Евгения медленно покачала головой.

— Вы должны были заставить верить вам, Гартман, и вы могли бы это сделать, если бы всерьез захотели; но вам помешали гордость и упрямство. Вы отвечали презрением на подозрение и этим только усиливали его. Теперь вас подозревают все товарищи, все служащие, мой муж…

— Какое мне дело до вашего мужа, — грубо перебил он ее, — как и до всех остальных! Мне решительно все равно, подозревают они меня или нет. Я бы не перенес только вашего презрения, госпожа, а вы верите мне, я вижу это по вашим словам… а до остальных мне дела нет.

— Я верю вам! — серьезно сказала Евгения. — Я уверю в этом и моего мужа и сниму с вас, по крайней мере, это ужасное подозрение. За то, что вы не спасли его, когда могли и должны были это сделать, мы не вправе судить вас, — это дело вашей совести. Но Артур не должен больше думать, что ему приходится бороться с убийцей своего отца. Примирение, разумеется, уже невозможно — вы зашли слишком далеко. Я только несколько часов тому назад узнала обо всем, что здесь произошло и еще может произойти, если завтра возобновится нападение на шахту. Гартман! — Евгения имела неосторожность совсем близко подойти к нему и с мольбой дотронуться до его руки. — Гартман, мы накануне страшной катастрофы. Вы заставляете моего мужа прибегнуть к помощи солдат, чтобы защитить себя и служащих, и он решился на это. Если завтра прольется кровь, подумайте, на кого она падет.

Ее близость и ее рука, лежащая на его руке, не преминули оказать свое действие на Ульриха, но на этот раз оно не было благотворно. Голос его все больше и больше терял спокойствие.

— Вы думаете, на меня? — возразил он. — Берегитесь, сударыня! Она может пасть и на вас, если, например, коснется того, кого вы любите. Господин Берков наверно не будет сидеть дома, когда начнут драться; я это знаю, а также знаю и то, кого при этом буду искать прежде всего.

Евгения уже давно с содроганием отняла свою руку и отступила от него. Его тон и взгляд настораживали: все же это был лишь укрощенный тигр, который сейчас еще слушается ее голоса, а в следующую минуту может яростно броситься на нее, и эта минута, кажется, настала; взгляд стал угрожающим.

— Гартман, вы говорите с женой вашего хозяина! — вскричала она, тщетно стараясь заставить его опомниться. — Если вы ненавидите его…

— Хозяина? — перебил он ее с злобной иронией. — О нем не может быть и речи, — с ним я имею дело, когда нахожусь во главе своих товарищей. Я ненавижу Артура Беркова, потому что вы его жена, потому что вы любите его, а я… я люблю вас, Евгения, больше всего на свете! Не приходите в такой ужас от этого! Вы ведь давно знаете это, — разве я мог владеть собой, когда вы были рядом со мной? Я всеми силами старался подавить, заглушить это чувство и… не мог; не могу и сегодня, хотя сегодняшний горький опыт убедил меня в том, что только равные могут принадлежать друг другу, и на нашу долю остается лишь наблюдение со стороны, не смотря на то, что пришлось даже рисковать жизнью. Если бы это понадобилось снова, я никогда больше не поступил бы, как тогда, когда бросился под копыта ваших лошадей; пусть жертвует собой кто хочет, но не я. Я смертельно ненавидел старика Беркова и считал, что нет на земле человека, которого я мог бы ненавидеть так же сильно. Теперь-то я думаю иначе. И все-таки я не стал его убийцей; но есть человек, которого я убью не задумываясь. Отца я не убивал, но если придется столкнуться с сыном, то… или он, или я!

Это была страшная минута: дошедшая почти до безумия страсть этого человека перешла границы, как прорвавший плотину опустошительный поток, который уже не в силах удержать никакая преграда. Евгения видела, что каждое слово, любое убеждение бессильно и что власть ее кончилась. Бежать она не могла — он преградил ей дорогу к двери. Она бросилась к звонку и рванула его изо всей силы. Хотя слуги были в другом конце дома, звонок могли услышать и там.

Гартман рванулся к ней. Он хотел отнять ее руку от звонка, но в тот же миг был схвачен чьей-то рукой, которая из-за ярости оказалась настолько сильной, что отбросила в сторону исполинскую фигуру Гартмана, как ребенка. Между ними стоял Артур; с криком радости и одновременно в смертельном страхе бросилась Евгения к мужу, — она знала, чего следовало теперь ожидать.

Ульрих с искаженным злобой лицом молча вскочил на ноги. По его загоревшимся глазам, увидевшим и узнавшим противника, было понятно, что катастрофа неизбежна, но Артур с удивительной выдержкой быстро схватил один из висевших над письменным столом пистолетов и, обняв левой рукой жену, правой навел смертоносное дуло на бунтаря.

— Отойдите, Гартман! Не смейте приближаться! Сделайте только шаг к моей жене, только один шаг, и вам конец!

Угроза остановила Ульриха. В ярости он было рванулся вперед, но увидел, что оружие твердо и верно направлено на него, и рука, державшая его, не дрожала; еще шаг — и пуля поразит его, а победа останется за противником. Он сжал кулак, которому недоставало такого же оружия.

