— Да, я так и сделаю. Я испытываю нежные чувства к Джону. И ничего не буду иметь против того, чтобы назвать его сына своим. И лучше уж это, чем позволить моему брату, которого я презираю больше всех на свете, завладеть всем, что мне принадлежит.

— Почему бы вам тогда не заявить, что Джон — ваш собственный сын?

— Не будь такой глупой, девочка. Никто не поверит, что он мой сын. Но никто не усомнится, что твой ребенок — мой.

Не усомнится? Этот человек был еще хуже, чем она предполагала. Она была его женой, и тем не менее он намеревался поступить с ней так, как со своими коровами и свиньями, от которых он хотел получить приплод. Если ничего не получится с Джоном, он найдет другого, вернее, даже прикажет, чтобы кто-то другой сделал это. И Гилберт, как она поняла, тоже не будет возражать, потому что он был заинтересован в таком же финале — чтобы она родила ребенка.

Боже милостивый, неужели ей придется пройти через все это? Она знала, что от него она сумеет легко отбиться — такой он был слабый, почти бесплотный. Но что будет с ее матерью, если она так сделает? И теперь он был ее мужем. А муж всевластен. Сама ее жизнь теперь зависела только от его каприза, ибо, захоти он лишить ее жизни, никто его за это не упрекнет и не накажет.

— Я предложил что-то, что тебе не нравится? — В его голосе прозвучали нотки неудовольствия. — Подойди сюда, жена; и подготовь меня. И сделай это сейчас же!

Это уже был прямой приказ, не терпящий возражений, но Ровена знала наверняка, что она упадет в обморок, если ей придется дотронуться до него.

— Я не могу, — сказала она достаточно громко, чтобы не пришлось повторять. — Если вы намерены овладеть мною — так делайте это. Я не намерена вам помогать.

Его лицо так покраснело от ярости, что Ровена поняла, что ни одна из его десяти жен никогда не осмеливалась отказать мужу. Прикажет ли он наказать ее за это? Совершенно очевидно, что сам он наказать ее не мог — он был слишком слаб.

— Ты… ты…

Больше он ничего не смог произнести. Глаза его, казалось, вылезут из орбит. Он побагровел еще больше, зашатался на ступеньке и так сильно прижал руку к груди, что Ровена подумала, как бы он не сломал ребра. Она уже готова была сказать что-нибудь примирительное, чтобы успокоить его, но не успела она это сделать, как он качнулся назад и рухнул со ступенек без единого звука.

Она подползла к краю кровати и посмотрела вниз. Он не двигался. Он лежал, раскинувшись, с выпученными глазами, все еще прижимая руку к груди.

Ровена не сводила с него глаз. Мертв? Неужели ей так повезло? Где-то в горле зародился смех, но он превратился в тихий всхлип. Что теперь будет делать Гилберт? В том, что произошло, не было ее вины. Или все же была? Если бы она не отказалась… Но такую вину она могла легко оправдать, совсем не чувствуя себя виноватой. Откуда было ей знать, что незначительное неповиновение могло убить ее мужа?

Но действительно ли он был мертв? Она ни за что не дотронется до него, чтобы выяснить это. Даже теперь мысль о том, чтобы прикоснуться к нему, была ей отвратительна. Но кто-то должен это выяснить.

Она соскочила с кровати и побежала к двери, выбежала в зал — и попала прямо в объятия Гилберта.

— Ну, я так и думал, — сказал он с подчеркнутым неудовольствием. — Вы с самого начала намеревались сбежать. Но ничего не выйдет. Вы вернетесь назад и…

— Он мертв, — выпалила она.

Он больно сжал ей руку, а потом потащил назад в спальню. Сразу направившись к старику, наклонился над ним и приложил ухо к его груди. Когда он поднял на нее глаза, лицо его выражало безмерную ярость.

— Как вы это сделали?

Она отпрянула, как от удара, услышав это обвинение.

— Я его даже не касалась, и в комнате было только то вино, которое вы принесли, но он не пил его. Он даже и не был еще в постели. Он схватился за грудь и повалился на ступени у кровати.

Гилберт вновь взглянул на ее супруга. Должно быть, он поверил ей. Он запахнул черный халат на теле лорда Гудвина; поднялся и посмотрел Ровене в глаза.

После короткого размышления он сказал:

— Не выходите из этой комнаты и никого сюда не впускайте.

— Что вы собираетесь делать?

— Найти подходящую замену. Сейчас важно, чтобы вы именно этой ночью зачали ребенка. Черт бы побрал мои черные волосы, а то я мог бы сделать это сам.

Она широко открыла глаза, когда поняла значение его слов.

— Нет, я не буду…

— Нет, будете, — огрызнулся он, — если вы вообще хотите снова увидеть вашу мать живой!

Теперь обо всем было сказано прямо, обо всем, о чем она раньше только догадывалась; и она побледнела, поняв, что все будет безусловно так, как он говорит. Но какой ужас — то, что он задумал… замена!

В отчаянии она спросила:

— Как вы можете даже надеяться, осуществить такой обман? Ведь мой муж мертв.

— Никому не нужно об этом знать, пока не пройдет достаточно времени, чтобы ваша беременность стала заметной. Вы останетесь в этой спальне и будете покидать ее только для совершения необходимого акта.

— С этим трупом? — Она чуть не задохнулась и сделала шаг назад.

— Нет, от тела я избавлюсь, — сказал он нетерпеливо. — Когда настанет время его хоронить, я найду другой труп, чтобы подменить этот. В любом случае его официально захоронят прежде, чем его брат узнает о его смерти, а вы уже наверняка будете вынашивать дитя, прежде чем он прибудет сюда и попытается получить то, что принадлежит ему по праву. Но он ничего не получит. И таким же было желание Гудвина.

Это было похоже на правду, но оправдывало ли это то, что намеревался сделать Гилберт? А почему бы и нет? И опять ей ничего не остается, как сидеть и ждать, пока ее тело будет принесено в жертву на алтарь обмана. Жизнь ее матери действительно зависела от ее послушания.

Глава 5

Они напали на него, когда он вышел из общественной купальни на постоялом дворе. Пятеро нападавших, одетые в кожаные короткие куртки, которые обычно носили оруженосцы. Но, скорее всего, это просто грабители. В городах, где сюзерен слаб или вообще отсутствовал, царило беззаконие. В Киркборо он никогда раньше не бывал даже проездом. Возможно, в этом городе всех странников и путешественников грабили и подвергали пыткам и мучениям, если не могли от них добиться хорошего денежного выкупа. Путешествовать в одиночку или с небольшим эскортом по Англии во времена Стефана было очень рискованно.

Воистину глупо и самонадеянно было с его стороны явиться сюда всего лишь с одним оруженосцем, и только потому, что ему захотелось получше выглядеть перед встречей со своей суженой, с которой он был обручен. Вот к чему привело его тщеславие. Слишком долго он был уверен, что не зря пользовался репутацией человека, способного немедленно воздать по заслугам своим обидчикам. Такая репутация многие годы работала на него, с тех самых пор, как он решил посвятить свою жизнь делу возмездия. Но чтобы репутация сослужила добрую службу (ему-то следовало это знать), нужно, чтобы о ней знали, а в этом городе его никто не знал.

Такую неосторожность Уоррик де Шавилль не мог простить себе, так как не был человеком снисходительным, способным прощать. Город показался ему вполне мирным и хорошо управляемым. Мысли его были заняты совсем другим. Скоро он женится в третий раз, и он не хотел, чтобы его новая жена боялась его, как две предыдущие. Он питал большие надежды относительно леди Изабеллы. Ведь почти год, как только он находил время, он обхаживал ее, ища ее расположения, что было совсем на него не похоже. Ее отец сразу согласился отдать ее за него замуж и страстно желал, чтобы брак состоялся. Однако Уоррик хотел получить согласия и самой Изабеллы и без этого не желал заключать брачный контракт. Теперь такое согласие у него было, и он страстно желал, чтобы она стала его женой.

Леди Изабелла Малдуи была не только красавицей, расположения которой домогались многие; она была добра, спокойного нрава, с прекрасным чувством юмора. А юмора Уоррику как раз очень не хватало. Он хотел любви и веселья, того, чего у него не было с тех пор, как его семья была уничтожена, и в душе его поселились лишь ненависть и горечь. У него было две дочери, но обе они были легкомысленными и эгоистичными созданиями. Он их любил, но не мог долго выносить их мелочности и вздорного нрава. Ему хотелось иметь такой дом, какой у него был тогда, когда он был ребенком, дом, который будет притягивать его к себе, из которого он не захочет рваться на войну. И еще ему хотелось иметь сына.

Не так уж много он и хотел, не больше, чем любой другой мужчина. И хорошая жена могла бы все это ему дать. Такую он нашел в лице Изабеллы. Он уже испытывал к ней очень теплые чувства и надеялся, что со временем они перерастут в нечто большее, хотя, по правде говоря, он не был умерен, что все еще способен на настоящую любовь после стольких лет ненависти. Но он мог и не любить свою жену, главное, чтобы она любила его. Но теперь уже все это не имело никакого значения: ему предстояло умереть здесь сегодня вечером.

Он даже не был как следует вооружен. Одежда, мечи, доспехи остались в комнате, которую он снял и которую, наверное, сейчас Джефри приводил в порядок. Он спустился в купальню в обмотанной вокруг бедер банной простыне, имея при себе лишь кинжал.

Несмотря на то что он был почти безоружен, пятеро мужчин, окруживших его, не сразу решились вытащить свои мечи, ибо Уоррик был мужчина крупный. Ростом в шесть футов и три дюйма он был на полголовы выше самого высокого из нападавших и намного выше остальных четверых. Руки и грудь Уоррика были обнажены, и было видно, что он обладал недюжинной силой. Но дело было не только в его физической силе — у него был вид человека, готового на все. Лицо его выражало такую степень жестокости, что казалось, он готов убить кого угодно из чистой любви к убийству. А его серые глаза, цвет которых и сделал его жертвой нападения, смотрели с таким леденящим душу холодом, что, по крайней мере, один из нападавших перекрестился, прежде чем вытащить меч.