Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдѣлала недовольное лицо.

– Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилѣтней дѣвчонки! – проворчала она. – Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портретѣ такъ повелѣваетъ и покоряетъ себѣ всѣхъ, что же должно быть въ дѣйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмѣстѣ съ тѣмъ граціозно представила жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: „великолѣпно“, а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нѣжно прижалъ ее къ своей груди.

– Вѣдь я буду съ тобой, Люсиль! – сказалъ онъ задушевно.

– И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародѣйкой такъ же, какъ и его сынъ, – засмѣялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру дѣвушки въ объятіяхъ молодого человѣка.

– Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

– Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

– Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, – рѣшилъ старый баронъ. – Горничная, которая теперь хнычетъ въ отелѣ, понятно отправится вмѣстѣ съ вами.

– И ты въ самомъ дѣлѣ хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? – серьезно спросилъ молодой баронъ. – Не повидавшись съ матерью своей невѣсты…

– Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, – прервала его Люсиль въ ужасѣ. – Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вѣнѣ, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ – она поставитъ на ноги всѣ полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не дѣлать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

– Безъ всякаго промедленія, – отвѣчалъ онъ твердо и рѣшительно. – Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мнѣ это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю всѣ усилія, чтобъ примириться, будь увѣренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

– Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… – онъ хотѣлъ сказать – не любишь, но проглотилъ эти слова при взглядѣ на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мѣста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послѣднихъ объясненій у нея на лицѣ появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ софѣ, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стѣны, сѣла на нее и прислонилась головой къ рѣзьбѣ, украшавшей стѣну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылкѣ, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолѣпные бѣлокурые волосы такъ пошли бы къ свѣжему личику, но здѣсь они лежали, какъ чужіе. Она сидѣла такъ со сложенными на колѣняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрѣнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами – какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дѣяніяхъ.

Старый баронъ бросилъ на нее искоса полунасмѣшливый, полусердитый взоръ.

– Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дѣтей, – вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. – Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нѣтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не умѣетъ ловить улыбающееся ему счастье – не человѣкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.

– Адамъ, папа? Да вѣдь ты его прогналъ сегодня послѣ обѣда.

Старый баронъ посмотрѣлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вѣря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.

– Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, – проворчалъ онъ сердито. – Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ ушелъ, старый дуракъ.

– Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, – сказалъ молодой баронъ. – Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.

– Ба! не долженъ ли я былъ надѣть перчатки и привѣтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?

– Я говорилъ съ Адамомъ, – горячо вступился Феликсъ, – онъ былъ внѣ себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ – такое подлое предательство, и мой дядя…

– Молчи! Твой дядя мошенникъ! – закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнѣва покрыла его лицо. – Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслѣдства. Какъ и гдѣ онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вѣдь этотъ негодяй себѣ на умѣ. Онъ всю жизнь бродилъ во мракѣ, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это вѣрно. Ну, довольно объ этомъ!

Онъ откинулся на спинку кресла.

– Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, – приказалъ онъ спокойно.

Баронъ Шиллингъ отворилъ дверь и отдалъ приказаніе.

Изъ сѣней послышался шумъ голосовъ, но никто изъ присутствующихъ не обратилъ на это вниманія.

Дверь быстро захлопнулась… Вскорѣ послѣ того въ салонъ вошелъ слуга съ подносомъ, и вмѣстѣ съ нимъ ворвался все усиливавшійся шумъ. Изъ общаго гула выдѣлялись восклицанія изумленія и ужаса.

– Чортъ возьми! Кажется уличный скандалъ перешелъ къ намъ въ домъ, – вскричалъ старый баронъ, прислушиваясь. Онъ выпрямился, опираясь руками на ручки кресла, и взглянулъ на вошедшаго слугу, у котораго посуда подозрительно звенѣла на подносѣ.

– Что съ тобой? – вскричалъ онъ. – Ты блѣденъ, какъ мертвецъ, и дрожишь, какъ несчастный грѣшникъ! Что тамъ случилось?

– Это изъ-за Адама! – проговорилъ, запинаясь, молодой лакей.

– Изъ-за Адама? Развѣ онъ вернулся, негодяй?

– Нѣтъ, сударь, только его Анхенъ. Она уцѣпилась за сторожа Фрица и не хочетъ идти домой къ бабушкѣ.

– Ей тамъ и дѣлать нечего, – она принадлежитъ отцу, а его домъ въ домѣ Шиллинга. Почему онъ не возвращается? Пусть тотчасъ же придетъ!

– Адама, сударь, только что вытащили изъ воды – онъ умеръ.

Старый баронъ упалъ въ кресло, какъ бы пораженный ударомъ.

Въ ту же минуту баронесса испустила крикъ ужаса. Она вскочила съ мѣста, бросилась къ мужу и спряталась въ его объятіяхъ.

– Тамъ, тамъ, – бормотала она, указывая на стѣну, прислонившись къ которой сидѣла.

