Собравъ всѣ свои силы, она выпрямилась и дико посмотрѣла кругомъ, какъ будто бы ужасное рѣшающее слово еще звучало изъ всѣхъ угловъ и отдавалось въ этихъ стѣнахъ, напоминая, что здѣсь ей не мѣсто. Ея колѣна дрожали, но она прошла черезъ мастерскую, отдернула занавѣсъ и вошла въ зимній садъ.

Фонтанъ журчалъ, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь частую сѣть вѣтвей и листьевъ, отражались на блестящей водной поверхности и капли падали въ бассейнъ точно золотой бисеръ.

Это монотонное плесканье и журчанье среди безмолвнаго царства растеній, подлѣ комнаты, гдѣ сейчасъ только спорили два человѣка съ бурной страстностью и злобой, имѣли какое то демоническое непреодолимое дѣйствіе!… Убаюкивающее плесканье свѣжей воды, бьющей изъ земли въ точно опредѣленномъ количествѣ, и ни одной каплей болѣе, чѣмъ можетъ вмѣстить бассейнъ!

Она пристально смотрѣла на колыхавшуюся въ бассейнѣ воду. И ей казалось, что вода поднимается все выше и выше, что изъ нея выходитъ голова подъ густымъ серебристымъ покрываломъ. Складки покрывала все болѣе и болѣе расширяются, выходятъ за края бассейна и разливаются по асфальтовому полу все дальше и дальше. И серебристый хвостъ, все раздуваясь и величественно расширяясь, вдругъ перебрался за бархатную занавѣску! Какъ вдругъ заблестѣлъ тамъ мозаиковый полъ, и какъ все оживилось въ углахъ и по стѣнамъ. Листы бумаги, большіе, толстые, покрытые эскизами, и всѣ ненавистныя лица въ рамкахъ попадали и закачались на серебристыхъ волнахъ. Разостланные на полу шкуры пантеръ и медвѣдей тихо поднялись, точно на спинахъ своихъ прежнихъ владѣльцевъ; ибисы и вазы съ кактусами попадали съ подставокъ и консолей; даже тяжелые шкафы и полки по стѣнамъ закачались, точно сильныя грубыя руки трясли и раскачивали ихъ, и вся сверкающая посуда, чайники и кубки, венеціанскій хрусталь и зеркала, все со звономъ попадало со своихъ мѣстъ… Полудавленный дикій крикъ раздался въ зимнемъ саду, и высокая согнутая женская фигура выскочила оттуда и побѣжала по платановой аллеѣ, и къ шуму ея шелковаго платья примѣшивалось безпрерывное бормотанье: „ненависть, ненависть!“…

39.

Вскорѣ послѣ того въ бель-этажѣ поднялись шумъ и суетня; люди торопливо бѣгали взадъ и впередъ. Всѣ имѣвшіеся сундуки были принесены въ залу, гдѣ находилась канонисса, энергично распоряжавшаяся и отдававшая приказанія. Ея щеки пылали, а въ темныхъ суровыхъ глазахъ горѣлъ какой-то странный лихорадочный огонь; но каждое ея приказаніе отдавалось „мастерски“, какъ говорила прислуга, такъ что не могло быть ни замѣшательства, ни путаницы.

Странно, что на этотъ разъ все серебро, все что было въ шкафахъ, все бѣлье до самой послѣдней салфетки укладывалось въ сундуки; снимались даже со стѣнъ картины и со столовъ разныя бездѣлушки и альбомы и также упаковывались. Изъ этого можно было заключить, что господа уѣзжаютъ надолго, можетъ быть даже въ одно изъ имѣній на Рейнѣ, такъ какъ зачѣмъ бы стали брать серебро и столовое бѣлье, еслибы останавливались въ отеляхъ?… Но всего загадочнѣе было то, что фрейлейнъ фонъ Ридтъ телеграфировала повѣренному баронессы, жившему на разстояніи нѣсколькихъ желѣзнодорожныхъ станцій, чтобы онъ немедленно пріѣзжалъ. Камердинеръ Робертъ думалъ, что баронессѣ надо много денегъ для путешествія, и потому вызывается сюда адвокатъ.

