— Ну, замолчите, наконец. Я отлично знаю ваши желания и надежды. Вы хотите иметь меня своим тестем?

По лицу Вильберга можно было заметить, что мысль об этом неизбежном дополнении к его будущему супружеству вовсе не привела его в восторг.

— Извините, я главным образом желаю, чтобы фрейлейн Мелания стала моей женой, — робко заметил он.

— Вот как! Менято вы, конечно, неохотно берете в придачу? — спросил раздраженный будущий тесть. — Впрочем, я вообще не понимаю, как вы осмелились явиться с подобным предложением? Разве вы не были влюблены в госпожу Берков? Разве вы не писали ей стихов на нескольких листах? Что же вы отказываетесь от своей платонической любви?

— Боже мой! Ведь это было несколько лет тому назад! — воскликнул обескураженный молодой человек. — Мелания знает обо всем, собственно, именно это и способствовало нашему сближению. Есть два рода любви: юношеская, мечтательная, которая ищет идеалов на недосягаемой высоте, и другая, более прочная, которая находит на земле то, что составляет настоящее счастье.

— Так для этой земной, так сказать, тривиальной любви и пригодна моя дочь? Черт бы вас побрал с вашей любовью! — яростно вскричал инженер.

— Вы не хотите меня понять! — сказал глубоко огорченный Вильберг, которого все-таки не покидало чувство собственного достоинства, к тому же он знал, что в соседней комнате у него было могущественное подкрепление. — Мелания понимает меня, она уже отдала мне руку и сердце…

— Очень мило! — перебил его с ожесточением инженер. — Если дочери так свободно распоряжаются рукой и сердцем, то желал бы я знать, для чего вообще существуют на свете отцы? Вильберг! — Лицо его и голос несколько смягчились. — Я отдаю вам должное: в последние годы вы стали несколько благоразумнее, но далеко не настолько, как следует. Например, вы до сих пор не перестали писать стихи. Держу пари, что вы опять носитесь с каким-нибудь лирическим бредом.

Он подозрительно покосился на его боковой карман, молодой человек, уловив его взгляд, слегка покраснел.

— В качестве жениха я, кажется, имею на это полное право! — недовольно пробормотал он.

— Еще бы, даже и на серенады! Что за отличное меня ожидает лето! — проговорил с отчаянием инженер. — Знаете, Вильберг, если бы я не был уверен, что у Мелании мой характер и что она вышибет из вас всю романтическую дурь, я отказал бы вам наотрез. Но, мне кажется, вам нужна не умная жена, а скорее умный тесть, который время от времени учил бы всю уму-разуму, а так как последнее невозможно без первого, то уже берите обоих.

Сомнительно, чтобы последнее приобретение было действительно заманчивым для Вильберга, но в восторге от первого он забыл все остальное и поспешил обнять будущего тестя, который, впрочем, поторопился поскорее покончить с этой неизбежной формальностью.

— Пожалуйста, без нежностей! — сказал он решительно. — Я этого терпеть не могу, да и ни к чему оно. Теперь пойдемте к Меланин! Вы славно обстряпали все у меня за спиной, но предупреждаю: если застану вас за рифмоплетством, а у моей дочери увижу заплаканные глаза, — Боже вас сохрани тогда!..

В то время как главный инженер, покорившись неизбежной судьбе, проводил работу с будущим зятем, на террасе виллы Берковых стояли Артур и Курт фон Виндег. Последний, простившись с сестрой, ждал, пока ему подадут лошадь.

Разительная перемена, происшедшая в характере Артура, отразилась и на его внешности. Это был уже не тот нежный, стройный и хрупкий молодой человек, здоровье и юношеская свежесть которого едва не сделались жертвой столичного образа жизни; его внешность вполне соответствовала его положению главы и руководителя огромного солидного дела. Разумеется, обретенные покой и счастье не могли стереть морщин, некогда появившихся на его лбу, — такие следы не изглаживаются, напротив, со временем морщины стали резче и глубже, но они шли ему, придавали его чертам мужественность и живость. Курт остался прежним веселым офицером; его глава сняли радостью, а на свежих губах играла веселая улыбка.

— Уверяю тебя, Артур, — с пылом убеждал он, — ты несправедлив к папе, подозревая в нем какое-то предубеждение против тебя. Желал бы я, чтобы ты слышал, как он ответил недавно старому графу Вальдштейну, когда тот сказал, что в последних волнениях рабочих роль горнопромышленников незавидна. «Это не имеет отношения к моему зятю, ваша светлость, — сказал он с апломбом, — он прочно поставил свое дело и пользуется непререкаемым авторитетом у своих рабочих, глубоко преданных ему… Вообще мой зять в состоянии теперь выдержать какое угодно столкновение!» Но все это не может заставить его простить тебе твой тогдашний отказ от дворянства, и он до сих пор не смирился с мыслью, что его внук носит фамилию Берков.

Артур улыбнулся.

— Ну, я думаю, ему не стыдно будет вступить в жизнь с этим именем, а твой отец, надеюсь, еще увидит и другого внука… фон Виндега, — сказал он с усмешкой. — Что же твое сватовство, Курт?

