По истечении девяти месяцев молодая вдова произвела на свет мальчика и, едва приняв его на руки, воспылала к нему нежной материнской любовью. Ее решение соблюдать траур вне королевского двора, столь понятное при утрате любимого мужа, не помешало королю довести до ее сведения свое и Анны Австрийской, королевы-матери, желание выступить крестными малютки. В день крестин дитя не только нарекли королевским именем, как и подобает в подобных случаях, но и именем Филипп — по его деду, маршалу Фонсому. Сильви не посмела окрестить сына Жаном, объяснив это тем, что выбор ее супруга не отличался бы от ее.

Крестины в Пале-Рояль стали последним появлением Сильви при дворе. Решив вести отныне отшельнический образ жизни, посвящая себя исключительно детям и вассалам герцогства, она заперла на ключ особняк на улице Кенкампуа. Все последующие годы она жила то в замке вблизи истоков Соммы, то в Конфлане. Там она пересидела безумия Фронды, когда вчерашний враг становился назавтра другом, а принцы люто враждовали, увлекая за собой растерявшихся подданных…

Однако коронование Людовика пропустить было нельзя. 7 июня 1654 года она побывала в Реймсе, где принесла в соборе клятву верности от имени маленького герцога де Фонсома, которому едва исполнилось пять лет. Прием, оказанный ей Людовиком XIV, тронул Сильви почти до слез.

«Разве не жестоко с вашей стороны, герцогиня, так усердно избегать тех, кто вас любит?»

«Единственное, чего я избегаю, — это шума, государь. Хотя теперь, когда волнения позади, радостный шум как нельзя лучше соответствует заре нового царствования, когда двор светится молодостью…»

«Что мешает вам не считать молодой себя? Во всяком случае, не зеркало! Или вы хотите сказать, что я должен отказаться от удовольствия видеть вас рядом с собой?»

«О, нет, государь! Как только ваше величество меня призовет, я с готовностью откликнусь. Но, — тут она присела в глубоком реверансе, — время для этого, кажется, еще не настало…»

«Возможно, вы и правы, ибо пока еще не я хозяин положения. Но это время придет, можете не сомневаться».

Сейчас, подбирая королевскую грамоту, оброненную сыном, она думала о том, что время это наконец, наступило. Но уверенности в собственных чувствах у нее еще не было. Разумеется, она польщена проявлением верности со стороны юного избалованного монарха, не забывающего, как выяснилось, привязанности детства, но наряду с этим в душу закрадывался страх, ведь она может снова оказаться лицом к лицу с Франсуа де Бофором…

Не кричала ли она ему, рухнув на безжизненное тело мужа: «Я больше никогда вас не увижу!» Во время коронации Людовика XIV этот страх ее не посетил, тогда Бофор еще расплачивался за свое увлечение Фрондой изгнанием, опасности встречи не существовало. На брачной церемонии все сложится по-другому, бунтарь принес покаяние и был милостиво принят при дворе, пусть милость эта и была притворной. Отправится ли он в Сен-Жан-де-Люз, как того требовал его статус принца крови, пусть и по побочной линии? Посмеет ли вызвать монаршее недовольство, пусть оно и выразится лишь хмуро сведенными бровями? Пока что ответить на этот вопрос не было возможности. Вдруг этот дьявол во плоти сумел победить прежнее предубеждение к себе?

Так или иначе, Сильви с ужасом представляла, как она и Франсуа встретятся взглядами. Не станет же она бродить по дворцу, зажмурившись! Рано или поздно бывшие возлюбленные столкнутся нос к носу… К счастью, у нее еще оставалось время, чтобы подготовиться и не угодить во второй раз в сети прежнего чувства. Она отдавала себе отчет, что под золой траура по-прежнему жив огонь страсти.

Она медленно пересекала самую просторную из комнат, когда до ее ушей донесся взволнованный голос:

— Надеюсь, вы получили добрые известия? Мы очень за вас беспокоились!

Холеный, элегантный в своем черном бархатном наряде с высоким воротом и венецианскими манжетами, Никола Фуке походил, стоя в золоченом дверном проеме, на портрет кисти Ван Дейка в богатой раме. Сильви схватила его за протянутые к ней руки.

— Не стоит волноваться! Весть скорее хорошая, хоть и противоречит моим прежним намерениям, король желает, чтобы я присоединилась к свите инфанты, когда она станет нашей королевой. Мое место отныне — при дворе в Сен-Жан-де-Люз.

Суперинтендант финансов поднес к губам руки Сильви и радостно воскликнул:

— Восхитительная новость, дорогая! Наконец-то вы займете место, принадлежащее вам по праву. Если откровенно, то довольно вам скрывать свою красоту в провинциальной глуши. К тому же я буду видеть вас гораздо чаще.

— Да, больше вам не придется, пренебрегая занятостью, тратить драгоценное время на путешествия по сельским дорогам. Знали бы вы, как мне дороги эти знаки вашего внимания…

— Я же, напротив, буду видеть вас куда реже, — пожаловалась Мария де Шомбер, стоявшая у высокого камина, обложенного голубым с белыми прожилками итальянским мрамором.

— Отчего же, скажите на милость? Я слишком к вам привязана, чтобы пожертвовать радостью находиться с вами рядом даже ради блеска двора; стоит вам всего лишь…

— Ни слова больше, дорогая! Вы отлично знаете, что мне подавай только Нантей и ваше прелестное жилище, а в Париже я не высовываю носа из любезного моему сердцу монастыря Мадлен. Королеву Анну я больше не люблю, с юным королем едва знакома, а Мазарини всегда гнушалась.

