Она неподвижно лежала въ своей спальнѣ, смертельная блѣдность покрывала ея исхудалое лицо, и только чудесные голубые глаза свидѣтельствовали о присутствіи жизни. Страдалица видимо сознавала, что скоро должна умереть и молча покорилась своей неизбѣжной участи. По крайней мѣрѣ, исполнилось то, чего она такъ страстно желала: докторъ Брукъ не отходилъ отъ ея постели и оберегалъ ее до послѣдней минуты; онъ далъ ей слово, что не уѣдетъ изъ виллы до тѣхъ поръ, пока ей не будетъ „лучше“, и это обѣщаніе дѣлало больную безконечно счастливою. Богъ услышалъ ея молитвы и облегчилъ послѣднія минуты тяжкихъ страданій присутствіемъ двухъ людей, дорогихъ для ея сердца: – Брукъ и Кети неотступно за ней ухаживали.

Кети скоро поправилась и встала подъ вечеръ втораго дня. Румянецъ снова разлился по ея пушистымъ щечкамъ, и только узкая повязка вокругъ головы и спущенныя косы напоминали о ея минувшей болѣзни. Энергія и твердая сила снова виднѣлись въ ея осанкѣ, а по наружности она казалась спокойною и хладнокровною къ случившемуся несчастію, не смотря на то, что тревожныя и безпокойныя чувства сильно терзали ея измученную душу.

Не легко было ей смотрѣть на умирающую сестру, которую она такъ горячо любила, а кромѣ этой скорби ее мучала еще увѣренность, что опекунъ былъ самъ виновенъ въ случившейся катастрофѣ.

Молодая дѣвушка рѣшилась поговорить объ этомъ съ Брукомъ, но онъ былъ скрытенъ и молчаливъ, какъ всегда.

Подъ вечерь, на второй день взрыва, тетушка Діаконусъ о чемъ то тихо бесѣдовала съ докторомъ, уединившись съ нимъ въ кабинетъ Генріэтты. Черезъ полчаса она вышла оттуда заплаканная, но въ радостномъ волненіи; а нѣсколько минутъ спустя добрая старушка простилась, велѣвъ перевести свою постель и остальную мебель въ городскую квартиру доктора, куда она намѣревалась переселиться со своею подругою и дожидаться тамъ, пока ея маленькій домикъ снова не будетъ готовъ принять ее въ свои уютныя комнатки.

По выраженію лица старушки, нельзя было узнать, что происходило въ ея душѣ, но изрѣдка возвращаясь въ виллу, чтобы навѣстить больную Генріэтту, она каждый разъ старательно избѣгала встрѣчи съ Флорою.

Прекрасная невѣста всего одинъ разъ удостоила больную сестру своимъ визитомъ и пришла въ ту минуту, когда знала, что доктора не было въ виллѣ. Проходя черезъ кабинетъ Генріэтты, гдѣ лежала Кети, гордая Флора не сочла нужнымъ повернуть своей головы, точно тамъ ничего не было, кромѣ пустыхъ стѣнъ. Она даже не взглянула на младшую сестру, не нашла для нея ни одного слова состраданія и для того, чтобы избѣжать съ нею новой встрѣчи, возвратилась къ себѣ не черезъ кабинетъ Генріэтты, а приказала горничной отворить дверь, выходившую изъ спальни прямо въ корридоръ.

Къ тому же словоохотливая Нанни съ двусмысленною улыбкою сообщила, что барышня уложила всѣ свои вещи и въ скоромъ времени собирается уѣхать изъ виллы.

Тяжело было на сердцѣ у бѣдной Кети: ей казалось, будто въ каждомъ углу комнаты кроется какая нибудь тайна, будто вмѣсто потолка надъ ея головою виситъ грозная, громовая туча, которая должна разразиться и раздавить ее своею тяжестью.

Случалось тоже, что въ бель-этажъ показывалась президентша, молчаливая и унылая, въ креповомъ чепцѣ и простомъ черномъ платьѣ; по ея разстроенному виду можно было видѣть, что она безвозвратно потеряла холодное спокойствіе и тактъ, который, по ея словамъ непремѣнно долженъ проявиться въ самыхъ критическихъ моментахъ жизни. А между тѣмъ теперь она поминутно утирала платкомъ обильныя слезы и глубоко вздыхала, не зная какъ помочь ужасному несчастію, однимь ударомъ поразившему всѣхъ обитателей виллы. Бѣдная страдалица Генріэтта каждый разъ вздыхала съ облегченіемъ, когда черный шлейфъ бабушкинаго платья исчезалъ за дверью ея спальни.

