— Я, что ли, не давал ей ходить в театр?

— Почему не давал? Просто ты всегда был занят собой, работой, а мы парили где-то рядом в свободном от твоего внимания полете. Причем маме нужно было успевать уделять внимание нам, а потом уже себе, — Наташа заметила, что у малыша сонно слипаются глазки. — Извини, я уложу Андрюшу, а потом продолжим, если захочешь…

— Продолжай, — тихо попросил Щеголев, когда Наташа вернулась на кухню и прикрыла за собой дверь.

— Ты говорила, что я не уделял вам внимания.

— Его было недостаточно, — уточнила Наташа, поправляя полы халата. Она вообще заметно нервничала, постоянно занимая руки. Халат, волосы, посуда на столе, которая просто переставлялась с места на место. — При этом мама никогда не жаловалась. Она всегда считала, что твои успехи — вот самое важное, потом — еще и мои, а о своих и не думала. Она патологически нуждалась в том, чтобы заботиться с самоотречением, жертвоприношением. В этом был смысл ее жизни. Потом уходишь ты, со временем я объявляю об отъезде. Что же ей прикажешь делать? Она начинает выживать.

— Значит, это свидание — способ выжить, который она выбрала, — Щеголев сложил руки на груди, задумчиво посмотрел в окно.

Ему стало совсем невесело. Даже общение с Анд-рюшей отошло на второй план. Сейчас его больше заботило то, что Юлия неискренна с ним. Она встречается с другим мужчиной, а ему оставляет надежду. Как это не похоже на нее. А может быть, она решила таким способом убедиться в том, что кроме него ей никто не нужен? Щеголев не знал, что думать. Он отвернулся к окну, чтобы Наташа не увидела, каким стало его лицо. Наверняка она прочтет на нем, что он недоволен ее поступком, он предпочел бы ничего не знать. Меньше знаешь — больше надежды. Наташа и сама понимала, что поступила не так, как было нужно. Тот случай, когда никто за язык не тянул.

— Ладно, — Щеголев негромко хлопнул ладонями по столу. — В конце концов она свободная женщина и имеет право делать все, что хочет.

— Она любит тебя, — положив на ладони отца свои, сказала Наташа. Она ощутила, как дрогнули его руки, словно первым желанием было оттолкнуть ее. — Она ни слова плохого о тебе не сказала ни мне, ни кому бы то ни было. Она живет надеждой на то, что у вас все еще наладится.

— Это она тебе сказала?

— Нет, я сама не маленькая. Кое-что понимаю.

— Хорошо.

— Па, не обижайся на меня. Дернула меня нелегкая.

— Ничего. Сам учил говорить правду. У нас ведь никогда не было друг от друга секретов, — вымученно улыбнулся Щеголев. Он допил остывший кофе. — Скажи, а ты видела того мужчину?

— Нет.

— И не знаешь, кто он?

— Знаю.

— Ладно, не говори. Не хочу, не надо, — скороговоркой остановил ее Щеголев и поднялся. — Пойду я, пожалуй.

— Останься. Я сварю тебе еще кофе. Потом Андрюша проснется. Пойдете на улицу, а вечером поужинаем. Сева обещал прийти пораньше, — Наташа обняла отца. — Пап, она просто женщина. Она не хочет об этом забывать.

— А мне кажется, она хочет об этом вспомнить.

— Как бы то ни было, ты слушай ее слова. Она ведь врать не умеет.

— Совет принимается, — Щеголев потрепал дочь по щеке. — Закрой за мной осторожно, чтоб пацан не проснулся.

Наташа закрыла за отцом дверь и медленно сползла по стене на пол. Она отчаянно стучала себе кулаком по лбу, ругая словами, которые в другом случае никогда не решилась бы употреблять. Она не имела права докладывать об этом неожиданном шаге матери. И если теперь эта ее злосчастная правда помешает воссоединению родителей, она себе этого не простит.

Юлия снова вдумчиво вчитывалась в прекрасный французский Шарля Перро. Ей и еще двум переводчикам была дана интереснейшая работа: подготовка к выпуску сборника французских сказок семнадцатого и восемнадцатого веков. Юлии достался Перро и его «Синяя борода», а так же «Тернинка» Антуана Гамильтона. Почему-то сейчас давно и не раз прочитанное воспринималось Щеголевой иначе. Впрочем, любая информация, поданная в разное время, при разных обстоятельствах будет восприниматься каждый раз по-новому. История Синей бороды почему-то произвела на Юлию неожиданное впечатление. Это было что-то на уровне редкого совпадения предлагаемой работы с состоянием души. Работая над переводом, она вдруг поставила себя на место последней избранницы женоубийцы, которая не устояла перед искушением, перед запретом мужа. С замиранием сердца следила Юлия за повествованием, подгоняя братьев несчастной, чтобы они не опоздали и смогли спасти свою сестру. Как и много лет назад, Юлия тревожно вчитывалась в строчки, выдохнув с облегчением, когда все закончилось благополучно.

