Чѣмъ болѣе Свенъ углублялся въ мрачныя предположенія насчетъ всего относящагося до Корнеліи, тѣмъ усерднѣе наблюдалъ онъ въ бинокль за дачею, какъ это было въ первые дни, и все также безуспѣшно. Дверь на терасу уже не отворялась можетъ быть оттого, что дождь не переставалъ лить почти безпрерывно съ той несчастной достопамятной ночи. И когда бѣдный страдалецъ переносилъ свой взоръ съ вершинъ деревьевъ, потрясаемыхъ дождемъ и вѣтромъ, на дачу, безмолвную какъ могила, тогда ужасомъ его охватывало предполаженіе, что Корнелія уѣдетъ не простившись съ нимѣ, а можетъ быть ужъ и уѣхала, и онъ никогда уже не увидитъ ее. Тогда нападала на него тоска, доводившая его почти до сумасшествія.

Глава тринадцатая.

Въ это время госпожа Шмицъ усердно ухаживала за своимъ молодымъ жильцомъ, страдальцемъ, больнымъ душою и тѣломъ, и оказывала ему много великихъ услугъ, которыхъ онъ хотя никакъ не признавалъ, но именно поэтому сама маленькая хозяйка тѣмъ выше ихъ и цѣнила. Одаренная чудесной врожденной ей догадливостью, значительно увеличенною прежнею практикой, когда страсти ея посѣтителей принимались въ разсчетъ, и отчасти потому и доставлявшей ей выгодныя спекуляціи, госпожа Шмицъ давно уже вывѣдала тайну, что душевное состояніе Свена не настолько спокойно, насколько это было желательно для ея личныхъ интересовъ.

Госпожа Шмицъ имѣла инстинктивное отвращеніе отъ меланхоліи, вѣроятно, потому что она часто видала ее въ связи съ неспособностью уплачивать представленные векселя, и еще потому, что при настоящей практикѣ, въ качествѣ домовладѣлицы и содержательницы щегольскихъ меблированныхъ квартиръ для одинокихъ и семейныхъ жильцовъ, она узнала на опытѣ, что большая часть жалобъ на неисправную прислугу, на жидкій кофе, на угаръ, дурно запирающіяся окна, музыкальныхъ сосѣдей, на шумъ уличный и прочія тому подобныя жалобы происходить отъ меланхолическихъ жильцовъ. Правда, до-сихъ-поръ отъ Свена не слыхать было никакихъ жалобъ; въ глазахъ госпожи Шмицъ онъ былъ образцовымъ жильцомъ, по истинѣ великолѣпнымъ экземпляромъ холостого жильца; но — госпожа Шмицъ хорошо это знала — съ меланхолическими жильцами далеко не уйдешь. Они могутъ застрѣлиться — подобный случай дѣйствительно произошелъ въ ея домѣ по милости англичанина, зараженнаго сплиномъ; они могутъ за ночь надуматься и вообразить, что небо въ этомъ городѣ слишкомъ душитъ ихъ, и на другой же день уложить вещи — да и поминай, какъ звали. Въ качествѣ женщины и хозяйки меблированныхъ квартиръ, госпожа Щмицъ считала своею обязанностью употребить всѣ средства, чтобъ вывѣдать причину задумчивости Свена. Немного прошло времени, какъ хитрая іозяйка открыла эту тайну. Вѣдь была же причина, почему бинокль всегда находился на столикѣ около его качалки на открытомъ балконѣ; не трудно было понять, что Свенъ при короткихъ разговорахъ съ нею о хозяйственныхъ дѣлахъ каждый разъ сводилъ разговоръ на извѣстную даму, и вѣроятно ему очень нравилось общество извѣстной дамы, а иначе онъ не сталъ бы проводить цѣлые вечера день за день въ извѣстной дачѣ.

