– Да, но эта избалованная барыня не отказывала себѣ ни въ какомъ капризѣ и слишкомъ усердно ѣла жирные пастеты и запивала шампанскимъ.

– Такъ говорилъ Брукъ, но родственники положительно опровергали это, – сказала Флора, пожимая руками виски, какъ будто она страдала головною болью.

– Знаешь Морицъ, когда я узнала о несчастіи на мельницѣ, то нѣсколько минутъ ходила въ саду, какъ помѣшанная. Зоммеръ былъ извѣстенъ во всѣхъ слояхъ общества и всѣ интересовались операціею. Допустимъ даже, что онъ умеръ не подъ ножомъ Брука – все таки станутъ утверждать, что благодаря только его крѣпкой натурѣ, кризисъ продлился на нѣсколько часовъ. И ты хочешь утверждать теперь невинность Брука? Да, впрочемъ и не старайся отрекаться отъ собственнаго убѣжденія! Посмотри на себя, какъ ты блѣденъ отъ внутренняго волненія.

Въ эту минуту распахнулась одна изъ боковыхъ дверей и на порогѣ показалась президентша Урахъ. Не смотря на ея семьдесятъ лѣтъ, она ходила очень быстро и могла похвастаться своею моложавостью; на ней не было даже мантильи, которая такъ благодѣтельно прикрываетъ талію старушекъ; бѣлая, кружевная косынка, плотно обхватывала ея грудь и талію и спускалась пышнымъ бантомъ на сѣрое, шелковое платье.

Ея посѣдѣвшіе волосы лежали густыми пуфами около лба, а сверхъ этой волосяной короны красовалась бѣлая тюлевая вуаль, длинные концы которой прикрывали ей шею и нижнюю часть подбородка, – единственныя погрѣшности ея наружности.

Она была не одна; около нея стояло странное существо, чрезвычайно маленькаго роста и неимовѣрной худобы; не смотря на свою малость, члены ея были пропорціональной величины, а сильно развитая голова молодой дѣвушки свидѣтельствовала, что ей было не менѣе двадцати-четырехъ лѣтъ.

Всѣ эти три женскія головы имѣли общія, фамильныя черты; тотчасъ можно было замѣтить тѣсную связь между бабушкой и внучками, только у младшей изъ нихъ гордый, правильный профиль казался нѣсколько удлиненнымъ, а подбородокъ немного шире и энергичнѣе. Цвѣтъ ея лица былъ болѣзненный, а губы совершенно синяго цвѣта.

Въ пушистыхъ, русыхъ волосахъ были приколаны бархатные банты огненнаго цвѣта, а ея миніатюрная фигура облечена въ красивый вечерній туалетъ.

Къ этому нужно еще прибавить, что съ одного боку у нея висѣла овальная, плетеная карзиночка, подбитая голубымъ атласомъ, въ которой сидѣла маленькая канареечка.

– Нѣтъ Генріэтта! – вскричала Флора съ нетерпѣніемъ и запальчивостью, въ ту минуту, какъ птичка, точно стрѣла пронеслась надъ ея головою, – этого я положительно не выношу. Ты можешь оставлять дома твой звѣринецъ, приходя ко мнѣ.

– Извіни Флора – мой маленькій Гансъ не дикое животное, не имѣетъ ни капытъ, ни роговъ и не сдѣлаетъ тебѣ вреда! – отвѣтила молодая дѣвушка совершенно равнодушно. – Приди сюда, моя птичка! – манила она канарейку, летавшую около потолка, и маленькое животное немедленно послушалась свою госпожу и сѣла на ея протянутый палецъ.

Флора отвернулась и пожала плечами.

– Право не понимаю тебя, бабушка, ни другихъ, – сказала она рѣзко. – Какъ это вы можете спокойно выносить всѣ фантазіи и глупыя ребячества Генріэтты? Въ вашемъ салонѣ скоро появятся голубиныя и вороньи гнѣзда.

– Что-жь, почему-жъ-бы и не такъ? – засмѣялась Генріэтта, показывая при этомъ два ряда тонкихъ, острыхъ зубовъ. – Добрые люди должны же сносить, когда ты при каждомъ удобномъ случаѣ расхаживаешь съ перомъ за ухомъ и рѣшительно всѣмъ хвастаешься своею ученостью.

– Генріэтта! – перебила ее президентша строгимъ голосомъ. Во всѣхъ движеніяхъ этой женщины проглядывало княжеское величіе; даже протягивая руку совѣтнику лицо ея хотя и выражало доброту и ласку, но въ тоже время и несомнѣнное снисхожденіе.

– Мы узнали, что ты возвратился, Морицъ; долго-ли намъ еще предется ждать твоего появленія въ нашъ кружокъ? – спросила она пѣвучимъ, мягкимъ голосомъ.

Совѣтника раздражили эти слова и онъ медленно отвѣтилъ.

– Дорогая grand-maman, прошу васъ извинить меня, сегодняшній вечеръ я не выйду къ гостямъ – происшествіе на мельницѣ…

– Я понимаю, что происшествіе это печальное, но почему-же мы должны отъ этого страдать? Я право не знаю какъ оправдать тебя въ глазахъ моихъ друзей?

– Вѣдь ваши друзья не такъ-же глупы, что-бъ не понять.

– Что сегодня вечеромъ умеръ дѣдушка Кети, – проговорила Генріэтта, разсматривая книги на письменномъ столѣ.

– Разъ на всегда прошу тебя, Генріэтта, избавить меня отъ твоихъ грубыхъ замѣчаній, – сказала президентша. – Пожалуй сними твои огненныя ленты, и надѣнь что нибудь по скромнѣе, такъ какъ Кети твоя сводная сестра, но для меня и Морица родство это почти не существуетъ, и мы ни въ какомъ случаѣ не должны придавать ему офиціальнаго значенія. Вообще я не желаю, что-бъ въ моемъ домѣ много разглашали объ несчастіи на мельницѣ – уже ради Брука. Чѣмъ меньше мы будемъ говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.

– Милосердный Боже, неужели вы всѣ такъ несправедливы къ доктору? – вскричалъ совѣтникъ съ отчаяніемъ. – Никто не въправѣ сдѣлать ему малѣйшаго упрека, онъ приложилъ всѣ старанія и доказалъ свое искуство.

– Дорогой Морицъ, объ этомъ совѣтую тебѣ поговорить съ моимъ другомъ, медицинскимъ совѣтникомъ Беромъ. – Сказала президентша и указала глазами на Флору, подошедшую къ письменному столу.

– Прошу тебя не стѣсняться при мнѣ, grand-maman! Не думай, что я такъ слѣпа и глупа, что-бъ самой не знать мнѣнія Бера? – сказала Флора съ горечью. – Впрочемъ Брукъ самъ осудилъ себя и не посмѣлъ даже сегодня вечеромъ показаться мнѣ на глаза.

До этой минуты Генріэтта стояла спиною къ говорившимъ; но теперь она быстро обернулась, густая краска покрыла на минуту ея блѣдное лицо и снова исчезла; а чудные, глубокіе глаза засверкали и съ испугомъ и ненавистью посмотрѣли на сестру.

– Твое подозрѣніе онъ опровергнетъ и вѣроятно придетъ еще сегодня, – сказалъ совѣтникъ съ видимымъ облегченіемъ. – Онъ самъ разскажетъ тебѣ, какъ былъ занятъ сегодня; ты, конечно, знаешь, сколько у него опасно-больныхъ въ городѣ, въ числѣ которыхъ находится и маленькая дочь купца Ленца, которая по словамъ Брука должна умереть сегодня ночью.

Молодая дѣвушка засмѣялась.

– И она тоже умретъ? Неужели Морицъ? А у меня часъ тому назадъ былъ докторъ Беръ, который вчера еще видѣлъ маленькую дочь Ленца, и по его мнѣнію болѣзнь вовсе не опасная, а только Брукъ не такъ понялъ ее и ошибся въ леченіи, а ты знаешъ что Беръ считается здѣсь авторитетомъ.

– Да, авторитетъ полный злѣйшей зависти, – сказала Генріэтта дрожащимъ голосомъ, и подошедши къ зятю взяла его за руку. – Перестань Морицъ, охота тебѣ убѣждать Флору; ты видишь, что она непремѣнно хочетъ видѣть своего жениха виновнымъ.

