— Вам же придется лгать о смерти старика, — напомнила она ему. — Почему бы вам не солгать и о ребенке, чтобы использовать его армию столько, сколько вам нужно?

— А если в итоге не появится никакого ребенка? Нет, поместье очень богатое и город очень большой. И я не собираюсь терять это из-за вашей щепетильности. Вы поступите так, как я вам приказываю, Ровена. Я поместил этого парня рядом, чтобы никто не увидел, как вы будете приходить сюда каждую ночь. В дневное время можете отсыпаться. Я распущу слух о том, что Гудвин заболел и вы ухаживаете за ним, поскольку он в этом нуждается. Если вы хотите, с вами останется ваша служанка.

— И как долго это продлится, Гилберт?

Он сразу понял, что она имела в виду.

— До тех пор, пока вы не забеременеете. Если вы посчитаете эту процедуру отвратительной, я бы мог посоветовать вам в течение ночи воспользоваться его копьецом несколько раз. Такому здоровенному мужлану не составит труда проделать это пару-тройку раз за ночь. И для вас это все скорее закончится.

Значит, этот кошмар сегодня ночью не окончится, а будет длиться долго? И этот кошмар коснется не только ее, но и этого бедняги, у которого на несчастье оказались золотистые волосы и серые глаза.

— Вы собираетесь содержать его в таком виде все время?

— Вам не следует беспокоиться о нем, — беззаботно ответил он. — Он всего-навсего раб, и его уничтожат, когда он перестанет быть нужным.

— Раб? — С первого взгляда ей показалось, что мужчина был крупным. Она снова посмотрела на него и увидела, что ноги его касались края кровати, а голова находилась у другого края.

— Для раба он слишком большой. Что вы натворили, Гилберт? Вы похитили свободного человека.

— Нет, он может быть внебрачным ребенком какого-нибудь лорда, но не более, — убежденно произнес он. — Если бы в Киркборо прибыл человек благородного происхождения, он бы представился при въезде в замок и бесплатно бы провел ночь здесь, чтобы не ночевать в городе. Даже человек более низкого положения, безземельный рыцарь, искал бы себе более подходящую компанию и пришел бы сюда. Однако он может быть и свободным человеком, но все же не очень важным. Он, вероятнее всего, пилигрим.

— Но вы собираетесь убить его?

Вопрос застал ее сводного брата врасплох, и он огрызнулся:

— Не глупите. Его невозможно оставить в живых, так как если у нас все получится с ребенком, он может предъявить права на него. Никто ему не поверит, но могут поползти слухи, за которые ухватится брат Гудвина.

Значит, если она исполнит все, что хочет Гилберт, кто-то все равно должен будет умереть. Осознание несправедливости всего происходящего вызвало у нее приступ ярости.

— Бог накажет вас, Гилберт, за вашу проклятую жадность, — разгневанно произнесла она тихим голосом, выдергивая свою руку из его руки. Еще больше ее разгневало то, что он, казалось, совершенно не осознавал предосудительности своего поведения, о чем свидетельствовало удивленное выражение его лица. Не в силах больше сдерживаться, она воскликнула:

— Прочь отсюда! Мне не нужна ваша помощь, чтобы изнасиловать этого человека. Лучше пришлите ко мне Милдред. Мне может понадобиться ее помощь, чтобы привести его в чувство. В таком виде от него мало проку.

Так говорить заставили ее гнев и отчаяние, но эти слова, которые она выкрикнула, и услышал Уоррик, так как именно в этот момент он пришел в себя. Но он продолжал лежать с закрытыми глазами, — слишком долго он был воином, чтобы не попытаться изменить ситуацию в свою пользу. Но на этот раз он ничего не выиграл, так как больше не было произнесено ни слова, а через несколько секунд он услышал, как дверь захлопнулась.

Тишина. На какое-то время его оставили в покое, но, похоже, эта злобно кричавшая женщина скоро вернется, если только ее слова… нет, он не может доверять ее словам. Женщины не насилуют. Разве это возможно, ведь это не предусмотрено самой природой. И в любом случае не может быть, чтобы она имела в виду именно его. Тогда это неумная шутка какой-то грубой бабы. Не более того. Но ведь он был совершенно один…

Он открыл глаза и увидел один лишь потолок. Комната была хорошо освещена: по обе стороны от него горели свечи, и он, не двигаясь, мог видеть их пламя. Он повернул голову, стараясь увидеть дверь, но голову пронзила нестерпимая боль. Он закрыл глаза и некоторое время лежал не двигаясь, но даже не шевелясь он понял, что находится в мягкой постели. Во рту у него был кляп. На нем не было никакой одежды — в таком виде его и схватили. Но это его не волновало. Зачем было одевать его, когда он мог сделать это сам, как только пришел бы в себя. Кровать? Все лучше, чем темница, подумал он.

И в этот момент он ощутил наручники на запястьях. Он попытался шевельнуть рукой и услышал звон цепей, а затем почувствовал, как цепь натянулась и заскрежетала на его лодыжке. Боже мой, связан по рукам и ногам, и не веревкой, а цепями!

