Обратиться за помощью къ медицинскому совѣтнику Беръ больная ни за что не хотѣла. – Лучше умереть! – говорила она въ минуту страшнаго припадка. Только присутствіе Кети было ей пріятно, которая такъ заботливо умѣла за ней ухаживать.

Теперь, нѣжно обнявъ больную сестру, Кети осторожно повела ее черезъ мостъ къ руинѣ.

Какъ часто она еще ребенкомъ бѣгала по этому холму и пролѣзала черезъ частый кустарникъ! Какъ часто съ любопытствомъ заглядывала въ замочную скважину башенныхъ дверей. Прислуга говорила, что въ погребѣ лежитъ много пороху отъ тридцатилѣтней войны [2], а на стѣнахъ висятъ „страшныя вещи”; но тамъ всегда была непроницаемая тьма и тяжелая удушливая атмосфера обдавала личико любопытнаго ребенка.

Если-же въ ту минуту съ верху башни слышалось хлопанье крыльевъ совы, тогда она бѣгомъ спускалась съ холма и хваталась обѣими рученками за передникъ Сусанны.

Теперь она вступила въ башню, остановилась у подножья узенькой, витой лѣстницы, устланой коврами и съ удивленіемъ любовалась чудесами, сдѣланными на деньги богатаго купца. Снаружи – старинныя развалинны и руина, внутри роскошный домашній бытъ рыцаря. Въ былое время непроницаемый, мрачный подвалъ, съ крѣпкими сводами, поддерживающими всю тяжесть верхнихъ ярусовъ, былъ передѣланъ въ обширную свѣтлую комнату, на стѣнахъ которой все еще висѣли „страшныя вещи”, шлемы и оружія, но теперь, они были развѣшаны въ правильной симетріи и на сверкающихъ лезвіяхъ ярко отражались солнечные лучи, безпрепятственно проникавшіе въ широкія окна.

Что бы сохранить старинный характеръ развалины, въ толстыя оконныя ниши были вставлены зеркальные стекла, раздѣленныя крестомъ. Все строеніе походило на горную крѣпость, гдѣ граждане могли искать вѣрнаго убѣжища во время сильной опасности. Комнаты сохранили только свои первобытныя стѣны, но своею пышною обстановкою могли бы потягаться съ прежними залами средневѣковыхъ замковъ.

Когда обѣ сестры вошли въ первую комнату, Флора съ граціозною небрежностью сидѣла развалившись на пурпуровыхъ подушкахъ широкаго дивана, и медленно подносивъ къ губамъ дымящуюся сигаретку, смотрѣла какъ совѣтникъ на серебряномъ самоварѣ варилъ послѣобѣденный кофе, на который именно и пригласилъ своихъ трехъ свояченицъ.

– Кети, что ты скажешь о моемъ новомъ жилищѣ? – спросилъ, онъ указывая на всю обстановку комнаты.

Она стояла на порогѣ съ наброшеннымъ чернымъ вуалемъ на золотисто-каштановыхъ волосахъ, съ карими смѣющимися глазами, и такъ гордо выпрямилась, точно сама происходила отъ стариннаго рода Баумгартеновъ.

– Чудо какъ романично, Морицъ! Обманъ вполнѣ удался! – отвѣчала она весело улыбаясь. – Эта руина и этотъ ровъ могли бы испугать своимъ оборонительнымъ видомъ, если-бы не знать, что тутъ находится коммерціи совѣтникъ девятьнадцатаго столѣтія.

Онъ слегка нахмурилъ свои тонкія брови и посмотрѣлъ ей въ лицо, но она не замѣтила этого взгляда.

– Конечно, прежде было не тактично, что капуста и рѣпа осмѣливались рости вокругъ замка, хотя я очень любила этотъ маленькій огородикъ, – продолжала Кети. – Однако, какъ люди часто мѣняются ролями и случай привелъ купцу возобновить гнѣздо, отвергнутое старымъ рыцарскимъ поколѣніемъ.

– Не забывай, милая Кети, что я теперь и самъ принадлежу къ рыцарскому сословію! – возразилъ совѣтникъ разсердившись. – Нужно только сожалѣть, что старыя поколѣнія тоже заразились духомъ времени и безжалостно отказались отъ своихъ прежнихъ учрежденій, которыя не должны были никогда измѣниться.

– Онъ больше католикъ, чѣмъ самъ папа, – пробормотала Генріэта и вошла въ комнату, между тѣмъ какъ Кети крѣпко затворила дверь, не спуская глазъ съ задумчиваго человѣка у кофейнаго стола. Она была очень привязана къ нему, когда была ребенкомъ и любила его, какъ и всѣ сближавшіеся с нимъ.

Родители его были честные ремесленники, но рано осиротѣвъ онъ поступилъ въ ученіе въ контору банкира Мангольда и впослѣдствіи, благодаря своей красивой наружности и хорошему характеру, сдѣлался его зятемъ.

Кети знала, что онъ страстно любилъ ея сестру Клотильду, былъ всегда почтителенъ къ ея отцу и всегда ласковъ со всею прислугою въ домѣ, – а теперь на губахъ его мелькала улыбка гордости и чванства, – вѣрно счастіе и богатство имѣли на него дурное вліяніе.

Генріэтта сѣла на низенькій, мягкій табуретикъ и, обхвативъ руками свои колѣни, сказала довольно колко: – Любезный Морицъ, не принимай, пожалуста, такого вызывающаго вида, а то пожалуй проснется какая нибудь старая прародительница и увидитъ какъ ея храбрый потомокъ варитъ кофе, а молодая красавица лежитъ на диванѣ и куритъ сигаретки.

При этомъ замѣчаніи Флора ни на волосъ не измѣнила своего положенія, только медленно вынула изо рта сигаретку и спросила равнодушнымъ тономъ:

– Это тебя безпокоитъ?