Мадемуазель Биркнеръ разсказывала все это въ дѣтской Анхенъ и Деборѣ, и донна Мерседесъ слышала изъ своей спальни… Итакъ отъѣздъ былъ окончательно рѣшенъ. Онъ отправляется пожинать новые лавры, и женщина, презирающая и его призваніе, и искусство, настояла на томъ, чтобы сопровождать его… Картина, которая будетъ выставлена, внушала ей ужасъ, и всетаки она упорно хотѣла оставаться подлѣ художника, чтобы съ досадой и гнѣвомъ видѣть тріумфъ мастерского произведенія.

Нѣсколько недѣль тому назадъ донна Мерседесъ подумала бы съ чувствомъ удовлетворенія, что это Немезида мститъ художнику за женитьбу на деньгахъ – но сегодня ею овладѣло горячее страстное участіе, и она сердилась на нелѣпую судьбу, приковавшую къ одной цѣпи благороднаго умнаго мужчину и тупоумную женщину…

Она не видала его болѣе, да и не желала этого, такъ какъ не была увѣрена въ своей твердости и самообладаніи передъ этими честными и проницательными голубыми глазами… Но она должна увидѣть еще разъ его послѣднее, его любимое произведеніе – сѣдую гугенотку, прежде чѣмъ ее упакуютъ въ ящикъ и отправятъ на выставку…

Между тѣмъ наступилъ вечеръ. Солнце давно уже зашло; но серебристый свѣтъ полной луны не допускалъ мрака на землю, и было свѣтло, какъ днемъ. Ярко озаренный луной поднимался въ воздухѣ рельефно украшенный фронтонъ дома съ колоннами, вода маленькаго быстраго ручейка, пересѣкавшаго лужайку, блестѣла и искрилась, и бѣлая мастерская стояла, залитая свѣтомъ. Лучи мѣсяца, проходя черезъ большія верхнія окна, ярко освѣщали женскую группу въ саду древняго французскаго замка.

Донна Мерседесъ робко прошла черезъ рощу и пересѣкла лужайку, высокая трава заглушала ея шаги. Анхенъ сказала, что баронъ Шиллингъ уѣхалъ верхомъ – онъ часто дѣлалъ это въ прекрасныя лунныя ночи, а баронесса съ самаго обѣда заперлась въ своей спальнѣ, чтобы избавиться отъ шума, производимаго сборами и укладкой. Садовникъ тоже давно ужъ прошелъ черезъ передній садъ въ пивную, и только въ комнатѣ надъ конюшнями одиноко свѣтился огонекъ; конюхъ, должно быть, былъ дома, но его донна Мерседесъ никогда не встрѣчала въ саду. Поэтому она надѣялась, что ее никто не увидитъ, но всетаки пугалась малѣйшаго скрипа гравія подъ ея ногами, точно шла воровать.

Близъ мастерской она начала вдругъ съ удивленіемъ прислушиваться, – оттуда доносился такой шумъ и плескъ воды, какъ будто бы дикій лѣсной ручей низвергался съ горы; ей нечего было бояться, что услышатъ ея поспѣшные шаги по гравію площадки – шумъ этотъ заглушалъ ихъ.

Лунный свѣтъ падалъ туда прямо черезъ стеклянную крышу; подойдя ближе, она увидала ярко освѣщенныя группы глоксиній, магнолій и померанцевъ, она могла различить всѣ зубцы вѣерообразныхъ листьевъ, прислонившихся къ стеклянной стѣнѣ, но она увидала также что всѣ фонтаны отперты.

Серебристые струи воды журчали и сверкали между вершинами пальмъ и драконовыхъ деревьевъ, ей казалось, съ каждой минутой притокъ воды становился сильнѣе.

Безпрерывно прибывающая вода била уже каскадомъ черезъ край большого бассейна; нѣкоторыя изъ маленькихъ каменныхъ группъ, имѣвшихъ отдѣльные бассейны, изъ которыхъ вода также потоками лилась черезъ край, походили на блестящій стеклянный куполъ.

Донна Мерседесъ съ минуту простояла въ испугѣ передъ стеклянной дверью, которая оказалась запертой. Должно быть сточные трубы засорились… Уже асфальтовый полъ былъ залитъ водой и многіе цвѣточные горшки опрокинулись.