Рано утромъ, на третій день достопамятнаго событія, пожилая дама быстрымъ движеніемъ распахнула дверь рабочаго кабинета Флоры и вошла въ комнату съ газетнымъ листкомъ въ рукахъ. Флора въ это время усердно переписывала ярлыки на своихъ чемоданахъ и увидѣвъ бабушку, въ изнеможеніи опустившуюся на ближайшее кресло, быстро встала и подошла къ ней.

– Мои четыре тысячи талеровъ! – простонала президентша.

– Подумай, дитя мое; меня самымъ нечестнымъ образомъ обманули и лишили послѣднихъ грошей, оставленныхъ мнѣ твоимъ дѣдомъ. Мои четыре тысячи, которыя я берегла пуще своего глаза!

– Нѣтъ, бабушка, будь справедлива и скажи: твои четыре тысячи, которыя ты совсѣмъ не берегла, а легкомысленно пустила въ спекуляціи, – сказала Флора безжалостнымъ тономъ. – Помнишь, какъ я отговаривала тебя, но надо мной смѣялись, меня порицали за то, что я не пускала въ обороты свои вѣрныя государственныя облигаціи. Вѣрно, частный банкъ, куда ты отдала свои деньги, обанкрутился?

– Да, самымъ низкимъ, безсовѣстнымъ образомъ! Вотъ, читай! Мнѣ не придется получить даже пятидесяти талеровъ! – вскричала президентша, заливаясь слезами. – Замѣть только, что газета указываетъ на предыдущія сообщенія; слѣдовательно, это событіе совершилось уже нѣсколько дней тому назадъ, а Морицъ ничего не говорилъ мнѣ объ этомъ; – это непонятно.

– А ты забыла, что были номера „Биржевой газеты“, не дошедшіе до твоихъ рукъ?

– Такъ ты думаешь, что Морицъ, не желая поражать меня печальнымъ извѣстіемъ въ веселый день твоего дѣвичника, съ намѣреніемъ утаилъ отъ меня листокъ? Да, это весьма вѣроятно. И если бы онъ не погибъ, то навѣрное постарался бы возвратить мнѣ мою потерю, такъ какъ самъ уговорилъ меня отдать деньги. Мое положеніе ужасно, но въ случаѣ надобности я могу показать подъ присягою, что Морицъ взялъ мои деньги, чтобы пустить ихъ въ оборотъ, и тогда мнѣ могутъ выдать эту сумму изъ оставшагося послѣ него наслѣдства. Какъ ты думаешь, дорогая Флора?

Красавица съ презрѣніемъ кинула газету на столъ; она не знала, что отвѣтить разстроенной старушкѣ, какъ ловчѣе приступить къ дѣлу и открыть ей глаза. Никто изъ друзей не рѣшался объявить президентшѣ о банкротствѣ Морица, и потому ей нужно было сдѣлать это самой, чтобы не допустить бабушку осрамить себя въ глазахъ свѣта безпримѣрною безтактностью.

– Дорогая бабушка, – сказала она, понизивъ голосъ и ласково положивъ руку на плечо пожилой дамы, – первый вопросъ долженъ быть тотъ: какъ велико будетъ оставшееся наслѣдство?

– Объ этомъ, дитя мое, нечего говорить; посмотри вокругъ себя, взгляни въ окно, и ты убѣдишься, что четыре тысячи талеровъ бездѣлица въ сравненіи съ тѣми капиталами, которые выручатся изъ продажи всѣхъ этихъ владѣній. Положимъ даже, что движимый капиталъ Морица, заключавшійся въ различныхъ цѣнныхъ бумагахъ, пропалъ безвозвратно; но, вѣдь остается еще земля и недвижимое имущество, стоющее огромныхъ денегъ. Я бы благодарила Бога, еслибы могла имѣть какое-нибудь право на это наслѣдство.

Сказавъ это, президентша глубоко вздохнула.