Молодой человек поморщился.

— Думаю, скоро состоится! — нехотя проговорил он. — Вероятно, когда мы будем опять в Рабенау. Ведь поместья графа Вернинга граничат с нашими, а графине Альме весной исполнилось восемнадцать лет. Папа думает, что мне как наследнику майората пора серьезно подумать о женитьбе, и велел этим летом непременно сделать предложение графине.

— Велел! — рассмеялся Артур. — Значит, ты женишься по приказу!

— А ты как женился? — спросил несколько рассерженно Курт.

— Да, конечно, ты прав. Но ведь у нас был исключительный случай.

— У нас же нисколько не исключительный, — сказал Курт равнодушно. — В нашем кругу это в порядке вещей. Папа хочет, чтобы я поскорее женился соответственно моему званию, а он ведь не терпит возражений ни от кого, исключая тебя. Ты имеешь на него такое влияние, что тебе он позволяет все. Впрочем, я ничего не имею против женитьбы, хотя мне еще немного хотелось бы пожить на свободе.

Берков покачал головой.

— Мне кажется, Курт, что в данном случае ты хорошо сделаешь, покорившись планам отца. Альма Вернинг, насколько я заметил во время последнего посещения Рабенау, премилая девушка, а тебе пора начинать играть роль будущего владельца майората и распроститься с буйным лейтенантом, который достаточно подурачился.

Курт надулся.

— Как же! Отец вечно ставит мне в пример своего зятя, воздавая ему такие похвалы, что только благодаря моей искренней любви к этому зятю, у меня еще не возникло к нему отвращения. Во время одной из таких головомоек я позволил себе сказать: «Артур прежде делал еще хуже, чем я. Он стал таким правильным только после женитьбы!» Тогда у папы и явилась мысль сделать меня таким же образцовым, женив на Альме. Что ж, я ничего не имею против Альмы, а в остальном буду брать пример с тебя и с Евгении. Вы вступили в брак, испытывая друг к другу полнейшее равнодушие, даже ненависть, а кончили романом, который продолжается до сих пор. Может быть, и нам посчастливится так же.

Артур не мог удержаться от насмешливой улыбки.

— В этом я сомневаюсь, милый Курт: ты совсем не создан быть героем романа, а главное, не всякая женщина похожа на Евгению.

Молодой барон громко засмеялся.

— Я так и ожидал услышать что-нибудь в этом роде. Сегодня утром, когда мы затронули эту тему, Евгения сказала точно таким же тоном: «Нельзя же ставить Артура на одну доску с другими мужчинами!» Право, ваш медовый месяц тянется слишком долго.

— Мы должны были отказаться от него вначале, а потерянное всегда стараются возместить с избытком… Неужели ты в самом деле не можешь еще остаться у нас?

— У меня отпуск только до вечера. Ведь я приехал в основном для того, чтобы предупредить вас о прибытии отца и братьев. До свидания, Артур!

Он вскочил на лошадь, кивнул еще раз зятю и ускакал. Артур хотел уже войти в дом, когда на террасе появился старый рудокоп.

— А, шихтмейстер Гартман! — ласково сказал Артур. — Вы ко мне?

Сняв шляпу, шихтмейстер почтительно подошел к хозяину.

— С вашего позволения, господин Берков. Я проходил мимо и видел, как вы провожали молодого барона. Тут мне пришло на ум поблагодарить вас за то, что вы произвели Лоренца в штейгеры. Это доставило нам большую радость.

— Лоренц так отлично работал последние годы, что вполне заслужил это место, да оно и необходимо ему, ведь семья его растет с каждым годом.

— Ну, на жену и детей ему хватает, — сказал добродушно шихтмейстер. — Спасибо Марте: она хорошо сделала, что поставила ему условие войти в мой дом, по крайней мере, я не одинок на старости лет и радуюсь их детям. Ведь, кроме него, у меня никого не осталось на белом свете.

При последних словах лицо старика омрачилось и на глаза навернулись слезы. Артур с состраданием посмотрел на него.

— Вы все еще не можете преодолеть своего горя, Гартман?

Шихтмейстер покачал головой.

— Не могу, господин Берков. Ведь он был у меня один, и, хотя я видел от него больше горя, чем радости, так как в последнее время с ним не было никакого сладу — он во всем хотел быть умнее меня, — забыть его я не могу. Милостивый Боже, надо же было тогда мне, старику, спастись, чтобы пережить это горе! Он унес с собой в могилу все мои радости.

— Вы не должны так говорить, Гартман! — сказал Артур с кротким упреком, — Разве Марта и ее муж не утешают вас?

Старик вздрогнул.

— Да, Марта! Она тоже не может забыть его, хотя у нее есть дети и муж, к тому же хороший муж. Вижу я, каково у нее иной раз на сердце. Бывают ведь такие люди, господин Берков, от которых ничего не видишь, кроме горя и обиды, и все-таки любишь их больше, чем хорошего и смирного человека. Таков был и мой Ульрих. Кем он являлся для товарищей до этого злосчастного бунта, вы сами знаете, и, хотя он сделал им мало хорошего, они до сих пор помнят его.