— Наверное, за противозачаточными таблетками, — усмехнулся Петр, тоже невольно наблюдавший за девушкой.

— Прижмись к тротуару, — попросил Максим, сам не зная зачем.


Он заметил это золотое сияние над головой девушки, когда пришел на предпоследний экзамен. Глядя прямо перед собой, она рисовала с таким видом, словно сидела не на экзамене, а где-нибудь на лоне природы и наслаждалась тем видом, что открывался перед ней. Ей доставлял удовольствие сам процесс. И было видно, что в эту минуту она не волнуется, не боится провалиться. Мысли были заняты только рисунком. Он прошел за ее спиной и отметил удачное композиционное решение. Девушка, не шелохнувшись и не глядя по сторонам, продолжала увлеченно рисовать.

— Какие оценки у этой абитуриентки? — спросил Максим у куратора своей группы Евгения Тихоновича.

— Одни пятерки, — ответил тот, проверяя список, который вел сам. — Очень талантливая девушка. Жаль, что из провинциального городка. Будут сложности с общежитием.

— Зачислите ее в мою группу, — коротко бросил Максим и, как ему показалось, забыл о случившемся.

Сегодня он нечаянно получил возможность разглядеть ее от кончиков ногтей до макушки. И снова встреча с ней вывела его из привычного состояния, в котором он пребывал последнее время. Врачи назвали бы это депрессией. Он же считал, что просто устал, раздражен. Что день-два — и все пройдет. Но груз, навалившийся на плечи, не становился легче. Скорее — привычней. И трижды это устало-раздраженное настроение исчезало. На смену ему приходило то удивление, то восхищение. И, наконец, гнев.

Да, именно гнев его и удивил. Почему? Ему всегда нравились зрелые, сочные женщины, страстные, темпераментные, бурные. И тем не менее, вопреки всему, он пережил момент такого острого, мучительного желания, что удивился и рассердился. Если женщины в последнее время и вызывали у него какие-либо чувства, то это было скорее раздражение, глухое недовольство, наступавшее после того, как он утолял сексуальный голод. Голод заглушить удавалось. А вот недовольство, скука и раздражение не исчезали. Они возвращались вновь. Быть может, потому, что вокруг него в последнее время вились существа, которые постоянно норовили что-то урвать. За славу и богатство тоже надо расплачиваться, думал он с иронией, расставаясь с очередной любовницей. И время, которое он проводил с каждой из них, становилось все короче и короче. Совсем не потому, что он так страстно любил свою жену и до сих пор не мог пережить ее смерть в той нелепой аварии...

Да, в первые годы он страшно ревновал ее, боялся потерять. Но скорее от самолюбия — она была старше и опытнее в любовных делах, чем он. Это и возбуждало, и... ранило. Ему казалось, что она сравнивает его с теми мужчинами, с которыми имела дело, и сравнение оказывается отнюдь не в его пользу. А потом, когда он осознал, что Рина никогда и не была увлечена им настолько, чтобы терять голову, пришло спокойствие. Просто у нее был цепкий глаз, она умела рассчитывать на два шага вперед и сделала ставку на него. Ставка оказалась более чем удачной. И ей доставляло удовольствие видеть, как он барахтается изо всех сил, чтобы оказаться достойным ее. Это тешило ее самолюбие. Так же, как тешило его самолюбие то, что другие мужчины провожают Рину взглядом, когда она, покачивая бедрами, проходит мимо. Чувственная и расчетливая, красивая и хищная, властная, но так, что он почти не ощущал ее острых коготков, запрятанных в подушечки, — Рина вела корабль к выбранной цели: благополучие, достаток, слава, окружение, которое она могла подбирать, ориентируясь не только на личные пристрастия, но и на моду.

Даже в мыслях Максим не допускал, что он может оставить ее, — настолько уверенно она держалась. И наверное, они так бы и дожили до старости: он — заводя легкие интрижки на стороне, она — выбирая себе любовников с таким расчетом, чтобы они не особенно трепали ее имя, — и оба думали бы, что это и есть настоящая семейная жизнь...

После аварии он попытался найти замену Рине, считая, что ему нужна такая же чувственная женщина, какой была его жена. Таких находилось немало. Но после бурных, изматывавших его ночей удовлетворение не приходило. Тогда он, припомнив восемь лет, прожитые с женой, пришел к выводу, что имел дело с умной и властной женщиной, которая избавляла его от необходимости думать, где нанять рабочих для ремонта мастерской, в каком магазине заказать холодильник новой марки, а в какой момент менять мебель в доме. Этот тип женщин тоже оказался довольно распространенным. Но их энергия оказывалась настолько неуемной, что через полтора-два месяца Максим не знал, куда от них деваться. Лучшим способом оказалось отправлять их отдыхать на Канарские острова или на Майорку. В полном одиночестве. Сославшись на срочные дела, когда до отлета оставалось полчаса. Большинство женщин были достаточно умны, чтобы оценить прощальный жест. Как-то краем уха он услышал, как одна подруга рекомендовала его другой: «Хочешь в ссылку на Канары? Тогда — полный вперед».