Такимъ образомъ Шмицъ узнала гораздо прежде совершавшейся катастрофы, почему драгоцѣнное спокойствіе мистера Томлинсона, жившаго какъ-разъ подъ квартирою Свена, нарушалось шагами по ковру надъ его головой по цѣлымъ ночамъ непрерывно взадъ и впередъ. Теперь и сомнѣнію не было мѣста. Мистеръ Дургамъ утонулъ во время катанья на лодкѣ; Свена, промокшаго насквозь, принесли безъ чувствъ въ квартиру; госпожа Шмицъ напрягала силы своего ума, чтобъ докопаться настоящей сути этой ужасной исторіи; на помощь къ ея проницательности подоспѣло случайное подслушиваніе у замочной скважины въ дверяхъ Свеновой комнаты, когда друзья вели такіе горячіе разговоры. Шмицъ расхаживала по таинственному убѣжищу своей гостиной, которая находилась въ нижнемъ этажѣ, направо отъ подъѣзда, напротивъ швейцарской, расхаживала и обдумывала, что предпринять въ такомъ затруднительномъ положеніи. Вѣдь это адская исторія — именно такая же, какъ четыре года тому назадъ, когда Бобъ Уэсли ухаживалъ за красавицей; только тогда исторія не принимала такой убійственный оборотъ, какъ теперь, когда Дургамъ холоденъ и мертвъ лежитъ въ могилѣ.

— Чего бы не далъ баронъ, чтобъ...

Тутъ госпожа Шмицъ съ испугомъ оглянулась, потому что послѣднія слова она произнесла вслухъ, по своей дурной привычкѣ. Никто ее не слышалъ, никто и слышать не могъ, однако она встала съ своего большого кресла, затворила на ключъ двери, повѣсила черный шелковый переднйкъ на замочную скважину, потомъ подошла къ старомодной конторкѣ, стоявшей въ углу комнаты, открыла ее, вынула изъ выдвижного ящика шкатулку чернаго дерева, поставила шкатулку на столъ около лампы и отперла ее серебрянымъ ключикомъ, воткнутымъ въ замокъ. Въ шкатулкѣ лежала книжка въ сафьянномъ переплетѣ, какія обыкновенно употребляются женщинами для записыванія стиховъ, особенно имъ нравящихся, или другихъ подобныхъ потребностей, и кромѣ того въ ней лежали, нѣкоторыя недорогія золотыя вещицы. Шмицъ разсматривала эти сокровища — что случалось съ нею не въ первый уже разъ, и кто посмотрѣлъ бы со стороны, какъ она, наклонивъ голову, зоркими, сверкающими глазами разсматривала все, что было въ шкатулкѣ, тому невольно пришла бы на память старая сова, которая поймала мышку и глубокомысленно разсматриваетъ ее въ своихъ когтяхъ. Наконецъ она отстегнула застежки у книги и стала перелистывать страницы.

— Кто могъ бы это прочесть? ворчала она: — вотъ онъ могъ бы прочитать, потому что онъ знаетъ по-англійски. И что онъ далъ бы, чтобъ только имѣть ее въ рукахъ своихъ! Съ-тѣхъ-поръ прошло уже четыре года, а все-же тутъ много должно быть такого, что было бы очень полезно, еслибъ онъ только могъ это знать. Ну, разумѣется, остального я не осмѣлюсь ему показать, развѣ что въ крайней надобности. И затѣмъ я вздохнула бы свободно, а ужъ какъ бы мнѣ хотѣлось вздохнуть свободно! Какъ тутъ быть? Гм! гм!

Госпожа Шмицъ не могла въ этотъ вечеръ ни на что рѣшиться, да и на другой день тоже. Наконецъ въ одинъ сумрачный и дождливый день она положила книжку на подносикъ изъ новаго серебра, на который поставила кофе, и собственноручно принесла въ комнату Свена.

При ея входѣ, Свенъ очнулся отъ оцѣпенѣнія, въ которое впадалъ по цѣлымъ часамъ, и тотчасъ схватился за книгу.

— Что это вы принесли мнѣ, милая госпожа Шмицъ? спросилъ онъ, не поднимая глазъ отъ книги.

— Кофе, господинъ баронъ, сказала хозяйка и поставила подносъ на столикъ у постели. .

— А это что такое? спросилъ онъ, указывая на книгу.

Рука госпожи Шмицъ дрожала, когда она торопливо устанавливала кофейный приборъ; ея голосъ тоже дрожалъ, когда она поспѣшно произносила слѣдующія слова, точно ее очень торопили:

— Одна англичанка жила у меня за много лѣтъ предъ этимъ и забыла у меня эту книгу. Мнѣ все хотѣлось показать ее господину барону, и вотъ я придумала, что именно теперь кстати, когда господинъ баронъ такъ скучаетъ... Но вотъ опять! слышите ли, какъ барабанитъ мистеръ Томсонъ? Вѣдь эдакъ онъ всѣ колокольчики оборветъ!