— У меня нет пистолета! — проскрежетал он. — Будь он у меня, мы бы стояли как равный с равным, господин Берков. Вы запаслись лучше меня; против ваших пуль я могу выставить только свои кулаки, и нет никакого сомнения, на чьей стороне будет перевес.

Артур не сводил с него глаз.

— Вы, Гартман, позаботились о том, чтобы у каждого под рукой был заряженный пистолет. По крайней мере, свою жену и дом я готов защищать от вас даже ценой жизни. Уйдите, еще раз говорю вам!

Опять в продолжение секунды они безмолвно созерцали друг друга, как тогда, при первой роковой встрече, когда каждый из них, казалось, измерял силы противника, и опять, как тогда, молодой хозяин остался победителем, но теперь ему пришлось пустить в ход не только глаза, а и оружие.

Он все еще стоял неподвижно, держа палец на взведенном курке пистолета и следя за малейшим движением противника, пока тот, наконец, не отступил.

— Я никогда особенно не дорожил жизнью, — надменно сказал Ульрих, — мне кажется, это известно вам обоим, но я не хочу быть подстреленным на вашем пороге, — мне еще надо свести счеты с вами. Что вы так дрожите, сударыня? Ведь вы в его объятиях, и он сейчас в безопасности, конечно, только пока, ведь борьба не окончена. И хоть сейчас вы стоите так, будто ничто не может разлучить вас, будто прикованные друг к другу навеки, но настанет и мой час… вспомните тогда меня!

Он ушел. Его тяжелые шаги прозвучали сначала в соседней комнате, потом в прихожей и, наконец, замерли на дворе. Молодая женщина крепче прижалась к мужу; теперь только она испытала, как умели защищать обнимавшие ее руки.

— Ты пришел как раз вовремя, Артур, — сказала она, все еще дрожа от ужаса. — Несмотря на твое предостережение, я ушла из своих комнат. Я знаю, это была большая неосторожность, но мне хотелось дождаться тебя здесь, и я думала, что в доме еще можно чувствовать себя в безопасности.

Артур опустил руку, в которой держал пистолет, и привлек ее ближе к себе.

— Оказалось, что нет, как мы сейчас убедились! Что понадобилось Гартману в моем кабинете?

— Не знаю. Он искал тебя и, вероятно, не с добрыми намерениями.

— С этой стороны я готов ко всему, — спокойно возразил он, кладя пистолет на письменный стол. — Как видишь, я уже запасся для подобных случаев, но боюсь, что это был предлог, а настоящая драма разыграется завтра. Ты очень боишься, Евгения? Помощь может подоспеть только к вечеру, и нам придется одним справляться целый день с бунтовщиками.

— Рядом с тобой я не боюсь ничего! Только, Артур, — в ее голосе послышалась мольба, — не ходи один в толпу, как сегодня: он будет там, ведь он поклялся убить тебя.

Артур приподнял голову жены и твердо посмотрел ей в глаза.

— Жизнь и смерть не в руках Гартмана, не беспокойся, Евгения! Я исполню свой долг, но сделаю это иначе, чем делал до сих пор, ведь я знаю теперь, что за меня волнуется моя жена; это не так легко забыть!

Уходя, Ульрих Гартман остановился на террасе. Совсем стемнело, и нельзя было разглядеть выражения его лица, когда он смотрел вверх, на окна дома, из которого только что вышел, но о чувствах его можно было догадаться по голосу, когда он снова повторил угрозу, брошенную им Евгении: «Он или я! А если надо, то и оба!»

Глава 18

Что-то произойдет завтра?

Эта мысль тревожила не только Артура и его жену, но и всех, кто имел отношение к их дому. Наконец наступило это страшнее завтра и, казалось, обещало сбыться самым страшным ожиданиям. Несмотря на раннее утро, все служащие собрались в доме хозяина. Явились ли они сюда, чтобы обсудить положение, или укрылись от опасности?.. Скорее можно было предположить последнее, потому что все были бледны, смущены и расстроены; вопросы и ответы, тревожные предположения и заверения следовали один за другим.

— Я стою на своем! Мы совершили большую ошибку, арестовав тех троих! — утверждал Шеффер, обращаясь к директору. — На это можно было бы решиться, если бы уже подоспела помощь; теперь они станут брать дом приступом, чтобы освободить своих, и нам все равно придется их выпустить,

— Извините, этого не будет! — воскликнул главный инженер, всегда находившийся в оппозиции к своим служащим. — Мы выдержим приступ, в крайнем случае будем защищаться и в доме, господин Берков твердо решился на это.

— Ну, конечно, вам лучше знать его намерения; он только с вами и советуется обо всем! — довольно колко парировал директор, который никак не мог похвалиться подобными доверительными отношениями с молодым хозяином, хотя его положение давало ему на то больше прав.

— Господин Берков не имеет обыкновения советоваться о своих намерениях, — сухо возразил инженер. — В этом же случае, как и всегда, я вполне с ним согласен. Мы поступили бы против правды и совести, если бы оставили на свободе троих злоумышленников. Несомненно, они хотели испортить машины.