— Вы не находите сходства? – в какую-то минуту миссис Глендовер оказалась подле нее, и та смутилась при виде женщины, которая застала ее за изучением очередного полотна.

Она лишь утвердительно кивнула в ответ.

– Это прадед милорда, вылитая его копия. Те же выразительные глаза, тот же характерный рот и ярко выраженные скулы. Даже с его отцом нет такой близкой схожести, как с прадедом.

Она не могла не согласиться с Миссис Глендовер — высокий мужчина, смотревший на нее с портрета, во многом напоминал лорда Элтби. Единственным отличием был возраст, его седые волосы и не присущие лорду Элтби усы.

— Вы правы, миссис Глендовер, однако я не увидела среди картин портрета самого лорда Элтби, – она как могла осторожно, стараясь не выдать своего любопытства, коснулась интересующей темы.

— О,… это просто объяснить. Портрета не существует вовсе, – миссис Глендовер взяла ее под руку, и они проследовали к остальной прислуге. – Лорд Элтби отказывается позировать. И как не старался отец убедить его в важности такого шага, все безрезультатно. Но это старая история…

И так как она внимала всему сказанному, миссис Глендовер продолжила.

— Граф Элтби оставил родовое поместье и уже давно живет обособленно в английской глуши. Я знала его еще в ранней юности. Да… Это очень старая история.

У миссис Глендовер была поразительная способность увлекать собеседника. Вот и теперь, оставив ее в полном неведении, женщина устремилась к двери, в которой уже показался мистер Браун.


Глава 15 

Мистера Брауна всегда отличала военная выправка и безукоризненный внешний вид. Он был человеком в высшей степени почитавшим все законы благопристойности, вежливым и кротким, как того и требовала его кропотливая работа, и который в свои преклонные годы, к довершению всего, мог без зазрения совести гордиться собой.

Мистер Браун поклонился всем присутствующим и обратился к миссис Глендовер.

— Мадам, доставили заказ мистера Руда.

— Прекрасно, — миссис Глендовер вынула из кармана фартука часы, взглянула на время и обернулась к девушкам, — не обманул старый хитрец, доставил в срок, и даже со временем не напутал.

Эмма ответила бурным рукоплесканием – по всему было видно, что эта новость более чем приятна, Юная особа схватила Кити за руку и пронеслась мимо нее. Уже достигнув двери, она обернулась.

— Лидия, вам тоже должно быть интересно, — восторженный голос Эммы эхом разнесся по залу, нарушив его обыкновенно тихий распорядок. – Привезли новую одежду для прислуги. В этом году миссис Глендовер делает для всех нас небывалый подарок к Рождеству, даря не просто отрез ткани, а готовое форменное платье.

— Эмма, вы забываетесь, — миссис Глендовер остановила взволнованную девушку, — это, скорее, подарок лорда Элтби, в котором я приняла небольшое участие.

Все трое с шумом покидали галерею, при этом Эмма продолжала расточать любезности миссис Глендовер, а та лишь отмахивалась рукой. Мистер Браун почтенно прошествовал вслед за дамами. Зал опустел. Она была уверенна в том, что все вышесказанное не могло относиться к ней, слишком малы были ее заслуги перед лордом Элтби, и так мало она проработала в доме, чтобы претендовать даже на такую рядовую для остальной прислуги благодарность. Она осталась и потому, что это место вызвало у нее живой интерес, именно живой, а ей нравилось это чувство.… Боясь выдать себя в присутствии миссис Глендовер, теперь она подолгу и без излишней осторожности всматривалась в незначительные, на первый взгляд, детали, плавные изгибы и контуры, которые то оттеняли, то наделяли характером линии. В этом было что-то возвышенное, что требовало времени и немалых усилий, чтобы проникнуть в суть каждого сюжета и понять его до конца. Если бы она могла изредка приходить в этот большой зал, уединившись, безмолвствовать в окружении старых полотен, если бы ее всю можно было поместить в этом таинстве чужих реликвий…

Она смирилась с тем, что ее радости будут бескровны, а полнота жизни — в заоблачной иллюзии вчерашнего дня, дороги останутся не пройденными, слова — не сказанными. «Нет» и «да» в одном только схожи — ей больше не придется их слышать в том смысле и значении, которое казалось верным. А в ее случае все было без правил, и казалось, что ей уже не выйти на свет, не увидеть того, что можно по праву считать счастьем. Но она ничего не требовала для себя. Ее единственное желание заключалось в том, чтобы остаться здесь. Она готова хранить в себе то апрельское утро, с его выгоревшим солнцем над водой, обломки маренного дерева на рыхлом песке, мокрые одежды, бесцветные глаза, которые уже не видели неба, и резкие порывы дождя с ветром, от которого слезы обжигали ее лицо ледяным огнем. Она согласна жить этим и многим другим, только бы жить здесь.

