Рассвет был торжественным и по-язычески величественным. Но тревожные удары монастырского колокола напомнили мне о том, что рядом с величием уживается низость, с красотой — уродство. Мне предстояло жить в этом полном неразрешимых противоречий мире.


— Боже мой, я так и знала, что с тобой что-то должно случиться!

Я была вся в крови, но это была кровь Боба. Он свалился с крыльца и рассек лоб. Рана оказалась пустяковой, и мне удалось остановить кровь без посторонней помощи. Я только собралась вымыться и переодеться, как невесть откуда, а точнее сказать, со стороны Волги, появилась моя дорогая мамочка.

Она была в белом и во всем великолепии своих рыжевато-розовых химических кудряшек и локонов. Она собралась было прижать меня к себе, но в самый последний момент сообразила, что это равносильно гибели для ее роскошного брючного костюма из тончайшего натурального шелка.

— Я в порядке, мамочка. Как ты узнала, что я…

— Что здесь происходит? Почему ты наврала мне, будто отдыхаешь в «Волжском утесе»? Кто этот молодой человек, который позвонил мне и сказал, что твоя жизнь в опасности? — посыпался на меня град вопросов.

— Позволь мне сперва искупаться и переодеться.

Я попыталась пройти мимо нее к лестнице, но мама цепко схватила меня за локоть.

— Постой. Я приехала за тобой. Собирай вещи, и поехали.

— Отпусти! — Я высвободилась с необычной для меня злостью и решимостью. — Никуда не поеду. Тем более сейчас.

Я сбежала вниз и бросилась в воду как была — в шортах и майке. Я быстро плыла, все дальше и дальше удаляясь от берега. Мне хотелось спрятаться подальше от всех расспросов, объяснений, бесполезных рассуждений и ненужных нравоучений. От себя самой тоже.

Когда я наконец вышла на берег, измотанная бессмысленной борьбой с течением, я увидела на краю обрыва маму и Василия. Они о чем-то оживленно спорили. Внезапно мама толкнула Василия в грудь, и он лишь каким-то чудом удержался и не упал вниз.

— Проходимец! — донесся до меня полный негодования голос мамы. — Вымогатель и негодяй! Больше не получишь от меня ни рубля!

Я быстро взбежала по лестнице, на ходу поправляя волосы.

Маме очень шли сильные эмоции — она словно помолодела на двадцать лет. Вообще я чем дальше, тем больше завидую людям ее поколения, которые могут отдаваться с жаром как любви, так и ненависти. Увы, мои сверстники в большинстве — узники собственного равнодушия.

— Но вы обещали, что расплатитесь со мной на месте. Если бы не я, вы бы так и не узнали, где ваша дочь.

— Значит, это ты донес на меня? И еще надеешься получить за это деньги? Убирайся!

Я поймала себя на том, что если и сержусь на Василия, то совсем слегка. Очевидно, моя душа тоже погрязла в обманчивой нирване равнодушия.

— Я могу пригодиться вам.

— Мы позовем тебя, если нужно. — Мама уже охорашивалась перед зеркальцем, которое достала из свой сумочки. — Убирайся вон.

— Вы же сказали, мы поедем назад.

— Какое тебе дело? Я оплатила оба конца. — Мама с любопытством посмотрела в мою сторону. — Выходит, у тебя на самом деле все в порядке, детка. Ну и слава Богу.

Василий ухмыльнулся и, подобрав полы своей хламиды, стал спускаться к Волге.

— Мамочка, ну зачем ты приехала? Ты же видишь, что я жива-здорова.

Я вдруг кинулась ей на шею и громко всхлипнула. Она прижала меня к себе и стала энергично гладить по мокрым волосам.

— Мне захотелось проветриться, Мурзик. Игорь улетел по делам фирмы в Екатеринбург, в Москве не прекращаются дожди. Скажи мне, Мурзик, у тебя на самом деле все в порядке?

— Да. Почти. Но это мелочи жизни. Справлюсь сама.

— Мне звонила Синявская. Тебя видели на вернисаже Роберта Самохвалова в позапрошлую среду. Почему ты ничего не сказала мне?

— Сама не знаю, мамочка.

— О нем была изумительная статья в какой-то газете — то ли в «Независимой», то ли в «Известиях» — не помню. Как выяснилось, это не просто гениальный художник, а еще и добрейшей души человек — передал на десять тысяч долларов оборудования какой-то детской клинике не то в Оренбурге, не то в Самаре, забыла. Неужели это тот самый Боб, который катал вас с Нонкой на санках и водил в зоопарк?