Юлия остановилась, недоумевая, почему она так остро понимает и оправдывает то крайнее любопытство молодой женщины, которое затмило опасное предостережение супруга? Молодая жена жила богато, не нуждаясь ни в чем, пользовалась доверием мужа, которое укладывалось в емкое «доверяй, но проверяй». И недолго думая, попала в ловушку, давно и успешно расставляемую Синей бородой. Несколько минут колебаний — и шаг в запретную комнату. Конечно, он не дорожил ею, если решил устроить такое испытание. Чувство долга, обещание на одной чаше весов и женское любопытство — на другой. Любому понятно, какая чаша перетянет. И если бы не помощь со стороны — еще одна жертва, вакантное место для очередной девицы.

Вздохнув, Юлия отхлебнула остывший кофе — она уже не называла чай единственным благородным напитком. Новый вкус, который она не так давно открыла для себя, виртуально сближал ее со Щеголевым — и ей это нравилось. Словно подсознание постепенно приучало ее к неизбежности, неотвратимости еще одной попытки обрести покой и счастье вместе с этим мужчиной. Именно оно, это непримиримое подсознание, таким образом ставило преграды всякой мысли о возможности другого развития событий. А Юлия решила противостоять, идти иной дорогой. Наверное, в какой-то мере она позволила себе переступить через собственные запреты и предрассудки, считая, что совершила нечто подобное поступку этой последней счастливо спасшейся жены Синей бороды. Нечто, отдаленно напоминающее нарушение запрета, клятвы, попрание давно устоявшихся принципов. Она все-таки вкусила запретный плод. Правда, в любом случае столь жуткий конец, который ожидал за непослушание героиню сказки, Юлии не грозил. Для нее гораздо более реальными, ощутимыми были муки совести, проснувшиеся абсолютно некстати и отравлявшие воспоминания. Хотя с некоторых пор Щеголева справедливо считала себя свободной женщиной, которая имела право на личную жизнь и не должна была держать ответ за свой выбор ни перед кем. Только самой себе могла она позволить или запретить.

Юлия мысленно возвращалась к своему свиданию с Рогозиным. Был уже вторник, и от событий субботнего вечера ее отделяло трое суток, но Щеголева чувствовала, что до сих пор находится под впечатлением того, что произошло. Она согласилась на встречу исключительно из соображений, подогреваемых любопытством. Конечно, она не раз сказала себе, что не поддастся на сладкие речи современного Казановы — список женщин, претендовавших на звание «второй половины», был достаточно длинным. Надя сочла своим долгом порассказать да и показать ей несколько газетных вырезок, в которых довольно красочно и в какой-то степени бесцеремонно описывались романы Рогозина. Анфиса, одно время испытывавшая к нему влечение, зачастившая по этому поводу в его салон, собирала любую, самую ничтожную информацию о своем кумире. Благодаря этому увлечению дочери, в скором времени сменившемуся на чувства более реальные и с другим юношей, Андреева-старшая, а затем и Щеголева были в курсе деталей личной жизни Дмитрия. Конечно, он мог уверенно претендовать на роль сердцееда, о которого сломали коготки и светские львицы, и начинающие шоу-звезды, и дочки богатых пап, которым льстило общество известного, успешного стилиста.

Теперь в этой череде сверкающих, царящих девиц предстояло появиться Юлии. Она, с сомнением и постоянной оглядкой на возраст, характер, привычки, пыталась первый раз в жизни пойти против правил. Себе она говорила, что свидание ее ни к чему не обяжет, а уже о его планах и думать нечего — чужая душа, как известно, не освещена даже самым паршивым фонариком. Щеголева сознательно делала шаг к тому, что ее лучшая подруга называла раскрепощением. Легко ей было говорить и потирать ладоши. Надежда так и засияла, когда услышала о планируемом походе в ресторан. Конечно, она не стала рассказывать о том, что разговаривала о Юлии с Рогозиным. Скрывать факт посещения салона было бессмысленным — результат был очевиден, а вот о деталях Надежда умолчала. Она ликовала, поздравляя свою тонкую дипломатию, исключительно благодаря которой дело снова сдвинулось.

Андреева ни на минуту не сомневалась в своей причастности к новому витку в медленно и неуверенно разворачивающемся романе. Она ничего не знала о том, что не только ей есть, что скрывать. Юлия также умолчала о том, что между ними произошел разговор, дающий Льву надежду. Недомолвки не знают одиночества: одна порождает другую, цепь становится все длиннее. И вот происходит некое перерождение — возникает первая ложь, за ней размеренно следует вторая — это уже нечто совершенно другое. Самая невинная ложь может сыграть роковую роль. Нужно всегда быть готовым к тому, что рано или поздно правда окажется на поверхности, и тогда придется снова выкручиваться. Однажды созданную цепь трудно разорвать…

Щеголева покачала головой. Она чувствовала раздражение — события субботнего вечера не покидали ее. Все вышло из-под контроля, и рассказывать об этом Юлия никому не собиралась. Нет, она не оказалась в постели Рогозина, хотя успела испытать на себе крепость и сладость его объятий и поцелуев. Она не могла понять, как ему удалось так быстро расположить ее к себе? Уже через несколько минут общения она поняла, что ошибалась, считая этого молодого мужчину избалованным франтом.

Началось с того, что в оговоренное время к ее подъезду подъехал белоснежный лимузин. Раздался телефонный звонок: