и позвякивание говорило, что Инна Егоровна на месте.

Было ей около шестидесяти. Высокая, крупнокостная, с лёгкой проседью в тёмных волосах, в школе она держалась особняком, ни с кем не конфликтуя, но и не сближаясь. Как правило, у неё находились дела в кабинете, она задерживалась после занятий и часто ей помогали дети. Всегда у неё была группка учеников разных классов, готовых после уроков часами возиться с какими-то скляночками, химикатами, сооружать немыслимые приборы.

Прошлой весною Олег как-то засиделся у себя и вдруг услыхал дружный детский вопль, исходящий из химического кабинета. Подойдя к двери, он увидал, как парнишка из десятого класса яростно запустил руки в тазик с мутной водой, покрытой хлопьями грязно-жёлтой пены. Несколько других мальчишек и девчонок стояли вокруг и смотрели на происходящее с нескрываемым восхищением. «Мы мыло сварили, пробуем»! — ответила с незаметной улыбкой на немой вопрос Олега стоящая чуть поодаль Инна Егоровна.

— У вас что, тоже окошко? — Олег зашёл в кабинет и, остановившись у двери, наблюдал, как хозяйка возится с пробирками и колбочками.

— Вообще-то нет. — Инна Егоровна встряхнула мокрые кисти рук и взяла полотенце. — Просто, девятые классы какой-то концерт готовят, вот и отпросились на репетицию.

— Они что, всем составом выступать будут?

— Да ну, скажете тоже. Нет, конечно, человек десять, от силы двенадцать, а остальные всё равно работать не будут. Сегодня день пропащий. Вас уже поздравили?

— Поздравили! Не знаю, что и делать. Когда от класса поздравления, открытка, там, цветочки, это ладно. Но когда ученик или родитель от себя лично… Не знаю, словно взятку дают. А дарят что! Почему, если мужчина, нужно обязательно спиртное тащить. Суют бутылку, будто сантехнику на опохмелку: «На, упейся!» Да и остальное… Отказываться начинаешь, думают, что просто ломаешься. Лучше бы книгу подарили, и то приятнее. Всё-таки память… А пивные кружки? Что, глядя на них, вспомнишь, головную боль?

— А вам кружки подарили?

— Да, натащили всякого барахла. Хоть сейчас выбрасывай. И отказаться нельзя, обижаются.

— Надо было заранее договариваться.

— Как это?

— «Как, как»! Они что, вас не спрашивали, что вы любите, что вам нравится?

— Спрашивали, кажется.

— Ну а вы что сказали?

— Отшутился, помню, сказал «Мерседесы» нравятся.

— Вот и получили.

— Что же мне нужно было подарок себе заказывать?

— Нужно ли, нет ли, этого я не знаю, вам решать, я вам просто объясняю, как другие делают, чтобы ненужное барахло не получать. Хотя, конечно, что-то стоящее только свой класс подарить может, чужие так, по мелочи.

— Что-то стоящее, это что?

— Ну украшение золотое, телевизор там, видак, центр музыкальный…

— Что-то я не видел, чтобы такие коробки приносили.

— Вы, ей-богу, словно маленький, принести и домой можно, да и не обязательно саму вещь дарить, можно просто деньги на её покупку, в конвертике. Это только не очень умные родители в школу сегодня с большими букетами и огромными коробками конфет тащатся, умные идут с одной розочкой и конвертиком, вот им и любовь и уважение.

— Инна Егоровна, вы это серьёзно?!

— Ох, Олег Дмитриевич, Олег Дмитриевич, какой вы ещё, в сущности, мальчик, простите меня, старуху. Второй год в школе нашей работаете, а так ничего и не поняли.

— Что же понять нужно было?

— Что понять? Как родителей трясти, как ещё одну зарплату себе сделать.

— Ну, на подарках-то… праздники же не каждый день.

— Подарки, это так, это дополнительно. Вы, я вижу, юноша честный, открытый. У нас ведь как думают, сидим мы в своих кабинетах, каждый вроде сам по себе, а, значит, никто не знает, что я в этом кабинете делаю. Глупости! В школе скрыть ничего нельзя. Всё дети расскажут. Они ведь такие непосредственные, прибегут, взволнованные: «Ой, Инна Егоровна, а что сейчас было! Ой, а на русском..! Ой, а биологичка..!» Я их одёргиваю, останавливаю, да разве их удержишь?! Вот и получается, что я из класса не выхожу, а всё знаю. И то, что вы за дополнительные занятия денег не берёте, и то, что «Мерседес» к празднику хотели…

— Как! Они это что, всерьёз восприняли?!

— Нет, конечно, но хихикали долго.

— Скажите, Инна Егоровна, это что, во всех школах так или только в нашей?

— Как — так?

— Ну с подарками этими, с конвертиками. Это же унизительно, в конце концов. Знаете, как в фильмах о дореволюционных временах, когда барин слуге на праздник полтину жалует. Так и нам, учителям, словно гардеробщикам за поданное пальто.

