– Кто знаетъ? – возразила Кети. – Папа зналъ какая у него дочка. Кровь мельника неудержимо выказывается, этого избѣжать невозможно.

Совѣтникъ немного растерялся при этихъ словахъ, кашлянулъ и принялся разглаживать свои усы, между тѣмъ президентша стояла какъ окаменѣлая отъ испуга и пріняла такой видъ, точно неожиданный порывъ вѣтра пахнулъ ей прямо въ лицо; Флора-же громко разсмѣялась.

– Да, мельники вообще любятъ путешествовать, – воскликнула она. – Подумай, бабушка, какой фуроръ произведетъ наша младшая сестра на званомъ вечерѣ у Морица. – И прищурившись она посмотрѣла на важную даму, успѣвшую снова овладѣть полнымъ хладнокровіемъ.

– Я полагаюсь на врожденный тактъ твоей сестры, дитя мое, – сказала она, подавая въ то время руку доктору, что-бы поздороваться съ нимъ.

– Да, много поможетъ тутъ тактъ, – повторила Флора, насмѣшливо качая головою. – Мельничныя манеры точно также сроднились съ нею; добрая Лукасъ не позаботилась о томъ, что-бъ вбить ей въ голову свѣтскаго ума, въ томъ-то и горе. Впрочемъ я очень рада, что ты пріѣхала одна, Кети; надѣюсь что мы такъ лучше уживемся, чѣмъ если-бы ты постоянно висѣла у юбки твоей доморощенной гувернантки.

Кети сняла шапочку; отъ душнаго, пахучаго воздуха щеки ея сильно раскраснѣлись, а съ толстою каштановою косою надъ головою, она казалась еще гораздо выше.

– Ты совершенно не знаешь мою докторшу! – вскричала она. – Трудно найти болѣе поэтическую женщину.

– Что ты! Она верно мечтаетъ при лунномъ свѣтѣ и списываеть трогательные стишки. Можетъ быть даже сама сочиняетъ?

Молодая дѣвушка серьозно посмотрѣла на насмѣшницу.

– Стиховъ она не списываетъ, но переписываетъ рукописи своего мужа, такъ какъ наборщики медицинскаго журнала, не могутъ разбирать его неясный почеркъ, – сказала она послѣ минутнаго молчанія. – Она тоже не сочиняетъ сама стиховъ, потому что для этого у нея время нѣтъ, а всетаки она поэтичная женщина. Я вижу, что ты все еще улыбаешься, Флора, но твои насмѣшки не трогаютъ меня болѣе. Я очень упряма и утверждаю что ея поэтичность замѣчается въ ея воззрѣніяхъ на жизнь, въ которой она всегда старается найти свѣтлыя стороны; въ ея удивительной способности украшать свой простенькій домикъ, всюду куда не взглянешь, видишь добрую, прекрасную мысль и наконецъ, какъ она умѣетъ окружать любовью и спокойствіемъ своего мужа, меня, ея баловня и небольшой кружокъ добрыхъ друзей.

Въ эту минуту цѣлый дождь фіялокъ осыпалъ ея стройную фигуру и въ зимнемъ саду показалась маленькая Генріэтта; она остановилась у рѣшетки и прижала блѣдныя руки къ порывисто дышащей груди.

– Браво, Кети, – вскричала она. – Я бы съ радостью бросилась къ тебе на шею, но – посмотри на меня! Вѣдь просто смѣшно! Ты такая здоровая тѣломъ и душою – а я!… – Голосъ ея оборвался.

Кети бросила на столъ шапочку, все еще бывшую въ ея лѣвой рукѣ и побѣжала къ сестрѣ. Она нѣжно обняла слабое существо и едва удержала душившія ее слезы при видѣ исхудалаго личика Генріэтты. Флора закусила губы. Младшая сестра казалась величественною нетолько по своей фигурѣ, но и въ ясныхъ глазахъ ея и въ очертаніи губъ видѣлось рѣдкое прямодушіе независимости, въ присутствіи которой часто становится неловко. Въ головѣ ея вдругъ шевельнулось темное предчувствіе, что эта молодая дѣвушка будетъ ей нѣкоторою помѣхою въ жизни. Порывистымъ движеніемъ сняла она шляпку и провела рукою по волосамъ, расправляя маленькіе локоны.

