Едва Евгения поравнялась с первым, одиноко стоявшим домиком, как из него торопливо вышел человек, который, взглянув на нее, с ужасом отступил назад.

— Госпожа, как вы попали сюда и как раз сегодня? — вскричал старик Гартман.

— Ах, это вы, Гартман! — Евгения подошла к нему. — Слава Богу, что я встретила именно вас. На копях, говорят, начался настоящий бунт; я вышла из кареты, потому что извозчик не согласился ехать дальше, и хочу дойти до дому пешком.

Шихтмейстер отрицательно покачал головой.

— Невозможно, сударыня, никак невозможно! Может быть, завтра или сегодня к вечеру, только не теперь.

— Почему? — воскликнула, побледнев, Евгения. — Разве дому грозит опасность? — Мой муж…

— Нет, нет! Господину Беркову сегодня ничего не грозит. Он у себя дома со всеми служащими. На этот раз борьба идет между самими рабочими. Некоторые хотели сегодня приступить к работе, а мой сын, — лицо старика болезненно передернулось при этом, — ведь вам, конечно, известно, какое участие он принимает во всей этой истории, — ну, так вот он пришел в ярость от этого. Он со своими единомышленниками прогнал этих рабочих и занял шахты; те не хотят покориться ему, и теперь все рудники в волнении… товарищ пошел на товарища! О Боже милостивый! что-то будет теперь!..

Старик шихтмейстер произнес это с отчаянием. В эту минуту Евгения услыхала какой-то дикий рев и шум, отчетливо долетевший издалека до ее слуха.

— Я и хотела миновать рудники, — сказала она, — и попробовать пробраться к парку лугом, а оттуда…

— Ради Бога, не ходите туда! — перебил ее старик, — там Ульрих со всей своей компанией; они совещаются на лугу, и я хотел пойти туда, чтобы попытаться уговорить его образумиться и, по крайней мере, освободить шахты. Теперь ведь уже речь идет о нашей собственной плоти и крови; но он в своей ярости ничего не видит и не слышит. Не ходите по этой дороге, госпожа, — она самая опасная.

Старик озабоченно покачал головой.

— Я ничем не могу вам помочь. Сегодня, когда они поднялись друг на друга, я не могу отвечать даже за собственную жизнь; если вас узнают, то вам вряд ли поможет, что я буду возле вас. Теперь единственный человек, который еще способен внушить им уважение к себе и кого они пока слушают, — это мой Ульрих, а он смертельно ненавидит господина Беркова, следовательно, и вас, потому что вы его жена. Праведный Боже! Вон он идет! — вдруг перебил он себя. — Опять случилось что-нибудь скверное, — я вижу это по его лицу. Не показывайтесь ему хоть теперь-то, умоляю вас!

Он втолкнул молодую женщину в приоткрытую дверь домика, и вскоре неподалеку послышались шаги и громкие сердитые голоса. Ульрих в сопровождении Лоренца и еще нескольких рудокопов приближался к домику, не замечая отца. Лицо его покраснело, жилы на лбу вздулись, а в голосе слышалось страшное раздражение.

— Пусть они наши товарищи и братья- долой их, если они изменники! Мы дали слово стоять друг за друга, а они, как трусы, отстают от нас и губят все дело. За это они должны поплатиться. Вы заняли шахты?

— Да, но…

— Никакого но! — повелительно прикрикнул Ульрих на рудокопа, осмелившегося было высказать свое мнение. Недоставало еще измены в наших рядах теперь, когда победа так близка. Говорю вам, их надо прогнать силой, если они опять вздумают явиться в шахты. Они должны знать свое место и обязанности, а если не знают, то пусть поплатятся за это головами.

— Но ведь их двести человек! — серьезно сказал Лоренц, — а завтра будет четыреста… Да если еще вмешается хозяин и заговорит с ними. Ведь тебе-то известно, как это действует. В последнее время мы сами часто испытывали это на себе.

— Пусть их будет четыреста, пусть будет даже половина, — мы все-таки усмирим их. Желал бы я видеть, как это они не послушают меня! А теперь к делу! Карл, ты отправишься на заводы и известишь меня, не совался ли туда Берков! Пожалуй, он и там отобьет у нас сотню людей своей проклятой манерой говорить. А вы все назад к шахтам! Смотрите, чтобы они были заперты, и не пускайте туда никого, кроме своих; сейчас я приду сам! Ступайте!

Приказание было тотчас исполнено. Рудокопы ушли по указанным направлениям, а Ульрих, только теперь увидавший отца, быстро подошел к нему.

— Ты здесь, отец? Ты бы лучше…

Он вдруг остановился; ноги его как будто приросли к земле; за минуту перед тем красное лицо его побледнело, точно в нем не осталось ни кровинки; широко открытые глаза были неподвижны, как будто бы он увидел перед собой привидение. Из домика вышла Евгения и стала против него.

В ее голове блеснула мысль, которую она тотчас же и привела в исполнение, не думая о рискованности и даже опасности подобного решения; она хотела во что бы то ни стало быть около мужа и потому победила ужас, внушаемый ей этим человеком с тех пор, как она узнала, на чем основана ее власть над ним; надо было воспользоваться этой властью, силу которой она уже испытала несколько раз.

— Это я, Гартман! — совершенно спокойно сказала она, преодолев невольную дрожь. — Ваш отец сейчас предостерегал меня, чтобы я не шла дальше, а мне необходимо идти.