— Хм, вы прямо как скажете… Хотя, конечно, вы в чём-то правы, унизительно. Лет сто назад никому и в голову бы не пришло учителю пивные кружки или конвертик нести, тот бы не просто не принял, а в лицо бы швырнул, за оскорбление посчитал. Только ведь, чтобы это понять, нужно достоинством обладать, представление о чести определённые иметь. А у нас… Я не о коллегах наших, я вообще. В России, начиная с семнадцатого года, всех, кто этими качествами обладал, истребили либо физически, либо экономически. Сначала всех дворян перебили, а для тех честь выше жизни была! Не хочу сказать, что это было что-то врождённое, наследственное, нет, это, конечно, система воспитания. Людей непорядочных, бесчестных, либо на дуэлях уничтожали, либо из общества изгоняли. Вот дворян под корень и…

Потом, при Сталине, репрессировали, но порядочных больше, они ведь уязвимее, открытее, ловчить не приучены. Нет в них, знаете, мимикрии этой, готовности подделываться подо что угодно, лишь бы выжить. Вот их, в первую очередь, под нож и пустили. При Брежневе вроде лучше стало, если бы не враньё это бесконечное. А перестройка началась, тут вообще… Обогащайтесь! А как обогатиться можно в стране, где всё общественное? Только если станешь исповедовать десять заповедей наоборот. «Укради, иначе другой украдет, а ты голодным останешься. Пожелай имущество ближнего своего, отними его, коли возможность представится. Соблазняй, прелюбодействуй, это так здорово! Обворуй родителей своих, ну не самих родителей, а всё их поколение, отбери накопленное. Не люби их, не почитай, определи такую пенсию, чтобы только-только с голоду не подохли, а и подохнут — невелика беда. Богатей, а если кто тебе в этом мешает, убей его. Давай взятки, бери взятки, на этом всё держится». Вот она, современная мораль, а вы — о порядочности… У нас всё общество больно, а учителя, что учителя, они тоже люди, да и работают в школе в основном женщины. Зарплата у учителя какая? Вот именно, не мне вам рассказывать. Только бы выжить, детей прокормить. А ведь ещё одется-обуться нужно, детям образование дать. Подрабатывать? Не все это могут — кто не умеет, на кого спроса нет… А вы говорите, «унизительно». Они ведь теперь хвастаться друг перед дружкой станут, кого больше и лучше одарили.

— Но ведь это стыдно?!

— Это, Олег Дмитриевич, должно быть стыдно. Должно! А не стыдно! Вы думаете, только у нас такое творится? Да, почитай, в каждой школе сегодня так. В одной больше, в другой меньше…

— Значит, можно и «меньше», а, может, где-то вообще «нет»?

— Может, только я о таких школах не слыхала. В частных, может быть, и по-другому. Вы поймите, школа хороша, когда в ней учителя хорошие, работают от души, а его, хорошего, чем-то удержать нужно. Словами высокими? Ну какое-то время можно, а потом… Помните: «Сколько ни говори «халва» — во рту слаще не станет».

В коридоре нарастал шум. Сначала хлопнула одна дверь, потом другая, затопали, зашумели дети.

— Ладно, — Инна Егоровна смущённо улыбнулась, словно прося прощения за свой излишний запал, — что-то мы с вами заболтались. Не забудьте после следующего урока в актовый зал подняться, а потом на застолье.

— Знаете, что-то не хочется.

— Нет-нет, дети здесь ни при чём, они концерт готовили, репетировали, их обидеть нельзя. Да и сабантуй этот игнорировать не стоит, если хотите в этой школе нормально работать.

— Что, явка строго обязательна?

— В общем, желательна. Это как бы демонстрация вашего отношения к руководству и коллективу, проверка на корпоративность духа, если хотите. И вообще, вы же умный человек, понимаете, что белых ворон нигде не любят. Будь как все, по крайней мере, кажись таким, а то заклюют.

— А вы?

— Что — я?

— Как все, или кажетесь?

— А это уж моё дело. Я, знаете ли, уже дважды бабушка, мне спокойно поработать хочется, а не собачиться, или срочно на пенсию уматывать.

Инна Егоровна, кивнув, под дребезжание школьного звонка, возвещающего конец урока, скрылась в недрах лаборантской, а Олег, стараясь не столкнуться со снующими в коридоре детьми, двинулся к себе в кабинет. По дороге он краем глаза отметил сквозь приоткрытую дверь кабинета математики сияющую Ольгу в окружении детей, но заходить не стал.

У дверей его кабинета, радостно улыбаясь, стояла женщина лет тридцати пяти — сорока, с густо намазанными красной помадой губами. Она была полновата, а туго обтягивающая грудь и бёдра чёрная кожаная куртка делала эту полноту ещё заметнее. На шее её живописно пестрел лёгкий платочек. Вьющиеся крашеные волосы обрамляли круглое розовощёкое лицо с крупноватым курносым носом.

Это была председатель его родительского комитета, мама Димы Егорова. Заторможенный, недалёкий мальчишка, вяло получающий свои заслуженные, а то и не заслуженные «трояки», был совершенно не похож на свою страдающую избытком активности маму, которая с видимым удовольствием взялась за неблагодарную общественную работу. Только вот имя-отчество её Олег второй год никак не мог запомнить, впрочем, имя он помнил, а вот отчество…