Только ленты отъ чепчика разлетались, когда она бросилась за дверь.

Глава четырнадцатая.

Какъ только Свенъ остался одинъ, онъ снова погрузился въ оцѣпенѣніе, изъ котораго на минуту вырвало его появленіе хозяйки. Но вотъ взглядъ его случайно упалъ на книгу въ сафьянномъ переплетѣ; онъ сталъ обдумывать, какимъ образомъ она попала ему на столъ. Машинально взялъ онъ книгу въ руки и вдругъ содрогнулся, когда взглядъ его упалъ на прекрасный англійскій почеркъ, которымъ исписаны были страницы... «Не говорила ли она объ англичанкѣ, которая много лѣтъ назадъ оставила у нея эту книгу, или мнѣ только померещилось?» Поспѣшно пробѣжалъ онъ нѣсколько строкъ, которыя возбудили въ немъ интересъ; потомъ онъ сталъ все читать отъ начала до конца, не думая уже о томъ, что не имѣетъ никакого права читать чужія тайны, а съ тревожнымъ предчувствіемъ перелистывалъ страницу за страницей.


Фанни — такъ назову я героиню этой истинной исторіи — никогда не знала своего отца. Ея мать, будучи баядеркою, обладала благороднымъ характеромъ, который возмущался противъ недостойнаго обращенія, и предпочитала крайнюю нищету блеску позора. При такой обстановкѣ, гдѣ развратъ общее правило, гдѣ соблазны въ колосальныхъ размѣрахъ, она сохраняла чистоту. Она была любимая и, за свою красоту, прославленная танцовщица, но никто не имѣлъ права похвастаться ея благосклонностью. Но тутъ узнала Констанца моего отца, узнала къ своему несчастью. Онъ былъ блестящій, красивый господинъ, искусный во всѣхъ родахъ обольшенія, особенно въ искусствѣ съ помощью развращеннаго и себялюбиваго сердца притворяться честнѣйшимъ, прямодушнымъ человѣкомъ. Казалось, онъ былъ пораженъ красотою Констанцы, восхищенъ ея добродѣтелью, и съ такимъ искусствомъ облекся личиною восторженнаго, чистосердечнаго поклонника, что для довѣрчивыхъ глазъ благородной дѣвушки эта личина была непроницаема. Такъ какъ онъ не жилъ въ томъ городѣ, гдѣ Констанца занималась своимъ искусствомъ, но, по его словамъ, жилъ вмѣстѣ съ отцомъ въ помѣстьѣ, подъ строгимъ надзоромъ угрюмаго, суроваго старика, то могъ только изрѣдка, и то украдкой, видѣться съ своею возлюбленной; слѣдовательно, въ ихъ отношеніяхъ не было. недостатка въ волшебной таинственности, которая имѣетъ особенную прелесть для большинства характеровъ, особенно такихъ фантастическихъ, каковъ былъ у Констанцы. Но къ чему распространяться насчетъ развитія ежедневныхъ драмъ? Жестокая развязка слишкомъ скоро нагрянула. Несчастный соперникъ кавалера написалъ безыменное письмо Констанцѣ, въ которомъ предупреждалъ ее отъ сближенія съ человѣкомъ, который былъ извѣстный развратникъ, который не можетъ сдержать обѣщанія жениться на ней послѣ смерти отца, тѣмъ болѣе не можетъ, что отецъ его умеръ два мѣсяца назадъ, а самъ онъ лѣтъ восемь женатъ на прекраснѣйшей и достойнѣйшей женщинѣ, отъ которой имѣетъ уже троихъ дѣтей.

Ни одному слову не повѣрила Констанца. Письмо она показала прекрасному кавалеру и просила его посмѣяться вмѣстѣ съ нею надъ презрѣнными клеветами несчастнаго соперника. Но кавалеръ не смѣялся — напротивъ, сдѣлался очень серіозенъ и послѣ короткаго размышленія сказалъ: