— Не бойтесь этого! Она только что подписала с братом договор, столь желанный для Людовика XIV, согласно которому мы порываем с Голландией и развязываем ему руки. Он должен испытывать к ней благодарность.

— Верно, и я знаю, что он ее отблагодарит, ибо сильно к ней привязан, однако способен тем не менее на нее рассердиться и отдалить от себя, лишив таким образом столь необходимой ей поддержки. Месье — дурной муж, его жена несчастна. Страдает даже ее здоровье. Знаете ли вы, что, когда зашла речь об этой поездке, он принялся донимать ее своими ухаживаниями, чтобы она забеременела и не смогла ехать?

Энтони не удержался от смеха.

— Это при его-то пристрастии к мужскому полу! Весьма странный принц! Трудно даже поверить, что это — nd-томок Генриха IV, как его венценосный братец и наш король Карл, ведь оба — большие любители женщин… Но оставим эту тему. Как я вижу, единственный способ вас заполучить — это самому просить вашей руки у французского короля. Решено, я вольюсь в почетный эскорт принцессы и отправлюсь с вами во Францию.

— Нет, умоляю, не делайте этого! — вскричала Мари, испытывая одновременно беспокойство и радость от этого доказательства его любви. — Он все равно откажет.

— Можете говорить, что вам вздумается, моя дорогая! Лишь одно я вам запрещаю, не говорите, что не любите меня, ибо это значило бы покривить душой. Запомните, во мне течет нормандская, бретонская и шотландская кровь, иными словами, я — средоточение упрямства. Бог свидетель, я желаю вас заполучить и ни перед чем не остановлюсь!

Сказав так, он надолго задержал у своих губ ее ледяную руку, а потом выбежал из церкви, оставив Мари в полной растерянности. Наилучшим выходом ей показалось довериться госпоже.

Но решение оказалось неверным. Мадам слишком устала, ей нездоровилось, к тому же она только что ответила отказом на домогательства брата, упрашивавшего, чтобы она оставила ему самую молоденькую из своих фрейлин, прелестную Луизу-Рене де Керуаль, в которую Карл влюбился.

— Ничем не могу вам помочь, милочка, — услыхала Мари. — Повлиять на короля Людовика не в моей власти. Энтони Селтон тоже меня не послушается. Ведь он влюбился в вас пуще жизни! Пусть поступает, как ему заблагорассудится.

— А если он от этого пострадает? Принцесса отмахнулась.

— Он — взрослый человек и сам отвечает за свои поступки. Мужчины слишком часто пользуются нами в своих интересах. Пускай в кое-то веки за нас поборются!

И все же чуть погодя она дала Мари слово переговорить с королем Карлом, чтобы он как можно дольше удерживал Энтони в Англии, и добилась своего. Молодой лорд повиновался своему монарху и отправился в Эдинбург, выполнять порученную ему важную миссию. Мари, одновременно успокоенная и убитая горем, даже не смогла повидаться с ним напоследок…

Отплытие принцессы с родного острова было столь же печальным, сколь радостным было прибытие. Словно предчувствуя, что никогда больше не увидит сестру. Карл II, прощаясь, никак не мог оторваться от своей Травинки. Он даже вышел вместе с ней в море и трижды набрасывался на нее с поцелуями.

Стоя на корме корабля и опершись об ограждение, Мари наблюдала, не смахивая с глаз слез, как тают в синем утреннем тумане меловые скалы Альбиона. На сердце у нее было не так тяжело, как она опасалась, благодаря двум собачкам, переданным ей перед отплытием в качестве дара от короля Карла, которых она любовно прижимала к себе. Еще больше у нее потеплело на душе от записки Энтони:

«Никогда от вас не откажусь, потому что люблю вас больше всех на свете».

Как чудесно осознавать себя столь пылко любимой! И все же она чувствовала себя связанной по рукам и ногам волей Людовика XIV и собственным решением — единственным способом навсегда убрать с пути матери проклятого Сен-Реми.

Мадам, растроганная безмолвным горем Мари, созвучным ее собственному состоянию, сама пообещала ей поговорить с королем и предотвратить то, что она назвала «дурной развязкой». Ее переполняла уверенность в своих силах, рожденная успехом ответственной миссии.

— Пока вы не вышли замуж за этого человека, сохраняйте надежду, малышка, — твердила она Мари, и та постепенно проникалась ее уверенностью.

К несчастью, спустя две с половиной недели прелестная принцесса, сумевшая пленить Людовика XIV, умерла в замке Сен-Клу, выпив стакан воды с цикорием. Смерть была настолько внезапной и ужасной, что все заговорили о яде и даже называли имя главного подозреваемого — маркиза д'Эффиа, которого снабжал из Рима деньгами шевалье де Лорен. Людовик XIV распорядился провести вскрытие в присутствии лорда Монтегю, английского посла.

Через несколько дней Мари, вся в черном, как предписывалось королевским указом и ее собственной скорбью по любимой принцессе, слушала в базилике Сен-Дени голос проповедника Боссюе, которого сама Генриетта представила двору во время похорон своей матери. «Мадам мертва, Мадам мертва… — раздавалось под сводами, затянутыми черной траурной материей. — Могли ли вы поверить, что она, пролившая столько слез, так скоро соберет вас здесь, оплакивать ее саму?»

В это не мог поверить никто, даже Месье, не присутствовавший на отпевании. Мари знала, что вместе с умершей в золотой гроб заколочена и ее слабая надежда помешать Сен-Реми стать преемником ее брата Филиппа. Ее собственная судьба тоже была предрешена. Двумя днями раньше она услыхала от короля:

— Вы остались без дела, мадемуазель… Ничего, теперь вы будете состоять при королеве — сначала девушкой-фрейлиной. А потом, после замужества, — придворной дамой.

Короля следовало поблагодарить, но у Мари не нашлось для этого сил. Ей хотелось, чтобы все завершилось поскорее, чтобы она предстала наконец перед Фульженом де Сен-Реми. После их совместного возвращения в Париж она ни разу его не видела. В ночь после посещения Фонсома и потом по дороге, она повторяла про себя страшные слова матери, не подвергая их сомнению, Сен-Реми, такой обходительный и преданный, ставший ее другом, вызвавший у нее доверие, в действительности покушался на титулы и достояние ее семьи и даже посмел поднять руку на ребенка, ее родного брата! Когда она бросила ему в лицо это обвинение и присовокупила, что надеется никогда больше с ним не видеться, он даже не попытался оправдаться, а лишь заявил, что дело его правое, что его решимость довести давно затеянное до победного конца подкрепляется чувством к ней и что он хочет возложить богатства, которыми наверняка завладеет, к ее ногам. Она подняла его на смех. — И вы надеетесь, что я приму этот дар? Коли так, вы просто безумны…

— Возможно, но я не перестану вас добиваться и использую для этого любые средства.

Он запомнился ей черным силуэтом на фоне заходящего солнца. Он стоял, опираясь на палку, похожий на памятник, а она бежала от него прочь, чтобы побыстрее укрыться в выбранном ею самой убежище — монастыре Медлен на улице Фонтен.

Замок Сен-Жермен предоставлял Людовику XIV все возможности для альковных забав. Его покои соседствовали с покоями королевы и находились как раз над комнатами герцогини де Лавальер и госпожи де Монтеспан, между которыми он еще не успел сделать окончательный выбор, хотя его страсть к ослепительной Атенаис разгоралась что ни день, то сильнее. Он не мог отослать от себя женщину, родившую от него шестерых детей, пусть выжили только двое, чья любовь и верность не вызывали у него сомнений. В Сен-Жермен он мог жить со всеми тремя женщинами почти что одной семьей, а потому проводил там как можно больше времени.

Мари тоже было там хорошо, потому что она могла часто видеться с верной подругой Атенаис. Новая служба Мари в свите Марии-Терезии не была обременительной. Как-то раз, дожидаясь начала игры у королевы, она заглянула к госпоже де Монтеспан и нашла там Лозена, расположившегося, словно у себя дома, и беспечно, по своему обыкновению, болтавшего с маркизой; мадемуазель Дезейе тем временем усердно вплетала в прическу своей госпожи жемчуг и драгоценные камни. При появлении девушки Лозен, развалившийся в кресле, вскочил на ноги и схватил ее руку, чтобы запечатлеть на ней галантнейший поцелуй. Такое рыцарство было ему не слишком свойственно, однако отказ Мари стать его женой стал хорошим фундаментом для их дружбы.

— Почему такой печальный вид, дитя мое? — вскричал он. — Слава богу, печаль даже идет вашей красоте, сейчас вы кажетесь мне еще очаровательнее, чем обычно. Мы как раз говорили о вас…

— Обо мне? Разве я могу представлять какой-то интерес?

— Что я вам говорила? — молвила маркиза, выбирая в шкатулке серьги. — Бедняжка Мари страдает от безнадежной любви, ей бы стать женой красавца лорда Селтона, а ее выдают за старичка, который возжелал ее семейного титула…

— Умоляю, Атенаис, — ответила ей Мари, — мы уже много раз все это обсуждали, и вы знаете обстоятельства не хуже, чем я, я обязана выйти за господина де Сен-Реми, который уже этим вечером превратится в де Фонсома. В противном случае моя мать будет обречена на продолжение мучений.

— Неужели вы надеетесь осчастливить ее своим замужеством? — спросил Лозен с неожиданной серьезностью. Хорош зять, старше ее на десять лет, и появился невесть откуда!

— Разумеется, она бы предпочла ему кого-нибудь другого, но господин де Сен-Реми — протеже господина Кольбера, а матушка и так уже довольно гневила короля.

К тому же она очень ослабла после болезни, едва не стоившей ей жизни.

— Герцог де Фонсом, извлеченный из рукава сыном суконщика? — засмеялся Лозен. — Это какое-то издевательство! Каково ваше мнение, маркиза? Ведь король вас боготворит, почему же вы ничего не смогли предпринять, чтобы помешать этому наглому маскараду?

— Я пыталась, но все тщетно. Судя по всему, наш государь питает к герцогине странную неприязнь, корни которой мне до сих пор неведомы. А ведь рассказывают, что прежде он был сильно к ней привязан. Все переменилось, как по волшебству, в момент смерти королевы-матери…