Дверь въ мастерскую была открыта настежь: бархатный занавѣсъ былъ отдернутъ, и мозаиковый полъ мастерской не былъ отдѣленъ отъ пола зимняго сада ни порогомъ, ни ступенькой. А между тѣмъ тамъ на полу лежало и стояло много драгоцѣнныхъ предметовъ древности, а также стояли прислоненные къ стѣнамъ самимъ барономъ Шиллингъ эскизы и начатыя картины. Все это погибнетъ, пропадетъ, если вода проберется туда.

Она побѣжала къ двери, которая вела прямо изъ сада въ мастерскую, но и она не подавалась подъ ея дрожащей рукой, только въ двери, за которой находилась лѣстница, ведущая въ верхній этажъ, видна была щель. Она отворила ее и бросилась наверхъ. Отвѣсно падавшіе лучи мѣсяца слабо освѣщали тѣсную душную площадку, на которую выходила только одна дверь; Донна Мерседесъ толкнула ее и очутилась въ комнатѣ барона Шиллингъ…

Баронесса была права, – душно и невыносимо жарко было въ этой низенькой комнатѣ, въ которую хозяинъ шиллингова дома добровольно изгналъ себя изъ-за щепетильной сестры своего покойнаго друга, не хотѣвшей жить подъ одной крышей съ нимъ.

Вотъ и гобеленовая гардина, отдѣляющая комнату художника отъ мастерской. Донна Мерседесъ быстро отодвинула ее и вышла на галлерею. Передъ ней внизу лежалъ ярко освѣщенный огромный четыреугольникъ мастерской и блестѣлъ различными красками картинъ, видѣнныхъ ею при яркомъ живомъ освѣщеніи полуденнаго солнца, и казавшихся теперь блѣдными и призрачными, хотя и полными какой-то таинственной жизни.

Отсюда сверху также видно было зимній садъ, широко раскинувшійся за стеклянной стѣной, какъ роскошная картина растительнаго царства на днѣ моря просвѣчивающая сквозь зеленоватую воду.

Шумъ и плескъ фонтановъ ясно слышался здѣсь, а тамъ внизу вода уже врывалась въ мастерскую черезъ дверь широкими полосами и отдѣльными струйками, извивавшимися подобно пресмыкающемуся животному.

Окинувъ все это быстрымъ взглядомъ, донна Мерседесъ направилась къ витой лѣстницѣ, чтобы поспѣшить внизъ, какъ вдругъ до слуха ея долетѣлъ полуподавленный радостный смѣхъ. Она невольно отступила назадъ – ею овладѣлъ ужасъ. Кому принадлежалъ этотъ странный звучный голосъ? Ребенокъ-ли смѣялся тамъ внизу или сумасшедшій?

Она перегнулась черезъ перила и посмотрѣла внизъ. На освѣщенномъ мѣсяцемъ пространствѣ не было никого, только въ темномъ углу на нижней ступенькѣ лѣстницы виднѣлся какой-то странный предметъ – точно брошенный узелъ, какъ показалось доннѣ Мерседесъ въ первую минуту.

Но чѣмъ шире и быстрѣе разливалась вода по мозаиковому полу, тѣмъ оживленнѣе становилось въ темномъ углу, и вдругъ какая-то фигура большимъ прыжкомъ выскочила на свѣтъ. Это была женщина, жившая въ бель-этажѣ, хозяйка шиллингова дома! Она, казалось, ожидала въ темномъ углѣ приближенія воды и тотчасъ-же кинулась къ стѣнамъ и опрокинула на полъ прислоненныя къ нимъ картины, она бросала на полъ рукописи, книги, папки съ эскизами, лежавшія на столахъ, и, наконецъ, подойдя къ большому круглому столу, стоявшему около мольберта, схватила ножъ, которымъ баронъ Шиллингъ недавно вырѣзалъ изъ рамки картину.

Блестящій клинокъ засверкалъ при свѣтѣ мѣсяца въ ея высоко поднятой рукѣ… Ея густые бѣлокурые волосы распустились и падали на спину, но она не замѣчала этого; она старалась только подобрать лѣвой рукой шлейфъ своего сѣраго шелковаго платья, чтобы не замочить его, такъ какъ вода уже заливала ей ноги… Итакъ она не была сумасшедшей, какъ было подумала со страхомъ донна Мерседесъ, она дѣйствовала обдуманно, хотя и подъ вліяніемъ сильнаго нервнаго возбужденія.