– Тамъ что-то шевелится, кто-то громко вздыхаетъ, будто человѣкъ полной грудью – на меня подуло холодомъ!

При этомъ крикѣ Люсиль однимъ прыжкомъ очутилась подлѣ Фоликса. Ея прелестное личико поблѣднѣло, какъ снѣгъ, и, зажимая уши руками, чтобы тоже не услыхать ужаснаго шума, она уставилась испуганными глазами въ страшную стѣну. Въ отношенiи страха и легкомысленное дитя свѣта, и монастырская воспитанница, казалось, вполнѣ гармонировали.

– Ты знаешь, Клементина, что твой слухъ нервно раздраженъ, – успокаивалъ ее мужъ, – голосъ его дрожалъ отъ внутренняго волненія вслѣдствіе только что услышеннаго потрясающаго сообщенія слуги.

– Съ этой стороны часто слышится шорохъ – сюда, вѣроятно, пробираются мыши изъ монастырскаго дома…

– О нетъ, я это лучше знаю! это бѣдная душа! – вскричала она растерянно, ея худая фигура корчилась, какъ въ судорогахъ.. – Самоубійца за свои грѣхи осужденъ на вѣчное скитанье въ домѣ Шиллинга. Арнольдъ, мы не можемъ здѣсь больше оставаться.

Горькая улыбка и выраженiе безнадежности и подавляемаго гнѣва появилось на лицѣ молодого человѣка.

– Это вздорныя монастырскія бредни, о которыхъ ты никогда не должна упоминать при мнѣ, Клементина, – сказалъ онъ рѣзко и строго, освобождаясь отъ обнимавшихъ его рукъ и усаживая дрожащую женщину въ ближайшее кресло.

– Ты говорилъ, что маленькая Анхенъ тутъ? – обратился онъ къ Христіану, который, окаменѣвъ отъ ужаса, забылъ поставить подносъ съ шампанскимъ на столъ и все держалъ его въ рукахъ.

– Да, сударь, – отвѣчалъ онъ, приходя въ себя. – Адамъ отвелъ ее сегодня послѣ обѣда къ своей тещѣ и потомъ ушелъ. Но такъ какъ онъ долго не возвращался, то Анхенъ стала безпокоиться и убѣжала потихоньку. Она дождалась въ саду Фрица и просила его помочь ей найти отца, что онъ и исполнилъ, такъ какъ самъ очень безпокоился. Несмотря на проливной дождь, они обѣжали всѣ улицы и, когда вышли на дорогу въ Мейрингеръ, то увидали, что несутъ Адама. Онъ бросился въ рѣку недалеко отъ мельницы.

– Безумный глупый поступокъ! Никогда я не думалъ, что Адамъ сдѣлаетъ что-нибудь подобное! – беззвучно пробормоталъ старый баронъ. Его здоровое румяное лицо осунулось и поблѣднѣло.

– Онъ не сознавалъ, что дѣлалъ, сударь, – робко и съ состраданіемъ, какъ бы извиняясь, сказалъ Христіанъ. – Старшій мельникъ, который былъ знакомъ съ Адамомъ, уговаривалъ его; онъ сразу догадался, что тотъ не въ своемъ умѣ, – онъ говорилъ безсмыслицу, былъ страшно красенъ и побѣжалъ дальше, какъ будто кто гнался за нимъ по пятамъ. Мельникъ съ работникомъ послѣдовали за нимъ къ рѣкѣ, но не успѣли они оглянуться, какъ Адамъ бросился въ воду… Мельникъ говоритъ, что онъ не захлебнулся, потому что они сейчасъ же его вытащили, но съ нимъ сдѣлался ударъ, потому что онъ сильно разгоряченный попалъ въ холодную воду.

– Пусть Анхенъ войдетъ сюда, – приказалъ старый баронъ, выпрямляясь въ креслѣ.

– Погода привела дѣвочку въ ужасное состояніе, сударь, – нерѣшительно сказалъ слуга, – платье прилипло къ тѣлу, и она босикомъ. Мадемуазель Биркнеръ громко плачетъ и говоритъ…

– Что говоритъ мадемуазель Биркнеръ, до меня не касается – дѣвочка должна придти сюда! – повторилъ старый баронъ, разсерженный возраженіемъ. – Пусть Биркнеръ сама ее приведетъ.

Слуга поспѣшно вышелъ, и вслѣдъ за тѣмъ отворилась дверь и вошла мадемуазель Биркнеръ, давнишняя экономка въ домѣ Шиллинга, подталкивая передъ собой Анхенъ… Ребенка нельзя было узнать. Красное платьеце и растрепанные волосы промокли и прилипли къ ея худому тѣлу, съ нея капала вода, и босыя ноги были въ грязи. По знаку стараго барона мадемуазель Биркнеръ, у которой по лицу текли крупныя слезы, подвела дѣвочку ближе.