Он поморщился.

— Я знаю. В то время не имело никакого значения, знал я или нет об этой причине. Но сейчас это имеет большое значение.

Он замолчал, не зная, спрашивать ли еще, но ему нужно было знать, и он спросил:

— Он тебя еще и принудил шпионить за мной?

— Я говорила вам, он об этом и не помышлял. Он был слишком занят тем, чтобы придумать, как можно использовать против вас армию, которую только что заполучил.

Уоррик прислонился спиной к закрытой двери, вид у него был совсем унылый.

— Тогда, значит, я ошибался еще больше, чем я думал вначале. Боже мой, ты была совсем ни в чем невиновна, даже в том обмане, в котором я тебя недавно обвинил.

Ровена смотрела на него, не спуская глаз, не веря своим ушам.

— Невиновна ни в чем? Так я же изнасиловала вас. Вы это забыли?

— Нет, я простил тебя за это. Но…

— Когда это вы меня простили? — спросила она требовательно. — Я не слышала слов, подтверждающих это.

Он бросил на Ровену сердитый взгляд за то, что она перебила его, и за то, что она была такая бестолковая.

— Ты прекрасно знаешь когда, женщина. Это было в тот день, когда ты попросила меня о благодеянии — в ту ночь, когда ты не могла уснуть.

Щеки у Ровены вспыхнули.

— Вы могли бы и сказать об этом, — пробурчала она, и тут же добавила, вспомнив о последних неделях: — Но теперь это уже не имеет значения.

— Ты права. Мне не в чем тебя винить и не за что прощать, так что это совсем не имеет никакого значения. Это ты должна меня простить. Ты можешь простить?

Она долго в упор смотрела на него, потом безразлично подернула плечами:

— Конечно. Вы прощены. Могу я теперь увидеть свою мать?

Уоррик нахмурился.

— Ты не можешь так легко простить мне мою вину.

— Не могу? Почему же? Или вам только что пришло в голову, что мне совершенно безразлично, сожалеете ли вы или нет о своей вине?

— Ты все еще сердишься, — догадался он и кивнул. — Я не могу винить тебя за то, что ты сердишься. Но я постараюсь все уладить. Мы поженимся, и когда…

— Я не выйду за вас замуж, — спокойно прервала его Ровена, слишком спокойно.

Теперь настала его очередь уставиться на нее, и он взорвался:

— Ты должна выйти за меня!

— Почему? Чтобы вы могли искупить свою вину? — Она медленно покачала головой. — Или вы не слушали в тот день, когда я сказала вам, что все чувства, которые я испытывала к вам, больше не существуют. Их больше нет в моем сердце. С чего бы это мне хотеть выходить за вас замуж, Уоррик? — И тут самообладание покинуло ее. — Приведите мне хотя бы одну стоящую причину?

— Чтобы наш ребенок не был незаконнорожденным!

Она закрыла глаза, чтобы скрыть свое разочарование. Чего она ожидала? Что он скажет, «потому что я люблю тебя»?

Ровена вздохнула. Когда она снова посмотрела на него, взгляд ее не выражал ничего.

— Ну что ж, хоть это, — сказала она без всяких эмоций. — Но этого еще недостаточно, чтобы…

— К черту, Ровена, ты…

— Я не выйду за вас, — прокричала она, окончательно потеряв выдержку и больше не сдерживая своего раздражения. — И если вы попытаетесь заставить меня сделать это силой, я отравлю вас! Я кастрирую вас, пока вы будете спать! Я…

— Не нужно продолжать.

На лице у него было опять то же выражение, которое однажды уже ее ввело в заблуждение: он был похож на человека, терзаемого болью. Но на этот раз она не дала себя обмануть.

— Если вы хотите искупить свою вину, Уоррик, отпустите меня. Откажитесь от своих прав на ребенка и позвольте мне вернуться домой.

Прошли нескончаемые секунды. Уоррик, опустив голову, кивнул в знак согласия.

Глава 47

Он не появлялся. У нее вот-вот должна была родиться от него дочь, но он не появлялся. А это будет-таки дочь, его ребенок. Пусть небольшое, но все-таки возмездие с ее стороны — родить дочь, а не сына, которого так хотел Уоррик. Она так решила, так хочет, значит, новорожденный младенец будет девочка. Ну должно же ей хоть чуть-чуть повезти.

Но Уоррик не появлялся. А с чего она решила, что он появится? Просто потому, что он приезжал в Турез один раз в месяц с тех пор, как она покинула Фалкхерст?

Он все еще хотел, чтобы она стала его женой. Она по-прежнему этого не хотела. Она была груба с ним. Дважды она вообще отказалась видеться с ним. Но он продолжал приезжать. Он продолжал убеждать ее, что они принадлежат друг другу. Значит, он раскаивался. Но ей-то какое было до этого дело? Слишком поздно.

Но он не оставлял попыток убедить ее. Он привлек ее мать на свою сторону, и Анна просто не отставала от нее.

— То, что он хочет жениться на тебе, не имеет никакого отношения к его вине, — убеждала Ровену Анна во время одного из ее многочисленных визитов. — Он хотел, чтобы ты стала его женой еще до того, как понял, в чем его вина. Он принял это решение, когда привез тебя в замок Амбрей. Так мне сказал Шелдон.

Шелдон был еще одной болезненной темой. Что касается лично Ровены, так он похитил у нее мать. Он воспользовался незащищенностью Анны, завоевал ее расположение и женился на ней прежде, чем она поняла, что к чему. Теперь он ее убедил, что она его обожает, тогда как это просто невозможно — ведь он друг Уоррика.

А потом, месяц назад, когда Ровена пребывала совсем уж в плохом расположении духа, Анна явилась с новым откровением.

— Он любит тебя. Он сам мне об этом сказал, когда я его спросила.

— Мама! — воскликнула в ужасе Ровена. — Как ты могла спрашивать его об этом?

— Потому что я хотела знать. Ты-то уж, конечно, никогда не взяла на себя труд спросить его об этом.

— Конечно, нет, — ответила Ровена раздраженно. — Если мужчина не говорит об этом по собственному желанию.

— Моя дорогая, когда я спросила, сказал ли он тебе о своей любви, он ответил, что не знает, как это сделать.

Ее мать не могла бы лгать, но Уоррик солгал бы. Сказал бы матери именно то, что той хотелось услышать. Как разумно с его стороны, и не придерешься.

Но для Ровены все это не имело никакого значения. Она не собиралась потерять самообладания и выйти замуж за этого человека. Пусть ее сердце все еще способно сильно биться, когда он рядом, пусть она еще испытывает сильную страсть к нему и желание близости, она не собирается опять выставить себя дурой, открыть свое сердце, чтобы его снова разорвали на части.

И вот сегодня она сидела в оконной нише в своей комнате. Она, хозяйка Туреза, предпочла милые ее сердцу свои девичьи покои более просторным апартаментам.

Она похлопала по мягкому сиденью под ней, самодовольно улыбнувшись, так как сидеть на подушках было гораздо приятнее, чем на твердых лавках в покоях Уоррика. Да, у него было два окна, а в ее комнате только одно, и стекла у него были дорогие, а у нее стекло было разбито во время одной из недавних осад.

Вместо стекла на окне тонкая промасленная ткань, через которую едва можно что-либо видеть. Но ткань была натянута не туго и трепыхалась на апрельском ветру, и Ровена время от времени могла видеть дорогу, извивавшуюся в направлении к сторожке у ворот. Дорога была пустынна, на ней лишь изредка появлялся какой-нибудь странствующий торговец со своей повозкой; но это ее не интересовало.

Это башенное окно было разбито уже не первый раз. Когда ей было девять лет, она сама случайно разбила его и стекло не вставляли почти два года. Окно выходило на выступающую вперед часть замка, которая была ниже башни на один этаж. На верхнем этаже размещалась часовня, и ее крыша располагалась шестью футами ниже башенного окна.

Однажды, еще до того, как окно застеклили, Ровена выпрыгнула вниз, приземлившись прямо на зубчатую стену футом шириной, затем соскочила вниз еще на три фута на крышу часовни.

Она сделала это из баловства, решив напугать молодую девушку, которая стояла внизу. Затея удалась. Перепуганная девушка побежала к Анне с криком, что Ровена разбилась до смерти, выпав из окна. После этого Ровену крепко отругали и заперли в комнате. Тогда ей хотелось умереть.

Она улыбнулась своим воспоминаниям и слегка похлопала себя по выпуклому животу. Ее дочь никогда не совершит подобной глупости, по крайней мере ей не даст это сделать металлическая решетка которую Ровена установит на окно. Но сейчас Ровена хорошо понимала испуг и гнев своей матери. Она могла бы разбиться насмерть. Один неверный шаг, и она бы свалилась…

— Предаемся мечтаниям, моя госпожа?

Ровена замерла. Этого не может быть. Но она повернулась, и вот он, Гилберт, в дверях ее комнаты, закрывает за собой дверь и направляется к ней.

— Как вы прошли через ворота?

Он засмеялся:

— Это было легко. Сегодня день, когда пускают торговцев, они прибывают из города, чтобы соблазнить своими товарами ваших дам и заставить их расстаться с несколькими монетами. Так что сегодня я — торговец. Это армии трудно проникнуть через ворота, а одному человеку — сущий пустяк.

— Так у вас все еще большая армия?

Вопрос заставил его прекратить самодовольное хвастовство.

— О, нет! Пресвятая дева Мария! — воскликнул он, подойдя ближе и увидев ее округлившиеся формы. — Так, значит, все получилось?

Он посмотрел на нее оценивающим взглядом, и она прямо-таки физически ощутила, в каком направлении пошли его мысли.

— Вы не будете заявлять, что это ребенок Лайонза. Я буду это отрицать, да и Уоррик де Шавилль все прекрасно понимает.

— Правильно, — проворчал он. — Это он овладел тобой.