Флора снова опустилась въ кресло и устремила свой взоръ въ далекія окрестности.

– Ты, вѣрно, думалъ тогда, что все это перемѣнится? Не могъ даже допустить, чтобъ она была такъ легкомысленна! – продолжала Генріэтта, хватаясь обѣими руками за руку Кети.

У молодой дѣвушки сердце облилось кровью, больная говорила о томъ, о чемъ никто не смѣлъ заговорить; она поспѣшно нагнулась и приложила свои холодныя руки къ разгаряченному лбу больной, какъ бы желая измѣнить мысли взволнованной сестры.

– Да, это освѣжаетъ! – простонала Генріэтта. – Вспомни, Брукъ, какъ Флора оттолкнула твою руку отъ моей головы! Тогда она была ужасно ревнива.

Въ эту минуту изъ оконной ниши раздался сдержанный смѣхъ, но Генріэтта не слыхала его.

– Меня постоянно мучитъ мысль о томъ, что будетъ, – шептала больная, прижимая руки къ своей груди, – ты не будешь приходить къ намъ, сдѣлаешься несчастнымъ человѣкомъ, а она не пожалѣетъ объ этомъ, ослѣпленная своимъ тщеславіемъ. Она непремѣнно вырвется на свободу, тебѣ не удержать ее!

Кети невольно протянула руку къ больной, желая остановить ее, но Флора стояла уже возлѣ кровати и сказала повелительнымъ тономъ:

– Не мѣшай ей, дай волю ея словамъ!

– Да, дайте мнѣ волю, – повторила Генріэтта, – кто-же тебѣ скажетъ правду, Брукъ, кромѣ меня? Кто остерегаетъ тебя? Смотри зорче за нею, а то эта кокетка улетитъ отъ тебя, она жаждетъ свободы.

– Въ ея словахь есть доля правды, – сказала Флора, приближаясь къ доктору. – Да, я чувствую, что не въ состояніи исполнить своего обѣщанія относительно тебя; возврати мнѣ свободу, Брукъ!

Кети въ первый разъ слышала, какъ нѣжно звучалъ голосъ старшей сестры, когда она хотѣла быть мягкою. Наконецъ рѣшительное слово было произнесено; Кети съ испугомъ посмотрѣла на доктора, и удивилась его твердости и спокойствію. Онъ молча смотрѣлъ на свою невѣсту, но былъ блѣденъ какъ смерть.

– Здѣсь не мѣсто для подобнаго объясненія, – сказалъ онъ и отвернулся.

– Да, но за то настоящее время. Другая сказала за меня то, что я не рѣшалась высказать.

– То есть, ты не рѣшалась на вѣроломство!

– Такое опредѣленіе жестоко и несправедливо, мы еще не на столько были связаны другъ съ другомъ. Я могу спокойно глядѣть тебѣ въ глаза, потому что никто другой не вытѣснилъ тебя изъ моего сердца, но я не хочу сдѣлать насъ обоихъ несчастными.

– Не заботься, прошу тебя, о моемъ счастіи, или несчастіи, когда дѣло идетъ о чести, о самоуваженіи. Но теперь, прошу тебя прекратить этотъ разговоръ, ради твоей больной сестры.

Сказавъ это онъ отвернулся и подошелъ къ окну. Флора послѣдовала за нимъ.

– Генріэтта не слышитъ насъ, – сказала она, посмотрѣвъ на больную, утомленно лежавшую въ подушкахъ; казалось внѣшній міръ не существовалъ для нея. – Я должна слышать твой опредѣлительный отвѣтъ. Къ чему откладывать до завтра то, что можно сдѣлать сейчасъ?

Докторъ Брукъ мелькомъ посмотрѣлъ на нея и Кети удивилась той твердости и стойкости, съ которой онъ устремилъ свои светлые, глубокіе глаза на красивыя руки невѣсты, небрежно игравшія съ обручальнымъ кольцомъ.

– На что-же ты хочешь промѣнять тихое счастіе, ожидавшее тебя со мною? – спросилъ онъ неожиданно.

– Неужели ты этого самъ не знаешь? – сказала Флора разгорячившись и съ нетерпѣніемъ отбросила назадъ свои роскошныя локоны. – Я думаю ты видишь, что моя душа давно жаждетъ литературной славы. Если-же я выйду замужъ, то мнѣ невозможно будетъ всецѣло отдаться своему призванію, съ этимъ ты должна согласиться.

– Удивительно только, что это призваніе возникло у тебя всего нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, тогда какъ прежде…

– Ты хочешь сказать этимъ, что я двадцать девять лѣтъ могла спокойно прожить не добиваясь этой славы, – возразила она рѣзко и щеки ея сильно горѣли. – Суди меня, какъ тебѣ будетъ угодно, обвиняй пожалуй нашу слабую женскую натуру, часто колеблющуюся до тѣхъ поръ, пока она не попадетъ на настоящій путь.

– Увѣрена-ли ты, что избрала себѣ дѣйствительно истинный путь?

– Совершенно увѣрена, – отвѣтила она твердымъ голосомъ.

Брукъ молча отошелъ отъ нея, взялъ со стола лекарство и приблизился къ кровати больной. Кети казалось, что молодой докторъ, подавленный внутренней борьбой, двигался какъ автоматъ. Хотя онъ и дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ присутствующихъ, но ему, по всей вѣроятности, было очень тяжело, что эта сцена происходила при свидѣтелѣ. Молодая дѣвушка сама страдала отъ этого невольнаго присутствія, она нѣсколько разъ пыталась высвободить свою руку изъ судорожно сжатыхъ пальцевъ сестры, что-бъ бѣжать какъ можно дальше, но при самомъ осторожномъ движеніи, больная пугалась и вздрагивала.

Посмотрѣвъ на паціентку, онъ пытался пощупать ея пульсъ; желая помочь ему, Кети подложила свою лѣвую руку подъ локоть Генріэтты и при этомъ коснулась его правой руки. Онъ вздрогнулъ и такъ сильно поблѣднѣлъ, что она со страхомъ отдернула руку. Что это значило? Неужели нервы его были такъ раздражены, что онъ пугался каждаго наружнаго прикосновенія? Кети робко взглянула на него.

Тяжелый вздохъ вылетѣлъ изъ его груди, когда онъ подошелъ къ столу и поставилъ на него лекарство. Между тѣмъ Флора нетерпѣливо ходила по комнатѣ и снова подошла къ доктору.

– Я, конечно, поступила очень необдуманно высказавъ тебѣ, что у меня на душѣ, – сказала она, злобно улыбаясь; – Ты не признаешь женскую свободу, презираешь ихъ умъ и принадлежишь къ числу эгоистовъ, которые не могутъ выносить самосостоятельныхъ женщинъ.

– Да, особенно, когда она не можетъ быть ею…

– Что ты хочешь этимъ сказать? – спросила она, устремляя на него свои сверкающіе глаза.

Легкій румянець разлился по лицу молодаго доктора и брови его мрачно сдвинулись. Этотъ споръ, приправленный колкостями и упреками, становился для него пыткою. Но не смотря на то онъ отвѣчалъ ей спокойно, съ притворнымъ равнодушіемъ.

– Я хочу этимъ сказать, что каждая умная женщина, прежде чѣмъ стремиться къ самосостоятельной жизни, не должна нарушать принятыя на себя обязанности и семейное счастіе. Для этой самосостоятельности нужна сильная, твердая воля, положительное отреченіе отъ женскаго тщеславія и кокетства и кромѣ того истинное дарованіе и талантъ.

– А ты, конечно, сомнѣваешься въ моемъ дарованіи и талантѣ?

– Скажу тебѣ только, что я читалъ твои статьи о женской эманципаціи и о рабочемъ классѣ, – сказалъ Брукъ рѣзкимъ голосомъ.

Флора отшатнулась, какъ будто увидѣла передъ собою острый ножъ.

– Почему ты можешь знать, что прочитанныя статьи написаны мною? – спросила она неровнымъ голосомъ, – я никогда не подписываю своего имени.

– Да, но весь свѣтъ знаетъ твои статьи гораздо раньше, чѣмъ онѣ появятся въ печати.

– Положимъ, что ты и читалъ ихъ, но почему-же ты никогда не говорилъ со мной о моемъ литературномъ призваніи и даже ни разу не удостоилъ мои статьи своею критикою?

– Но развѣ это могло-бы заставить тебя отказаться отъ писательства?

– Конечно нѣтъ!

– Я это зналъ и потому рѣшилъ молчать до нашего соединенія. А тогда, само собою разумѣется, что умная жена пошла-бы рука объ руку съ мужемъ, какъ это всегда бываетъ, исключая того случая, если жена, сознавая и исполняя свой долгъ, пользуется высокимъ, выдѣляющимся дарованіемъ.

– Чего, конечно, я не имѣю, – прервала она его съ горькою улыбкою.

– Да, Флора, у тебя есть умъ, острота, но ты не имѣешь дара писателя, – сказалъ Брукъ тихимъ, мягкимъ голосомъ.

Нѣсколько минутъ Флора стояла неподвижно, какъ будто услыхала свой смертный приговоръ, потомъ подняла руки и воскликнула:

– Слава Богу, что я успѣла устранить послѣднюю преграду. Изъ меня сдѣлали бы рабыню, ничтожную женщину, изъ души которой вырвали-бы послѣднюю искру поэзіи, что-бъ растопить ею плиту.

Восклицаніе ея было слишкомъ громко. Больная проснулась и испуганными глазами озиралась вокругъ себя. Докторъ тотчасъ поспѣшилъ къ ней, далъ ей успокоительныхъ капель и ласково положилъ руки на ея лобъ; это прикосновеніе успокоило бѣдную страдалицу, ни чуть не подозрѣвавшую какую бурю она вызвала противъ своего любимца.

– Серьезно прошу тебя не безпокоить больную, – сказалъ докторъ, обращаясь къ Флорѣ.

– Мнѣ нечего говорить больше, – возразила она насмѣшливо, вынимая изъ кармана перчатки. – Я сказала все, что хотѣла и между нами все кончено – я свободна…

– Потому что я отрицаю въ тебѣ талантъ, которымъ ты гордишься? – спросилъ онъ подавленнымъ голосомъ. Теперь негодованіе закипѣло въ его груди, все нѣжное и мягкое въ выраженіи его лица моментально исчезло – онъ стоялъ передъ нею грозный и строгій, какъ неумолимый судья.

– Скажи мнѣ, за кого я сватался: за писательницу, или за Флору Монгольдъ? Когда ты отдала мнѣ свою руку, то хорошо знала, что я принадлежу къ числу тѣхъ людей, которые желаютъ имѣть жену для себя и для тихаго семейнаго счастія, а не для того, что-бъ она, забывъ свои обязанности, восхищала свѣтъ своимъ талантомъ и дарованіемъ. Поэтому ты тогда старалась дѣлать все, что мнѣ пріятно, ты снизошла даже до того, что ходила въ кухню собственно-ручно ворочать горшки, чего я, конечно, не потребовалъ-бы отъ моей жены, составляющей всю мою гордость и все мое счастіе!

Сказавъ это, онъ тяжело перевелъ духъ, но не переставалъ упорно смотрѣть на красавицу, напрасно старавшуюся принять смѣлую, гордую осанку.

– Я зорко слѣдилъ за всѣми измѣненіями въ тебѣ, начиная со дня нашей помолвки, до только что послѣдовавшей сцены, – началъ онъ опять. – Ты слишкомъ снисходительна къ своимъ слабостямъ, а между тѣмъ непремѣнно хочешь стоять выше всѣхъ мелочей, хочешь имѣть первый голосъ въ дѣлахъ женской эманципаціи и безразсудно защищаешь женскую свободу, требуя для нихъ права мужчинъ. А между тѣмъ тебѣ ни разу не пришло въ голову подумать, какъ я смотрю на твои поступки, счастливъ-ли я или несчастливъ? Мы обручились съ тобою на всю жизнь, и отношенія наши не измѣнятся. Мнѣ часто говорили, что ты любишь играть съ мужскими сердцами и потомъ публично насмѣхалась надъ ними, но меня ты не проведешь, въ этомъ будь совершенно увѣрена. Я не возвращу тебѣ свободы, и не хочу измѣнить своему слову.