Только при звуке ее голоса Ульрих понял, что перед ним действительно Евгения Беркова, а не ее образ, навеянный разгоряченной фантазией. Он порывисто сделал несколько шагов к ней, но голос и взгляд Евгении сохранили еще прежнюю силу над ним — выражение его лица как будто смягчилось.

— Что вам угодно здесь, госпожа? — с беспокойством спросил он, причем его тон, минуту тому назад столь повелительный, теперь совершенно изменился, в нем тоже слышалась мягкость. — У нас сегодня большие беспорядки, так что дамам, особенно вам, совсем здесь не место.

— Я хочу пройти к мужу! — быстро сказала Евгения.

— К мужу? — прервал Ульрих. — Вот как!

Молодая женщина впервые, говоря об Артуре, произнесла «муж». Прежде она всегда называла его «господин Берков», и Ульрих, вероятно, догадался, что это значило. В первую минуту он был так поражен, что не подумал о том, как и зачем она очутилась здесь. Теперь он бросил взгляд на ее дорожный костюм и оглянулся вокруг, ища экипаж или кого-то сопровождающего.

— Я одна! — объяснила Евгения, перехватив его взгляд, — и потому-то не могла продолжать путь. Меня пугают не опасности, не оскорбления, которым я могу подвергнуться. Однажды вы предлагали мне, Гартман, проводить и защитить меня, когда я в этом не нуждалась; теперь я согласна принять и то и другое. Проводите меня до дому. Вы можете это сделать.

До сих пор шихтмейстер робко стоял в стороне; он каждую минуту ожидал, что его сын кинется на супругу хозяина, которого так ненавидел, и приготовился в случае нужды броситься между ними. Он не мог понять спокойствия и самоуверенности молодой женщины перед человеком, которого она, как и все, знала как главного зачинщика беспорядков; когда же она потребовала его покровительства, старик пришел в отчаяние и с ужасом посмотрел на нее.

Но и Ульрих был страшно оскорблен этим требованием. Мимолетное выражение кротости и мягкости совершенно исчезло с его лица.

— Я должен проводить вас туда? — спросил он глухим голосом. — И вы требуете этого, госпожа, от меня?

— От вас!

Евгения не сводила глаз с его лица. Она знала, в чем заключалась ее сила, но на этот раз, очевидно, переоценила свои возможности.

— Нет, никогда! — как бешеный вскричал Ульрих. — Скорее я разрушу дом, не оставив там камня на камне, чем провожу вас туда. Еще бы у него не хватило мужества стоять до последнего, когда вы будете рядом! Как ему не торжествовать, зная, что вы приехали одна из столицы и пробрались через бунтующую толпу, чтобы не оставлять его одного в опасности. Ищите себе для этого другого проводника, да если бы и нашелся другой, — тут он искоса бросил грозный взгляд на отца, — он не далеко уйдет с вами, будьте уверены.

— Ульрих, уймись, ради Бога! Ведь перед тобой женщина! — воскликнул шихтмейстер, в смертельном страхе становясь между ними.

Он видел в этой сцене только взрыв беспощадной ненависти, которую его сын уже давно питал ко всей семье Беркова, а потому встал перед молодой женщиной, как бы защищая ее, но она легонько отстранила его.

— Итак, вы не хотите проводить меня, Гартман?

— Нет, и тысячу раз нет!

— Ну, так я пойду одна!

Она пошла по направлению к парку, но Ульрих в два прыжка догнал ее и преградил дорогу.

— Вернитесь, госпожа! Вы не пройдете, уверяю вас, по крайней мере там, где мои друзья. Женщина ли, еще ли кто — им теперь все равно. Вас зовут Берков, и этого для них достаточно. Как только вас узнают, все бросятся на вас. Вы не можете пройти, да и не должны. Вы останетесь здесь!

Его последние слова прозвучали как грозный приказ, но Евгения не привыкла, чтобы ей приказывали, а почти безумная горячность, с которой он старался не допустить ее к Артуру, пробудила в ней невыразимый страх, что его положение гораздо хуже, чем она предполагала.

— Я хочу идти к мужу! — настойчиво повторила она. — Посмотрю, кто посмеет не пустить меня к нему! Прикажите вашим товарищам напасть на женщину! Подайте сами знак к нападению, если хотите совершить этот геройский подвиг. Я иду!

Она, действительно, пошла. Проскользнув мимо него, она вступила на луговую тропинку. Гартман смотрел ей вслед сверкающими глазами, не слыша просьб и убеждений отца; он лучше его знал, на что рассчитана смелость молодой женщины и к чему она хотела его принудить, но решил не поддаваться на этот раз. Пусть лучше она погибнет на пороге своего дома, на глазах мужа, но сам он не отдаст ее в объятия ненавистного ему человека и…

Вдруг в эту минуту показалась толпа рудокопов, с шумом и гамом двигавшаяся к своему вожаку. Передние были на расстоянии нескольких сот шагов от нее, одинокая женская фигура уже бросилась им в глаза: еще минута — и ее узнают, а полчаса тому назад он сам подстрекал этих людей к слепой ненависти ко всему, что носит имя Беркова. Евгения шла вперед, прямо навстречу опасности, даже не опустив вуали… Ульрих вне себя топнул ногой, потом вдруг сорвался с места и через несколько минут был рядом с ней.