Она дошла до портрета, на котором был изображен мужчина в военной форме. Тот смирно сидел, облокотившись на спинку стула и скрестив руки на груди. Он как будто изучал собеседника. На вид ему было около сорока или того больше. Его каштановые волосы слегка вились, а уголки рта были приподняты в едва уловимой улыбке. Взгляд его серых глаз был открытым, а выражение лица, было скорее свойственно людям, достигшим желаемых высот. При этом ее поразил не мужчина — он был лишь неким дополнением к чему-то более значительному. На заднем плане картины просматривались выполненные в темно-голубых тонах облака. Художник уделил им небывалое значение — они приковывали зрителя уже тем, что имели столь необычные для себя формы, и тот свет, который сочился из них, был удивителен. Не было сомнений — солнце вот-вот должно выйти из своего убежища, одарив своим теплом земные просторы. Все было в этом ожидании, в шаге до вечного, но так и не наступившего мига. Она отыскала роспись в нижнем углу картины и год – 1821. Прошло больше двадцати лет, но это полотно оказалось последним из всех представленных в родовой галерее Элтби. Несложно было догадаться, что на полотне изобразили отца лорда Элтби. Она вспомнила слова миссис Глендовер: «… это старая история…». А всем старым историям свойственно заканчиваться скверно. Выходит так, что к ее неразгаданной истории добавилась еще одна. Ей было нелегко представить, из скольких таких эпизодов состояла жизнь лорда Элтби.

Она оставила картину и приблизилась к окну. Большая часть дня была позади, серые тучи метались в полуденном небе, в непреодолимом страхе перед непогодой трепетали верхушки деревьев. Каким сумрачным предстало все вокруг, и что самое печальное, этот нерадостный пейзаж грозил задержаться до самого Рождества. Ей вдруг показалось, что она уже прежде была в этом месте, и эта минута, ею прожитая, повторилась. Схожее с нею происходило и раньше, но на этот раз все выглядело куда более доподлинно. Она смотрела на свои пальцы, которые почти не касались стекла, но оставляли при этом чуть заметные следы на прозрачной поверхности, сквозь которые на нее смотрели глаза, большие и такие дорогие ее сердцу. Это были глаза ее отца те самые минуты, когда он подолгу разговаривал, расточая всю свою добродетель на окружающих. Да, так красноречиво и с интересом мог говорить исключительно ее отец. Она больше не встречала подобного дара в людях, благодаря которому он так легко выражал свои мысли, описывал всю многогранность существования, думал, не задумываясь, и так просто это выходило. И такой его способности не нужна была сила власти или подчинения, напротив, он готов был многое отдать лишь потому, что таковым являлся. И объяснений больших этому она не искала. Это был лучший из всех существовавших и существующих ныне людей, которому суждено было покинуть сей мир преждевременно, задолго до назначенного часа. Но сейчас это уже не было тем безумным отчаянием больной девочки, которая утратила смысл жизни, потеряв близких и все, что было дорого ей. Это была глубокая скорбь человека страдавшего, но сохранившего тепло в своем сердце. Время не лечит раны и не притупляет боль, просто к ней привыкаешь, срастаешься и продолжаешь жить.

К ней долго не возвращались. Считанные минуты она была у окна, после чего решила вернуться к работе и закончить всеми начатое дело. Она поспешила к корзине, где принялась отбирать понравившиеся ей растения. Ей удалось справиться с дубовыми подоконниками и стенами галереи без посторонней помощи. Зеленый плющ и омела разбавили серые краски зала и были тем недостающим звеном в единой гармонии, с которым картины смотрелись по-новому, а образы казались мягче. Становилось холодно, и ей все чаще приходилось греть озябшие руки, отчего она дышала на ладони, тщательно растирая их между собой. Пора было покинуть зал с его неизменными, хранившими былую славу и почести героями, самое время ей проститься с нахлынувшими воспоминаниями о семье. Ее ожидало тепло кухни и живая болтовня миссис Глендовер. Она позволила себе проститься с бегущими облаками, которые так пленили ее своей непринужденностью, и вышла из зала.

В доме было на удивление тихо. Вечер, привычно вносивший оживление в жизнь его обитателей, терпеливо ожидал прихода ночи. Она шла скорее на запах, а не на шум, доносившийся из кухни. Похоже, миссис Ларсон была верна себе и готовилась к Сочельнику заранее.

В кухне кроме миссис Ларсон и Эммы никого больше не оказалось. Она оставила корзину с омелой и остролистом у порога и прошла ближе к плите.

— Вы простите меня, Лидия? – она едва ли успела протянуть руки к огню, когда услышала за своей спиной тихий голос Эммы. – Я право совершенно потеряла счет времени, лучше отругайте меня сейчас…

— И если Лидии не удастся с этим справиться, — у порога появилась невысокая фигура миссис Глендовер, — я с удовольствием приду на помощь.

— О, это совершенно ни к чему, — она уже ставила воду на огонь, — я не сделала ровным счетом ничего особенного.

Эмма вернулась к столу и принялась заваривать чай.