Флора пожала плечами.

– Кто знаетъ, согласилась-ли бы ты на это.

– Что съ тобою, Флора? – воскликнула президентша съ жаромъ. – Не смотря на мои лѣта и на мою слабость, я готова была бы, Богъ знаетъ куда бѣжать, согласилась бы цѣлыя недѣли терпѣть голодъ и жажду, еслибы черезъ это могла добыть себѣ право единственной наслѣдницы. Кто могъ думать, что въ моей судьбѣ будетъ такой ужасный переворотъ! Страшно подумать, что при моемъ высокомъ положеніи я должна позволить изгнать себя изъ дома, который лично мнѣ обязанъ своимъ блескомъ. И вдругъ ничтожная старуха, простая бѣлошвейка займетъ мое мѣсто и поселится здѣсь со всею своею челядью!

– Объ этомъ нечего сокрушаться, дорогая бабушка; старая тетка Морица, равно какъ и ты не увидитъ наслѣдства своего племянника.

– Значитъ, являются еще новые наслѣдники?

– Да – кредиторы.

Президентша судорожно прижала руки къ груди и выкатила глаза.

– Успокойся, прошу тебя, и не дѣлай никакихъ сценъ! – прошептала Флора. – Въ людской знаютъ это еще лучше, чѣмъ я, и прислуга торопится какъ можно скорѣе покинуть нашъ разоренный домъ. Я обязана открыть тебѣ настоящее положеніе дѣлъ, ты должна узнать истину, чтобы потомъ не сдѣлаться смѣшною.

Она передернула черную креповую вуаль, положивъ ея ровными складками вокругъ исхудалой шеи старой дамы, и, вынувъ изъ своей косы шпильку, ловкимъ движеніемъ приколола сѣдой локонъ, распустившійся во время изъявленія горя и отчаянія.

– Никто не долженъ видѣть тебя, бабушка, пока ты не успокоишься, – продолжала Флора строгимъ голосомъ. – Намъ нужно какъ можно скорѣе съ достоинствомъ выйти изъ этого дѣла, – оно слишкомъ грязно; Богъ знаетъ, что еще будутъ говорить о немъ въ городѣ. Теперь не подлежитъ никакому сомнѣнію, что взрывъ ничто иное, какъ мошенническая продѣлка со стороны обанкрутившагося Ремера.

– Негодяй! низкій обманщикъ! – вскричала президентша, вскочивъ со стула.

Сильное нервное потрясеніе какъ будто возвратило силу ея ногамъ, такъ какъ она начала неутомимо бѣгать по комнатѣ и метаться изъ угла въ уголъ.

Флора молча указала бабушкѣ на выбитое окно, не защищенное ставнею.

– Подумай о томъ, что твой голосъ слышенъ на улицѣ! – сказала она сердито. – Развѣ ты не видишь, что съ ранняго утра вокругъ нашего дома бродятъ различные коммерсанты; говорятъ, что въ городѣ волненіе не имѣетъ границъ, многихъ разбираетъ страхъ за свои деньги, пущенныя въ спекуляціи. Все, что мы въ послѣдніе мѣсяцы забирали въ лавкахъ на хозяйство, еще не оплачено. Ты и не знаешь, что мясникъ имѣлъ дерзость явиться сегодня въ нашъ домъ еще съ восходомъ солнца и требовалъ, чтобы тебя разбудили. Ему, по всей вѣроятности, хочется попытаться, не отдашь-ли ты ему должные шестьсотъ франковъ, такъ какъ ты управляла хозяйствомъ; эта неслыханная смѣлость поражаетъ меня.

– Даже противно подумать, въ какой омутъ вовлекъ насъ этотъ негодяй! – сказала президентша, задыхаясь отъ ярости и гнѣва. – Милосердный Боже! какое ужасное положеніе! Что теперь дѣлать!

– Прежде, чѣмъ что нибудь начать, нужно уложить все то, что принадлежитъ лично намъ, и оставить этотъ домъ; иначе мы рискуемъ, что и наше имущество будетъ опечатано, а это намъ не можетъ быть пріятно. Теперь я пойду наверхъ и уложу въ сундуки все свое приданое. – При этихъ словахъ она злобно засмѣялась.