Сейчас все было иначе. Юлия не ощущала, что Дмитрий вообще из другого поколения, он говорит интересно, умно, его вопросы и комментарии уместны. Разница в возрасте кажется недостойной внимания. Она стерлась и не дает о себе знать. Юлия легко поддерживала плавный ход беседы, наблюдая за тем, как меняется выражение лица Дмитрия в зависимости от того, как он воспринимает услышанное, сказанное. Она всматривалась в красивые, правильные черты, стильно уложенные волосы, стянутые сзади резинкой. Раньше она бы непонимающе, скептически скривила рот, увидев мужчину с длинными волосами. Она не любила проявление женского во внешнем облике лиц противоположного пола. Но Рогозину невероятно шел и этот хвост густых, длинных каштановых волос, и маленькая сережка в ухе и тонкие брови, изящно изогнувшиеся и выражающие легкое удивление. И то, что он не переносил запаха сигаретного дыма, как и она сама. Юлия заметила, что пытается находить что-то общее во вкусах, взглядах на жизнь. Периодически она вставляла в ход их неспешной беседы проверочные тесты. И каждый из них приводил к одному результату — их вкусы были очень близки.

— Я тоже с таким удовольствием оказался бы среди безмолвия заснеженных гор, — с оттенком грусти произнес Рогозин, когда тема отдыха Юлии на горнолыжном курорте была исчерпана. — А вместо этого скоро улетаю в Париж на конкурс парикмахерского искусства.

— Париж! Какая экзотика! — Юлия совершенно искренне всплеснула руками, на мгновение закрыла глаза. — Боже мой, это моя мечта. Она уже не розовая — алая! Успела покраснеть от давности.

— Поедемте со мной! — Рогозин утвердительно закивал головой в ответ на удивленный взгляд Юлии. — Все расходы за мой счет. Предлагаю вам четыре дня в сердце Франции.

— Не искушайте, — с мольбой тихо произнесла Щеголева.

— Я только начал, — улыбнулся Дмитрий.

— Во-первых, меня просто выгонят с работы. Во-вторых, я не могу вам позволить истратить на меня такую кучу денег. В-третьих…

— Ни одной уважительной причины вы не назовете, дорогая Юлия. Потому что, когда душа рвется в другой мир, когда она жаждет приключений, странствий, ей нельзя отказывать.

— Это что-то из сказочного, нереального, а я, знаете ли, привыкла смотреть на мир без розовых очков. Я всегда точно знаю, что могу и о чем лучше не мечтать. Так легче.

— Вы настолько контролируете свою жизнь?

— Как любой нормальный человек.

— Но ведь это ужасно.

— Что именно? — улыбнулась Юлия.

— Ужасно то, что вы находитесь в постоянном напряжении.

— Неправда. Самоконтроль и нервное напряжение — это не одно и то же.

— Вы всегда так серьезны?

— Нет, Дима. Скорее всего, я пытаюсь напустить на себя серьезный вид, черпая из него уверенность.

— По-моему, мы уже вышли из периода неловкостей и зажатости. Или мне показалось? — спросил Рогозин, внимательно глядя на Щеголеву.

— Вышли, вы правы.

— Осталось перейти на «ты», и тогда можно с уверенностью сказать об этом.

— Скорее всего, — Юлия отвела взгляд, впервые за время дороги, разглядывая картину за стеклом. Именно в это время машина свернула с шоссе на довольно узкую дорогу в сосновом бору. Высокие деревья мелькали за окном, словно коричневый частокол забора. Щеголева почувствовала, как внутри все поднялось и застыло, вызывая неприятное ощущение тревоги. На то было несколько причин: во-первых, Юлия не любила, когда приходилось ехать в лесу. Она не переносила мелькания деревьев, постоянно думая о необходимости маневрировать и мастерстве водителя. Ей казалось, что машина вот-вот заденет капотом одно из них, поэтому, находясь в напряжении, она крепко держалась за ручку двери. И на этот раз Щеголева почувствовала, что погружается в сиденье, стараясь сохранять на лице непринужденное выражение. Во-вторых, она поняла, что знает это место, хотя была здесь очень давно. Оно невероятно преобразилось благодаря построенному ресторану, облагородившему одно из мест дикой природы.

Еще в студенческие годы она выбиралась сюда, идя в тени высоких сосен к песчаному пляжу, намытому быстрой рекой. Это было место отдыха тех, кто не мог позволить себе поездку на море, кто просто спасался от жаркого, отупляющего в летнее время года города. Здесь всегда было многолюдно, шумно и не очень уютно. Но Юлия была рада возможности хоть так провести выходной или просто пару часов. Ее семья тоже не отличалась достатком, да и летняя сессия, а потом отработка в институте не позволяла мечтать о бескрайнем море. К тому же она никогда не приезжала сюда одна — только с Левой. Это было место их первого свидания, место, где они позволяли себе немного расслабиться, резвясь в воде и ощущая необыкновенную легкость от состояния влюбленности. Своеобразная слепота, снисходившая на них в ту пору, словно стирала все, что происходило вокруг. Они не замечали никого, ничего — все было неважно, все, кроме чувств, слов, взглядов, прикосновений.