– Я этого хочу? Злое созданіе! Я бы съ радостью отдала половину своего состоянія, что-бы думать о способностяхъ Брука такъ, какъ думала въ первыя дни своего обрученія, и смотрѣть на моего жениха съ тою-же увѣренною гордостью, – вскричала Флора съ раздраженіемъ. – Но, со дня смерти графини Валлендорфъ сомнѣніе и недовѣрчивость не даютъ мнѣ покоя, сегодня-же мнѣ пришлось убѣдиться. Правда, я не обладаю тою женскою слабостью, которая любитъ человѣка, не спрашивая себя, – достоенъ ли избранный всей ея преданности? Всѣ знаютъ, что я чрезвычайно честолюбива, и можетъ быть это и есть та причина, почему я не могу присоединиться къ слабымъ и равнодушнымъ созданіямъ моего пола, которыя не живутъ, а прозябаютъ въ однообразной, будничной жизни. Мнѣ всегда казалось непонятнымъ какъ могутъ разумныя женщины хладнокровно влачить всю жизнь подлѣ ничего не значущаго мужа; я бы на ихъ мѣстѣ вѣчно краснѣла при встрѣчѣ съ людьми.

– Въ самомъ дѣлѣ? А знаешь ли, что на это потребовалось бы побольше мужества, чѣмъ для чтенія лекціи Эстетики передъ цѣлою аудиторіею студентовъ, – перебила ее Генріэтта, злобно улыбаясь.

Флора бросила презрительный взглядъ на сестру.

– На такую маленькую эхидну, какъ ты, не стоитъ обращать вниманія. Что ты можешь понимать въ идеалахъ? Впрочемъ ты права, говоря, что мое мѣсто скорѣе на кафедрѣ, чѣмъ подлѣ человѣка, плохо изучившаго свою спеціальность – такой жизни я-бы не вынесла.

– Это ужь твое дѣло, дитя мое, – сказала президентша, – ты должна помнить, что никто не принуждаетъ тебя надѣвать себѣ петлю на шею.

– Я это отлично знаю, бабушка, и знаю также, что ты съ большимъ удовольствіемъ желала-бы видѣть меня женою разслабленнаго и обанкрутившагося камергера фон-Штетена. Вмѣстѣ съ тѣмъ я не могу не сознаться, что никогда не поддаюсь ни чьему вліянію, и сама знаю какъ руководить собою.

– Это твое неотъемлимое право, – отвѣчала пожилая дама съ холодностью. – Только прошу тебя замѣтить, что ты будешь имѣть во мнѣ упорную противницу, если дѣло огласиться. Ты очень хорошо знаешь меня; – я могу скорѣе перенести домашніе раздоры, чѣмъ публичный, семейный скандалъ. Не забывай, что я живу съ вами и взяла на себя роль представительницы этого дома, а потому могу требовать полнаго уваженія къ моему имени и моему положенію въ свѣтѣ. Я вовсе не желаю, что-бъ общество перемѣнило о насъ хорошее мнѣніе.

Совѣтникъ быстро отвернулся, подошелъ къ окну и углубился въ темную даль. Сильный вѣтеръ съ шумомъ и свистомъ гудѣлъ между деревьями, а въ красныхъ полосахъ свѣта отъ лампы кружились снѣжныя хлопья и быстро мѣнялись одна за другою, какъ мучительныя мысли въ его головѣ. Онъ нѣсколько минутъ тому назадъ боролся съ собою, и хотѣлъ сознаться во всемъ только одной Флорѣ, но теперь видѣлъ, что именно ей и нельзя было сказать ни одного слова; такъ какъ гордая, самолюбивая дѣвушка непремѣнно прокричала бы его признаніе всему свѣту, хоть и не изъ любви къ Бруку, а просто, что-бъ оправдать передъ людьми выборъ своего сердца, или вѣрнѣе сказать своего ума.

Между тѣмъ Генріэтта стояла передъ бабушкою, съ видомъ насмѣшки и негодованія.

– Такъ ты только изъ боязни къ свѣтской молвѣ хочешь, что-бъ сестра не вмѣшивалась въ это дѣло? Такимъ манеромъ она очень дешево отдѣлается. Ты, конечно, одобришь ее, если она съумѣетъ искустно скрыть вѣроломство? Впрочемъ, бабушка, тебѣ нечего бояться скандала, ты живешь въ салонахъ и знаешь, что общество съ особенною снисходительностью смотритъ на грѣшниковъ высокаго полета…