– Меня? – сказала Генріэтта смѣясь, – ты очень хорошо знаешь, что всѣ твои дѣйствія нисколько меня не трогаютъ, – свѣтъ великъ, если хочешь, можно удалиться…

– Прошу тебя, безъ насмѣшекъ, дорогая моя! Я спросила тебя изъ участія, потому что у тебя грудь слаба. – Яркій румянецъ покрылъ впалыя щеки больной дѣвушки, но вскорѣ опять исчезъ; на глазахъ ея показались слезы, – она видимо боролась съ собою.

– Благодарю тебя, Флора, но совѣтую тебѣ прежде всего заботиться о себѣ. Я отлично знаю, что эта сигара жгетъ твои пальцы и ты смертельно хочешь выбросить ее за окно, потому что она портитъ твои бѣлые зубы, но ты продолжаешь курить изъ упрямства, изъ страсти къ эмансипаціи. У тебя слишкомъ хорошъ вкусъ, что-бъ любить вдыхать въ себя этотъ ужасный дымъ.

– Скажите пожалуста, какого высокаго мнѣнія обо мнѣ эта рѣдкая дѣвушка! – сказала Флора, насмѣшливо улыбаясь.

– Ты пріучаешь себя курить и можетъ быть выдержишь характеръ въ продолженіи трехъ или четырехъ недѣль, – продолжала Генріэтта, – есть люди, которые избѣгаютъ курящихъ женщинъ и боятся ихъ какъ заразы. Ты видимо ищешь ссоры, хочешь разсердить человѣка, и этимъ послѣднимъ средствомъ достигнуть цѣли…

Флора приподнялась съ дивана и приняла гордый видъ.

– А если и такъ, сударыня! Я думаю мое дѣло, если я хочу нравиться или отталкивать?

– Напротивъ, въ настоящемъ случаѣ ты должна стараться осчастливить человѣка, – возразила Генріэтта съ раздраженіемъ.

– Право смѣшно! Развѣ я уже ношу обручальное кольцо? – сказала Флора, поднимая къ верху четвертый палецъ правой руки. – Благодаря Бога, еще нѣтъ! Впрочемъ тебѣ менѣе всѣхъ слѣдуетъ волноваться и брать его сторону. Ты больна и постоянно нуждаешься въ своемъ докторѣ, а онъ предпочитаетъ отправиться веселиться съ товарищами и остается въ отсутствіи цѣлыя недѣли.

Совѣтникъ вмѣшался наконецъ въ разговоръ раздраженныхъ сестеръ.

– Ты говоришь, что Брукъ пропадаетъ и ѣздитъ веселиться, вѣроятно потому, что онъ не объяснилъ тебѣ въ письмѣ причину своей поѣздки? – вскричалъ онъ разсердившись. – Но ты знаешь, что онъ никогда не распространяется о своихъ больныхъ. По всей вѣроятности его вызвали къ опасно больному.

– Въ тотъ городъ, гдѣ всегда можно имѣть знаменитыхъ профессоровъ университета? Вотъ фантазія! Не дѣлай себя смѣшнымъ такими илюзіями, Морицъ! Впрочемъ объ этомъ вопросѣ я съ вами говорить больше не буду – кончено!

Она протянула руку за чашкою и стала медленно глотать ароматичный напитокъ. Генріэтта-же отодвинула отъ себя поданную ей чашку; она подошла къ стеклянной двери, выходившей на руину. Стѣна была остаткомъ коллонады, которая нѣкогда соединяла главное зданіе съ башнею. Двѣ красиво изогнутыя арки, образовали теперь террасу съ великолѣпнымъ видомъ вдаль.

Генріэтта поспѣшно отворила дверь, прижала судорожно сжатыя руки къ груди и принялась съ жадностію вдыхать въ себя свѣжій воздухъ, но нѣсколько минутъ спустя покачнулась отъ сильнаго припадка удушья. Кети и совѣтникъ поспѣшили помочь страдающей, Флора тоже привстала и не хотя бросая сигаретку въ пепельницу, сказала съ раздраженіемъ:

– Теперь скажутъ, что всему виной табачный дымъ, но это сущій вздоръ. По настоящему тебѣ слѣдуетъ лежать въ постели, а не дышать весеннимъ воздухомъ среди руинъ, зта атмосфера чистый ядъ для людей твоего сложенія, – я не разъ уже предупреждала тебя, но ты никогда не желаешь принять хорошаго совѣта. Ты ужасно упряма и кромѣ того еще отклоняешь всякую врачебную помощь.

– Потому что я не желаю довѣрять мои легкія первому встрѣчному отравителю; – возразила Генріэтта слабымъ, но рѣшительнымъ тономъ.

– Это ты говоришь на счетъ моего бѣднаго медицинскаго совѣтника, – воскликнула Флора смѣясь. – Продолжай, дитя мое, не стѣсняйся, если это доставляетъ тебѣ удовольствіе! Я тоже не могу знать, какъ онъ составляетъ свои микстуры, но я вѣрно знаю, что онъ еще никому во время операціи не перерѣзалъ горла.

Совѣтнику были видимо непріятны эти слова, онъ поблѣднѣлъ и поднялъ руку, какъ бы желая зажать ротъ дерзкой дѣвушкѣ; онъ не въ состояніи былъ произнести слова и глаза его робко посмотрѣли на Кети.

– Ахъ ты безсердечная! – воскликнула Генріэтта слабымъ голосомъ.

– Нѣтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечерѣ и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбѣжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительнѣе, чѣмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздѣлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умѣю говорить краснорѣчивыми фразами, какъ это дѣлаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смѣшными тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мнѣнію свѣта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.

Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.