— Теперь он тяжело болен и, говорят, долго не протянет, — заметил Персеваль де Рагнель, рассеянно крутя в пальцах шахматную фигуру, которую Фуке поставил мимо доски.

— Все равно он внушает ужас! Особенно если действительно является супругом особы, которой я была так предана. Что касается новой королевы, то ей уже не суждено тронуть мое сердце. Муж унес его с собой в могилу почти целиком, оставив лишь осколки, которые я дарю редким друзьям. К тому же венчание короля состоится то ли шестого, то ли седьмого июня, а это как раз четырехлетняя годовщина трагического дня, когда Шарль угас у меня на руках…

Мария не могла больше говорить. Сильви растрогалась почти до слез, бранила себя за неосмотрительность, но все же избежала соблазна заключить Марию в объятия или обратиться к ней с утешительными речами, которые все равно оказались бы бесполезны, Мария не любила, когда ей мешали горевать. Одна Сильви понимала всю глубину душевной раны, от которой страдала вдова маршала Шомбера — ее пылко любимый супруг, один из выдающихся полководцев Людовика XIII, угас в возрасте пятидесяти пяти лет из-за многочисленных ранений. Обезумевшая от отчаяния вдова — родись она в Индии, то с радостью бросилась бы в погребальный костер, пожирающий тело супруга, — оплакав убитого в церкви Нантей-ле-Одуэн, поспешно подвергла себя заточению в монастыре Мадлен, вблизи деревни Шарон. Заточение продлилось несколько месяцев. Затем Мария переселилась в свой великолепный замок, воздвигнутый некогда на руинах феодальной крепости Анри де Ленонкуром. Здесь любил останавливаться по пути в Виллер-Коттре король Франциск I. Замок хранил память о величии и славе Шомберов, хранительницей которой Мария решила стать. Там же она испытала когда-то самые волшебные мгновения, которые ей подарил герой сражений у Леката и Тортозы. Что касается парижской резиденции, в которой Шарль почти не жил, то ее она без колебаний сбыла с рук.

Гордая светловолосая женщина, все еще блиставшая в свои сорок четыре года красотой, которую не портил даже траур, взяла себя в руки. Поднявшись, она обняла подругу и молвила:

— Я счастлива, что заря нового правления взойдет в вашем присутствии. Вы слишком молоды, чтобы принадлежать только прошлому.

— Молода? Бог с вами, Мария, мне скоро исполнится тридцать восемь!

— Я отвечаю за свои слова. Цвету вашего лица, отсутствию морщин и осанке позавидовала бы любая молоденькая девушка…

— Раз так, вам надо без промедления заняться своими туалетами! — вмешался в разговор Фуке. — Могу предложить непревзойденного портного.

— Король безупречного вкуса не мог не напомнить о себе! — сказала Сильви со смехом. — Мой милый друг, вы же отлично знаете, что я поклялась никогда больше не наряжаться и до конца своих дней не снимать траур.

— По примеру Дианы де Пуатъе, которая не снимала траур по своему старому мужу, великому сенешалю Нормандии? Это, правда, не мешало ей открыто состоять в любовницах Генриха II до самой его смерти. Недаром вы выросли в замке Ане! Да и выбор ваш далеко не так плох, с черным, белым, серьм и фиолетовым цветами можно творить чудеса. Обратитесь ко мне — и я обещаю вам полный успех!

— Я стремлюсь не к этому. Просто мне не хочется нарушать приличия. Король ценит изящество, но еще больше — чувство меры.

— Вы будете обворожительны, но при этом скромны. Но для этого мне надо срочно попасть в Париж. Пойду, скажу моим людям, чтобы готовили экипажи.

— Так скоро?

— Нельзя терять времени. Все парижские портные уже трудятся день и ночь. Увидимся в Конфлане!

— Но…

— Не препятствуйте ему! — перебил Сильви Персеваль, до того хранивший молчание. — Он с радостью окажет вам помощь. На мой вкус, он слишком увлекается роскошью, зато в его дружеской преданности нет ни малейшего сомнения.

Все в замке, только что беспечно дремавшем во влажных и ароматных объятиях апрельской ночи, тут же было перевернуто с ног на голову, Никола Фуке умел устраивать суматоху. Человек острого ума, несравненной щедрости, с огромными средствами, унаследованными от предков и преумноженными выгодным браком — вторым по счету, он был к тому же наделен воистину гениальными способностями, ему удавалось все, за что он брался. Во время Фронды он сохранил верность короне и спас состояние Мазарини; тем и другим он заслужил пост суперинтенданта финансов Франции, генерального прокурора Парижского парламента, титул сеньора Бель-Иля (перекупленный двумя годами раньше у обедневших Гонди) и многие другие титулы и посты. Его замок Сен-Манде, где он взял за правило собирать художников и поэтов, был одним из приятнейших мест в столичных пригородах. Поговаривали, правда, что этот маленький рай постепенно приходит в упадок и скоро затмится новым, построенным Фуке у себя в Во-ле-Виконт, близ Мелуна. Там рос настоящий дворец, хозяин которого собирал все молодые дарования, наличествующие во Франции на ниве архитектуры, живописи, скульптуры, устройства интерьеров и парков, вообще всех существующих искусств.