– Неужели ты привезла этотъ поэтическій узелокъ изъ Дрездена? – спросила она сухо, взглянувъ на связанный платокъ въ рукѣ пріѣзжей.

Молодая дѣвушка развязала концы платка и поднесла голубя къ Генріэттѣ.

– Этотъ маленькій паціентъ принадлежитъ тебѣ, – сказала она. – Эту бѣдняжку подстрѣлили, она упала на мостовую мельничнаго двора.

Теперь она выдала свой визитъ на мельницѣ, но президентша сдѣлала видъ, будто не слыхала послѣднихъ словъ; она съ неудовольствіемъ посмотрѣла на раненую птичку и обратилась къ совѣтнику.

– Это уже четвертая, Морицъ, – сказала она ему укоризненнымъ тономъ.

– И къ тому-же моя любимица, моя серебрянная головка! – сказала Генріэтта со слезами скорби на глазахъ.

Совѣтникъ поблѣднѣлъ отъ гнѣва.

– Прошу васъ, дорогая бабушка, не упрекать меня въ этомъ, – воскликнулъ онъ съ запальчивостью. – Я дѣлаю все, что отъ меня зависитъ для прекращенія этихъ возмутительныхъ продѣлокъ, но до сихъ поръ не могу найти зачинщика, который прячется за цѣлою толпою озлобленныхъ рабочихъ. Тутъ ничего нельзя сдѣлать и я нѣсколько разъ просилъ Генріэтту не выпускать на волю своихъ голубей до тѣхъ поръ, пока бунтовщики не усмирятся.

– Такъ ты полагаешь что мы должны будемъ уступить? – замѣтила президентша съ насмѣшливою улыбкою. Она нетерпѣливо передергивала бѣлую вуаль, окружавшую ея лицо и шею, какъ будто ей сдѣлалось жарко отъ внутренняго волненія. – Я думаю, ты самъ сознаешь, Морицъ, что подобное равнодушіе еще больше подстрекаетъ этихъ бездѣльниковъ на всякія дерзости. Дойдетъ до того, что имъ наскучитъ подстрѣливать голубей и они будутъ избирать болѣе благородную дичь.

– Зачѣмъ вы употребляете такія краснорѣчивыя фразы, бабушка, когда сама партія называетъ это дѣло по имени? – сказала Флора со всегдашнею небрежностью въ тонѣ. – Моя горничная, отворяя сегодня ставни, опять нашла письмо на подоконникѣ и принесла его мнѣ. Это грозное посланіе лежитъ у меня на столѣ, я его сберегла на тотъ случай, если ты захочешь присоединить его къ своимъ документамъ, Морицъ. Новаго въ немъ, конечно, ничего нѣтъ – все тѣ-же фразы! Но мнѣ интересно знать почему эти люди удостоиваютъ своею ненавистью именно меня?

Кети очень хорошо поняла, почему ненависть рабочихъ обращена была на Флору; легко было догадаться, что это властолюбивое созданіе, съ презрительными рѣчами обо всѣхъ ея окружающихъ, стоитъ во главѣ всѣхъ распоряженій, исходящихъ изъ этого дома.

– Эти злобные нападки тѣмъ болѣе смѣшны и непонятны, что я такъ живо интересуюсь соціальнымъ вопросомъ, – продолжала Флора послѣ минутнаго молчанія, – всѣ знаютъ, что я выпустила въ свѣтъ нѣсколько статей въ пользу рабочаго класса.

– Одними статьями въ наше время ничего нельзя сдѣлать, – замѣтилъ докторъ Брукъ. – На этомъ вопросѣ притупились лучшія перья, а волны негодующихъ все не перестаютъ бушевать.

Всѣ невольно посмотрѣли на него.

– Такъ что-же по вашему нужно дѣлать? – спросила Флора съ колкостью.

– Нужно самимъ поближе узнать людей и разсмотрѣть ихъ требованія. Какая польза изъ того, что ты, начитавшись разныхъ рукописей и брошюръ составишь статью за, или противъ этой задачи?

