Ингеборга расплакалась, узнав о том, какое отвращение испытывает к ней супруг. Но когда аббат сообщил ей о решении короля отправить ее домой с датскими послами, молодая королева вдруг успокоилась. Такого Гийом не ожидал.

– Король Франции женился на мне, – твердо возразила Ингеборга.

– Да, – согласно кивнул аббат, – однако Его Величество сообщил нам, что не стал вам настоящим супругом.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Ингеборга. – Мы с королем спали в одной постели…

– Да, но этого недостаточно, – перебил ее святой отец.

– Для меня – достаточно, – заявила датчанка. – К тому же именем Господа на мою голову возложили корону. Теперь я королева Франции. Никто и ничто не заставит меня от этого отказаться.

Гийом просил и умолял, уговаривал и убеждал, объясняя, как страшен гнев государя, но все напрасно. Ингеборга не собиралась поступаться своими правами. Она королева, королевой и останется! Дания для нее – лишь воспоминание…

Бедному аббату оставалось только вернуться к королю и рассказать ему обо всем. Он шел медленно, с трудом переставляя ноги, и все гадал, как встретит Филипп Август столь неожиданную весть. Было наперед ясно, что радоваться он не станет… Но того, что произошло, аббат и представить себе не мог.

– Ингеборге место в монастыре! – в ярости вскричал король. – Сегодня же отправьте ее к сестрам святого Мавра, и пусть она остается там, пока не решится ее участь.

После чего, овладев собой, Филипп заявил:

– Я уезжаю в Париж. Буду жить во дворце на острове Сите.

– А нельзя ли, – дрожа от волнения, решился спросить Гийом, – отправить ее в Креси или другой замок, который Ваше Величество подарили ей в день свадьбы?

– Земли эти и замки принадлежат королеве Франции, я же не считаю Ингеборгу таковой, – резко возразил Филипп Август. – И хватит об этом!

Гийом молча поклонился.


Тем временем в Париже обсуждали слухи, долетавшие из Амьена. В столице новости всегда распространялись быстро, и взбудораженный народ пытался найти им объяснение.

– Говорят, что датчанка навела порчу на нашего короля, – судачили кумушки на рынке.

– Вы только представьте себе – она лишила Его Величество мужской силы! Какой ужас! – хватались за головы молодые парижанки.

– Она его околдовала! – говорили старики, больше всего страшась бесовских чар.

Слухи ширились с быстротой молнии, попадая на благодатную почву: ведь народ еще не забыл кроткую королеву Изабеллу. Все, конечно, рады были бы приветствовать новую королеву, о которой шла молва, что она писаная красавица, но лишь при одном условии – что всеми обожаемый король найдет с ней свое счастье.

Парижане искренне любили своего государя не только за храбрость и ум, но и за заботы о столице. Улицы, до недавнего времени напоминавшие зловонные болота, замостили булыжником, стены домов подновили, а городские валы расширили и надстроили. Да и как было не восхищаться королем, который частенько ходил переодетым по Парижу и, как равный, разговаривал с горожанами, расспрашивал их о жизни, облегчал страдания нищих и обездоленных…


И вот теперь Филипп при одном только упоминании имени Ингеборги скрежетал зубами от злобы и ничего не хотел слышать о ней. Он уже принял решение и мечтал лишь о том, чтобы разорвать ненавистные узы этого брака. Ни о чем другом не говорил он с архиепископом Реймским и остальными прелатами.

Гийом де Шампань, не скрывая огорчения, пытался вразумить племянника, намекая на то, что его временная слабость, возможно, вызвана болезнью, перенесенной им под стенами Акры, что если подождать, то, как знать…

Обидевшись на дядю, Филипп не замедлил обзавестись тремя любовницами сразу. Вот, мол, вам, дядюшка, временная слабость!

Тогда архиепископ отправился к сестре. Аделаида, как и он, тревожилась за сына. Королеву-мать вовсе не радовало, что ее предчувствия сбылись, и ей хотелось поскорее найти выход и помочь Филиппу.

Однажды утром после долгой беседы с Гийомом и другими советниками короля она вместе с братом отправилась к государю.

Но стоило Аделаиде заговорить, как Филипп вскипел от ярости.

– Я уже объявил свою волю! – закричал он.

– Ваше Величество, – мягко отозвался архиепископ Реймский, – попробуйте еще раз. Ступайте к королеве. Исполните просьбу святой церкви, благословившей ваш союз, всего нашего королевства и датского государя!

– Кто знает, может, отвращение первой ночи исчезнет, – неуверенно заметила Аделаида. – А если оно сохранится, архиепископ позаботится о вашем разводе. Мы обещаем вам это, сын мой.

– Сделайте еще одно усилие, государь, – умолял Филиппа дядя. – Нельзя же из-за одной неудачной ночи подвергать опасности королевство…

Устами архиепископа говорили мудрость и надежда. Филипп был слишком благоразумным человеком, чтобы не понять этого.

– Да будет так! Я попробую еще раз, – вздохнул он, грустно улыбаясь матери и дяде.

На следующий же день король отправился в монастырь в сопровождении дяди, Этьена де Турне и аббата Гийома.