Если им был нужен выкуп, тогда узнали бы, кто он такой, и рисковали испытать его месть, которая никогда не заставляла себя долго ждать. Воры и разбойники, конечно, хватали всех без разбора, лишь бы чем-то поживиться. Им было все равно, кого взять в плен, рыцаря или купца, леди или торговку рыбой, и если они не получали того, что хотели, расправа — вплоть до самых разных пыток — была скорой.

Однажды он сам захватил укрепленный замок барона-грабителя и содрогнулся от того, что увидел в темнице замка — тела, медленно сжимаемые тяжелыми камнями, обнаженные, с обуглившейся кожей, повешенные за большие пальцы рук, люди, с полусгоревшими ступнями, все, конечно, мертвые, так как мучители просто о них забыли, как только замок был осажден. А ведь он находился не в какой-то жалкой лачуге или охотничьем домике, даже не в гостином дворе, когда его схватили.

Каменные стены означали, что это был укрепленный замок. Значит, это знатный лорд вел себя, как мелкий воришка.

Уоррик снова открыл глаза, решив не обращать внимания на боль в голове, чтобы получше рассмотреть, что из себя представляла его мягкая тюрьма. Он приподнял голову и увидел ее, стоящую в ногах кровати, — и ему подумалось, что он уже умер, так как таким совершенным и прекрасным существом мог быть только ангел небесный.

Глава 7

Ровена все еще смотрела на дверь, которая закрылась за Гилбертом, когда услышала позвякивание цепей и оглянулась на человека, лежавшего на кровати. Глаза его все еще были закрыты, он лежал не шевелясь, но интуитивно она почувствовала, что он пришел в себя. Раньше ей не довелось рассмотреть его поближе, она видела только мужское тело, большое мужское тело. Он лежал навзничь, на спине, подушки под головой не было. Это она видела, стоя в нескольких футах от кровати. Но с такого расстояния она не могла разглядеть его как следует. Потом он приподнял голову, она увидела его глаза, и от его взгляда замерла на месте: она стояла не двигаясь, боясь даже дышать.

Его серые глаза, в которых отразилось удивление, стали серебристыми и излучающими мягкий свет. Несмотря на кляп во рту, который как бы поделил его лицо пополам, она увидела, что лицо его было красивым, с хорошо очерченными чертами и — надменным. Что заставило ее так подумать? Его широкие скулы или орлиный нос? А может быть, квадратная челюсть, которая так выделялась из-за кляпа во рту? Должно быть, она ошибалась.

Надменность — черта характера людей благородного происхождения. Крепостных за надменность секли кнутом по спине до крови.

Но этот мужлан в присутствии дамы не опустил и не отвел глаз. Ну и наглец же он, а может, все еще не мог избавиться от удивления и из-за этого забыл, кто он, и что он, и где его место.

Но почему она так думает? Откуда ему знать, что она знатная дама, если она в одной ночной сорочке и пеньюаре. Но нет, он мог бы догадаться, так как сорочка на ней из тончайшего льна, легкого и почти прозрачного. Ее пеньюар из очень редкого восточного бархата был подарен ей матерью в день четырнадцатилетия, и сшила его ее мать собственными руками.

Тогда, наверное, как и сказал Гилберт, он внебрачный ребенок и явно гордится этим. А какая ей разница, кто он такой? Ей следует быть безразличной — он должен был умереть. Но прежде он должен был лишить ее невинности, вернее, она сама должна была отдаться ему — о Боже! Как же это возможно? Но ведь не может она поступить иначе, когда ее мать…

Ей хотелось сесть на пол и заплакать. Она выросла в атмосфере любви и нежности, все трудности и жестокости жизни ее не касались. А теперь, когда она столкнулась с реальной жизнью, которой совсем не знала, ей было очень тяжело. Она должна была овладеть этим мужчиной, то есть, называя вещи своими именами, должна была взять его силой. Но как? Рассердившись, она сказала Гилберту, что не нуждается ни в какой помощи, но ей нужна была помощь, ибо она совсем ничего не знала о том, как женщина становится матерью.

В его глазах больше не было удивления — оно осветилось восхищением. Хорошо ли это? Ну что ж, для него же будет лучше, если он не посчитает ее отвратительной. Она, по крайней мере, была рада и этому. И, слава Богу, что он совсем не похож на ее мужа. Он был молод, хорошо сложен; даже красив, с гладкой кожей, тело у него было крепкое — нет, совсем не такой, как ее муж. Даже серый цвет его глаз и светлые волосы были другого оттенка, не такого, как у Лайонза: глаза были светлее, волосы — темнее.

У нее было очень странное чувство, что она может читать его мысли по глазам, так как ей показалось, что она сейчас увидела в них вопрос. Ему уже сказали, зачем он здесь?

Нет, похоже, что нет, ведь он был без сознания и пришел в себя только что. И не стал бы Гилберт беспокоиться, чтоб сообщить ему, ведь этому человеку предстояло лишь лежать здесь и принимать всё, что бы с ним ни делали. Гилберт проинструктировал только ее, так как именно она будет делать то, что следовало делать в этой ситуации. Но в глазах его стоял вопрос…