В последнее время Максим впал в состояние, какое бывает у закованного в гипс человека, когда тот, испытывая острую потребность просто почесать голень или коленку, стучит по жесткому каркасу. Эта девушка задела какие-то непонятные струны в его душе. А ему казалось, что колки на них давно «не держат» за ненадобностью. После приступа гнева в нем проснулась... Нет, не жалость. Девушка вела себя так, что не допустила бы жалости к себе. Но ее беззащитность вызывала потребность встать рядом, обнять ее, уберечь от неприятностей. Снять с нее часть груза. Но какие у этого провинциального воробышка могли быть неприятности? Максим, человек трезвый, давно не позволял себе обманываться романтическими бреднями.

С другой стороны, самолюбие не позволяло ему допустить, чтобы не он сам, а обстоятельства управляли событиями. Конечно, он не планировал эту встречу, не надеялся ни на что и ничего не ждал. Но раз уж он задумался, остановился, то дело нужно довести до конца. В противном случае у него останется неприятный осадок на душе: не хотелось исполнять роль вороны, потерявшей сыр. Хотя и лисицей он не стремился быть. Поэтому, когда Светлана вышла из аптеки с небольшой полиэтиленовой сумочкой, он распахнул перед ней дверцу:

— Садитесь, Литовская, а то промокнете и простудитесь, начнете пропускать занятия. Не могу же я допустить такого... — произнес он на одном дыхании. — Вам далеко?

Света вздрогнула от неожиданности, глаза ее широко распахнулись.

— Садитесь, — повторил Максим сердито.

— Но мне... на вокзал, — растерянно выговорила она.

— Какой?

— Ярославский.

— Нам по пути, — соврал он и сел впереди.

Светлане показалось, что Максим чем-то недоволен или раздосадован. Уж не тем ли, что застал свою студентку позирующей? Наверное, из-за этого, решила она и сжала губы. В таком случае, чем скорее он сделает ей выговор, тем быстрее все кончится. Напряженно выпрямившись, она вскинула подбородок и приготовилась встретить удар. «Выгнать за это наверняка не выгонят, — лихорадочно прикидывала она. — А все остальное — ерунда».

«Ну когда же он начнет?» — напряженно думала Светлана, стараясь не смотреть на Максима, продолжавшего хранить молчание. Ей было неприятно, что разговор состоится в присутствии водителя. Наверняка когда они высадят ее, тот начнет таким же веселым тоном расспрашивать, как она выглядит без одежды. То, что было так естественно в присутствии сокурсников, увлеченных живописью, здесь, в машине, вызывало волну смущения. На щеках ее вспыхнул румянец.


— Во сколько отходит поезд? — уточнил Петр.

Светлана ответила. Он посмотрел на часы и кивнул:

— Успеем с запасом, несмотря на пробки.

Максим наконец связал концы незамысловатой веревочки: позирование — деньги — аптека — вокзал.

— А лекарство кому? — спросил он, не оборачиваясь.

— Елене Васильевне, — ответила Светлана. — Моей... бабушке. Надо передать с поездом.

Он вскинул на нее глаза, не понимая, почему вдруг возникла запинка перед словом «бабушка».

— Она осталась одна?

— Если не считать соседей, то да, — по-прежнему смущенно ответила Светлана. — Но у нас много друзей. Они каждый день к ней заходят — и утром, и вечером.

Максим жадно вглядывался в это чистое, не омраченное страстями и пороками лицо. «Может, я начал стареть? — мысленно вздохнул он. — Этим все и объясняется? Перевалило за тридцать и потянуло на молоденьких? Что ж, отвезу ее на вокзал, потом поедем в ресторан, поужинаем и... Наваждение исчезнет, все вернется на круги своя».


Стоя неподалеку от вагона, он смотрел, как Светлана договаривается с проводницей. И снова испытывал странное чувство удовлетворения от того, какую верную интонацию нашла девушка. Проводница, сначала смотревшая на нее с выражением недовольства, смягчилась, дослушала до конца, потом кивнула и... даже улыбнулась:

— Передам, передам. Из рук в руки, — сказала она, принимая билет у очередного пассажира.

Светлана еще раз поблагодарила ее и повернулась к Максиму.

— Спасибо, — сказала она ему. Чуть более сердечно, чем благодарила проводницу. — А до переговорного пункта я доберусь сама. Он рядом с общежитием. — И еще раз улыбнувшись на прощанье, двинулась по платформе к метро.

Максим никак не ожидал, что все закончится так стремительно. Ему казалось, что все только начинается. И ему предстоит провести вечер в ресторане в ее компании, а потом... потом и ночь. Ведь она — взрослый человек. И имеет право распоряжаться собой, не дожидаясь разрешения бабушки.

Но Светлана распрощалась непринужденно и легко, словно едва уловимым движением разрубила узел. У него не осталось неприятного осадка. Напротив, даже чувство легкого восхищения — вот как она оставила его с носом.

Усаживаясь в машину, Максим не удержался и хмыкнул: вот тебе и провинциальная девочка! Петр и бровью не повел, но тоже удивился, отчего это шеф вернулся один: неужто отправил ее в ссылку на поезде? Непохоже. Любопытство грызло его. Но он, разумеется, не стал задавать вопросов, хотя по выражению лица Максима — неожиданно повеселевшего и довольного — понял, что он пришел в наилучшее расположение духа. А значит, скорее всего ему захочется поехать в мастерскую поработать. Так оно и вышло.