Внезапный приезд мужчин застал монахинь врасплох. Взметая белые одежды и вуали, сестры, растерянные и покрасневшие от смущения, разлетелись в стороны, словно стая чаек. О том, что может произойти в одной из келий, они тут же догадались, поэтому неудивительно, что обреченные на целомудрие женщины всполошились. В их воображении король, помазанник божий, внезапно превратился в простого мужчину, а это попахивало грехом. Его шаги гулким эхом раздавались под каменными сводами монастыря, вызывая тревогу и… любопытство.

Ингеборга, которую успели предупредить о прибытии короля, покорно ожидала его в своей комнате. Он вошел к ней в сопровождении аббата, и Гийом объяснил, что Филипп явился к ней из лучших побуждений. Ингеборга должна оказать супругу достойный прием. Филиппу же Гийом шепнул, что Ингеборга боится и королю стоило бы быть с ней понежнее…

Вместо ответа Филипп взял аббата за плечи и выставил вон, уверенный, что на этом свидании, которое он, король, воспринимал как поединок, третий лишний…


Время ползло томительно медленно для тех, кто с надеждой ждал в саду исхода не подобающего святой обители дела. Минули полчаса, показавшиеся вечностью, когда дверь наконец открылась. Затаив дыхание, все замерли на месте…

Увы! Государь пребывал в крайнем волнении. По его мертвенно-бледному лицу струился пот, руки дрожали, посиневшие губы плотно сжались. Он в ярости захлопнул за собой дверь, но даже ее грохот не смог заглушить доносившихся из келии рыданий…

Не проронив ни слова, король собирался вскочить на коня, но тут с ним опять случился припадок. Закатив глаза и сотрясаясь в страшных судорогах, Филипп закричал:

– Я бессилен! Бессилен! Ничего не могу сделать! Эта женщина меня заколдовала! Ужас! Ужас! Ужас!

Силы покинули Филиппа Августа, и он потерял сознание.


На следующий день об этом происшествии стало известно в Париже.

– Если у короля ничего не вышло, – рассуждали добрые парижане за стаканчиком вина, – значит, у королевы есть какой-то изъян. Может, у нее кожа как у ящерицы… – гадали одни.

– Или рыбья чешуя на животе… – вторили им другие.

– Ну да! – смеялись сплетники. – А может, наш любезный государь, желая лишить королеву девственности, увидел, что с невинностью она рассталась еще в родной Дании…

Это оскорбительное для королевы предположение вскоре было доведено до сведения обретавшихся в Париже датских студентов, что вызвало жестокое побоище на горе святой Женевьевы. Те, кто верил в невинность юной королевы, дрались с теми, кто вообще ни во что не верил. Как ни странно, датский король не откликнулся на эти события и войны Франции не объявил.

Между тем Ингеборга по-прежнему отказывалась покинуть страну. Обливаясь слезами, она клялась, что и в Амьене, и в монастыре она принадлежала своему супругу, однако подробностей описать не могла. Это, впрочем, казалось вполне естественным для молодой неискушенной девушки. Но однажды все выяснилось: Ингеборга хотела оставаться королевой Франции, потому что…

– Я люблю Филиппа! – во всеуслышание заявила она и разрыдалась.

Однако это ничего не изменило. Гийом де Шампань, верный обещанию, которое он дал королю, вынужден был принять меры к расторжению брака.

Пятого ноября он созвал в Компьене собор, куда пригласил прелатов и баронов. Ингеборге велено было предстать перед ними.

Недолго посовещавшись, все сановники единодушно решили, что Ингеборга состояла в родстве с Изабеллой де Эно, первой женой Филиппа Августа, поэтому его второй брак признали кровосмесительным.

Когда же королеве через переводчика объяснили, что брак ее расторгли по причине ее родства с первой женой Филиппа, красавица с громким плачем вскочила на ноги и выкрикнула:

– Плохая Франция! Плохая! Рим! Рим!

Присутствовавший на соборе папский легат побледнел. Он дал согласие на этот развод, полагая, что Ингеборга безропотно подчинится вердикту. Но если она теперь обратится к Папе, Его Святейшество потребует расследования и неприятностей не оберешься!

И в самом деле, все неприятности были еще впереди. Изнурительная борьба между Ингеборгой и Филиппом затянулась на целых двадцать лет.

В тот же вечер Филипп Август по настоянию папского легата приказал отвезти упрямицу в аббатство Сизуин, которое находилось за пределами Франции, на земле, подвластной германскому императору, злейшему врагу короля Дании.

Несчастная Ингеборга провела там несколько лет в страшной нищете, ибо Филиппу Августу недостало великодушия обеспечить ей содержание. Чтобы выжить, она вынуждена была продавать свои платья и на вырученные деньги покупать себе пищу. Разумеется, прими она условия Филиппа Августа, всем ее бедам пришел бы конец, но этого она никогда не сделает! Единственными, кто утешал Ингеборгу в ее горьком одиночестве, были Этьен де Турне и аббат Гийом, которые навещали ее, считая себя повинными в страданиях отвергнутой королевы.