Именно здесь однажды, когда солнце уже садилось, а Юлии давно полагалось быть дома, Щеголев сделал ей предложение. Она никогда не забудет этот оранжево-красный закат, разлившийся по горизонту и сверкающей поверхности реки. Навсегда останется с ней необыкновенное чувство полета и невесомости, оторвавшей ее от земли, позволившей воспарить над потемневшим бором, прощальными лучами небесного светила. И до сегодняшнего вечера сосновый бор, река, узкие тропинки между деревьями, утоптанные тысячами пар ног, были связаны с воспоминаниями о той поре, когда зарождалась, крепла их с Левой любовь.

Они перестали приезжать сюда, когда Щеголев стал считать, что это место не соответствует его новому статусу. Он — доктор наук, не мог позволить себе, своей семье находиться в обществе сомнительных любителей загара, пива и шумных игр на воде. То, на что раньше закрывали глаза, чего не существовало из-за наполненности собственными эмоциями, разлучило их с таким важным для них местом. Оно незаметно ушло из их жизни, оставшись в воспоминаниях. Со временем совершенно иные проблемы, вопросы становились во главу угла. А с того момента, когда Щеголев стал директором научно-исследовательского института, получив звание академика, местом их отдыха стала база на морском побережье, куда приезжали сотрудники института, научные работники из других городов. Здесь все соответствовало уровню, о котором теперь так заботился Лев. И Юлии нравилось это изменение: вместо протоптанных тропинок с сосновыми шишками и иголками — аккуратно выложенные брусчаткой дорожки, вместо обычного покрывала, расстилаемого на измятую траву, — лежаки и зонтики от солнца, предупредительно расставленные во избежание неудобств. Не нужно заботиться о еде — столовая обслуживала своих посетителей по высшему классу, даже с полдником для детей. А вечером — кинофильмы в летнем кинотеатре, творческие встречи с актерами, деятелями науки и искусства, с удовольствием приезжавшими к интеллигентной, благодарной аудитории.

Но и база на морском побережье, и этот сосновый бор были для Юлии в прошлом — близком и далеком. И от сознания этого ей стало грустно. Захотелось снять сапоги на высоченных шпильках, поджать ноги и, положив подбородок на колени, просто сидеть молча, не выходя из автомобиля. Она считала, что предаст какую-то важную страницу своей жизни, если ступит на эту землю вместе с Рогозиным. Еще недавно Юлия считала, что Дмитрий никогда не напомнит ей ни о чем из ее прошлого, а получалось наоборот — он возвращал ее туда, совершенно не подозревая об этом. Юлия сразу подумала о Щеголеве. О том, как он проводит этот вечер. Как ему должно быть одиноко, тоскливо в родительском доме, где он, собственно, никогда не находил должного понимания. Юлия прижалась затылком к подголовнику, закрыла глаза. Она не должна сейчас думать о нем. Почему она думает о нем? Она только на половине пути к цели. Она еще не ощутила ничего из того, что хотела познать. Рано распускать нюни, заветный ключ только вставлен в замочную скважину, и теперь нужно открыть дверь. Открыть, а там — будь что будет…

Ощутив внутренний холодок, Юлия мельком взглянула на Дмитрия. Он внимательно наблюдал за выражением ее лица, держа улыбку кончиками губ.

— Подъезжаем, — сказал он. — Вон впереди островок экзотики.

Щеголева увидела, что автомобиль остановился у сверкающего разноцветными огнями одноэтажного здания, обсаженного по периметру невысокими вишнями. Весна подзадержалась — к этому времени обычно на коричнево-бордовых ветках набухают почки. Пока деревья стояли еще погруженные в холодный сон зимой, не желающей сдавать свои владения.

Припарковавшись, водитель вышел и предупредительно открыл дверь. Рогозин вышел первым и подал Юлии руку.

— Прошу, — улыбаясь, сказал он. Щеголева осторожно вышла из машины, оглядываясь по сторонам.

Она словно искала что-то, и Рогозин это заметил. Он сделала движение головой, без слов спрашивая «что случилось?», и получил в ответ улыбку Юлии, означающую, что все в порядке. Она сказала себе, что должна успокоиться, перестав искать глазами место, где Щеголев признавался ей в любви и просил выйти за него замуж, не присматриваться к тому, как все здесь изменилось. Получилось это не сразу — женщина все равно беспокойно осматривалась, нервно теребила тонкими пальцами пуговицы норкового жакета.

Рогозин предложил ей взять его под руку. Они вошли в помещение ресторана, сразу попав в поле деятельности швейцара, принявшего их одежду. Потом наступила очередь метрдотеля. Он показал им столик, источал комплименты и был сама любезность. Казалось, что улыбка — единственное выражение его лица. Он сопровождал их, продолжая что-то говорить. Щеголева не воспринимала его слова, только мягкий, вкрадчивый тон, которым они произносились. Волнение женщины достигло критической отметки. Она почувствовала, что руки ее дрожат мелкой, неуемной дрожью, а голос точно сорвется, попытайся она произнести хоть звук.

— Прошу, — сказал метрдотель, протягивая Дмитрию и Юлии меню.

— Спасибо, — поблагодарил Рогозин.