– Прошу васъ не говорить такъ увѣренно, – сказала Флора, между тѣмъ, какъ въ глазахъ ея вспыхнуло пламя ярости.

– Не думаю, что-бъ твои статьи попали этимъ людямъ на глаза, – продолжалъ Брукъ совершенно хладнокровно, – а если даже и попадутъ, – то въ чемъ они имъ помогутъ? Одни слова не построятъ имъ домовъ для жительства. На женщинахъ въ богатыхъ семьяхъ лежитъ прямая обязанность заботиться о благѣ своихъ низсшихъ братій и улучшать ихъ бытъ. Онѣ могутъ сдѣлать много хорошаго своимъ вліяніемъ на мужскую натуру, своимъ нѣжнымъ посредничествомъ и своимъ умомъ.

Президентша молча разгладила складки своего сѣраго атласнаго платья и сказала равнодушнымъ тономъ:

– Я съ удовольствіемъ помогаю бѣднымъ, но я не привыкла давать милостыню въ руки самимъ нуждающимся и потому не мудрено что никто не знаетъ когда и сколько я даю имъ. Впрочемъ это меня нисколько не безпокоитъ, не смотря даже на то, что мнѣ платятъ такою неблагодарностью и дѣлаютъ столько дерзостей.

– Дерзости и грубости отвратительны. Никто не можетъ осуждать ихъ строже меня, – возразилъ холодно Брукъ; – но…

– Что-же это но? не будете-ли вы говорить, что мы, женщины, сами ихъ вызвали?

– Да, вы удержали человѣка, желавшаго протянуть бѣднымъ людямъ руку помощи; требованіе рабочихъ не было несправедливою выходкою, они сначала не дѣлали грубостей, они не милостыни просили у своего хозяина, а помощи для того, что-бъ имѣть возможность больше выробатывать и жить въ нѣкоторомъ довольствѣ.

Пожилая дама ласково похлопала его по плечу и сказала твердымъ, отрывистымъ голосомъ, которымъ всегда желаютъ прекратить разговоръ:

– Вы идеалистъ, докторъ.

– Я только другъ человѣчества, – отвѣтилъ онъ улыбаясь и взялъ шляпу.

Его невѣста давно уже отвернулась отъ него и подошла къ противоположному окну. Рѣдко можно было встрѣтить женское лицо съ такимъ враждебнымъ выраженіемъ, какъ ея красивый профиль съ крѣпко сжатыми губами… Этотъ человѣкъ осмѣлился сказать, что она собираетъ чужія идеи изъ разныхъ брошюръ – неслыханное дѣло при ея талантѣ! Правда, что ея барская ножка никогда не ступала по грязному полу прядильни зятя и она никогда не знакомилась съ жизнью и нуждами рабочихъ: – но къ чему это? Развѣ необходимо въ дѣйствительности видѣть и испытать то, о чемъ пишешь? Смешно! Къ чему же тогда имѣть умъ и фантазію? До настоящей минуты докторъ никогда не говорилъ о ея литературномъ дарованіи, – изъ учтивости и уваженія. Теперь-же онъ вдругъ смѣялся надъ ея дѣятельностью такъ необдуманно и безтактно.

– Не понимаю, бабушка, почему ты вывела то заключеніе, что Брукъ идеалистъ? – сказала она со сверкающими глазами. – На мой взглядъ онъ выразился объ этомъ вопросѣ сухою прозою. По его росписанію мы должны отказаться отъ комфорта, не заниматься умственнымъ развитіемъ, а варить супъ простолюдинамъ. Мы даже не въ правѣ защищать тишину нашего парка, потому что мѣшаемъ мальчикамъ шумѣть подъ нашими окнами и стѣсняемъ ихъ свободу. – Она рѣзко засмѣялась. – Впрочемъ такіе филантропы частенько ошибаются въ своихъ симпатіяхъ. Случись съ ними такое столкновеніе какъ съ нами, и они точно также отстронятъ его, какъ и мы.

– Мнѣ нечего терять, – сказалъ докторъ слегка улыбаясь.

Флора быстро прошлась по комнатѣ; ея маленькіе локончики развивались по воздуху, а тяжелый бархатный шлейфъ волочился по мраморному полу.