— Тот самый, мамочка.

— Он стал настоящим красавцем. Небось от баб нет отбоя. Не знаешь, он женат?

— Кажется, да. Но я точно не знаю.

— Синявская говорит, сразу после открытия выставки он улетел на Гавайи или Бермуды. Мурзик, мне кажется, Боб всегда был неравнодушен к тебе. Синявская сказала, он от тебя не отходил. Это правда? Кстати, у тебя не найдется попить? А чей это дом? Ты живешь здесь одна? — возбужденно расспрашивала мама.

Я усадила ее за столик на веранде, принесла из холодильника пива. Я смотрела на маму и думала о том, что некоторые люди носят с собой особую атмосферу. Мама принадлежала к их числу. От нее веяло уверенностью и благоразумием. Именно этого не хватало мне в последние дни.

Потом мы ходили из комнаты в комнату. Но в мастерскую Боба я маму не повела. Я сказала ей, что там идет ремонт. Наконец она утомилась и пожелала переодеться. Я отвела ее в свою бывшую спальню. Она сказала, увидев зеркало на потолке:

— Сейчас это уже выглядит пошло. Уверена, этот дом построил какой-то старый сластолюбец для поддержания своей гаснущей потенции. Надеюсь, с тех пор дом успел сменить хозяев.

Она облачилась в легкую блузу и шорты и прилегла поверх покрывала. Я принесла фрукты и минеральную воду.

— Тебе тоже нужно поспать, Мурзик. У тебя очень уставший вид. Где твоя комната?

— Я живу во флигеле.

— Что это вдруг? Надеюсь, ты не…

Мама запнулась, не в силах подобрать слово, которое бы не обидело меня.

— Хочешь спросить, не нанялась ли я в прислуги? Это было бы здорово, мама.

— Шутишь как всегда, Мурзик. Наверное, ты так и не выйдешь из детского возраста.

— Я никогда не была ребенком. По крайней мере не чувствовала себя ребенком.

— Ты была замечательным ребенком, Мурзик. Ласковым, наивным, доверчивым.

— В наш век это считается пороками.

— Глупости. Скажи, а здесь не опасно? — неожиданно спросила она.

— Здесь очень злые собаки.

— Я имела в виду другое. Хотя это, вероятно, всего лишь моя впечатлительность. Знаешь, я прочитала очень интересную книгу об энергии, которая остается после умерших насильственной смертью. Оказывается, в замкнутом пространстве она сохраняется около сотни лет. Древние называли ее духом мщения. Разумеется, я не слишком верю в подобную ерунду, но тем не менее…

Мама замолчала и зябко передернула плечами.

— Если хочешь, я могу перевести тебя в другую комнату, — предложила я.

— Думаю, не стоит. Мне здесь даже нравится. Если здесь и живет дух мщения, против меня он вряд ли может что-то иметь. — Мама посмотрела на меня внимательно, улыбнулась ободряюще. — Выше нос, Мурзик. Можешь поделиться со мной своими бедами. Только не думай, что я вторгаюсь в твою личную жизнь.

— У меня ее нет, мама.

— Отсутствие личной жизни тоже есть форма личной жизни. — Мама шутливо погрозила мне пальчиком. — Я заказала обратные билеты на восемь тридцать утра завтра. Если хочешь, мы можем улететь сегодня в девятнадцать ноль ноль. Сейчас нет проблемы с билетами.

— Не хочу.

— У тебя еще есть время подумать.

— Я уже обдумала. Я не могу бросить его в таком состоянии.

— Кого?

— Боба. Роберта Самохвалова.

Мама недоверчиво хмыкнула.

— Не веришь?

— Почему же, Мурзик. Просто жду, когда ты хотя бы на сантиметр приоткроешь завесу тумана, которую набросила на последние десять дней своей жизни. Я, как ты знаешь, терпелива.

— У меня нет настроения исповедоваться. Если бы ты приехала хотя бы на день раньше.

Я непроизвольно вздохнула.

— А ты попробуй сейчас, Мурзик. Вдруг получится?

— Что было, то было, и нет ничего, — у меня вырвалась цитата из популярной песни времен маминой юности.

— Да, совсем забыла: мне звонил Денис. У него через неделю концерт в зале Чайковского. Пригласил нас с Игорем.

— Признайся, мамочка, ты очень страдаешь из-за моей неустроенности? — вдруг спросила я.

— Я не считаю тебя неустроенной. Это во-первых. А во-вторых, я спокойна за тебя в духовном плане: у тебя здоровое начало и, что немаловажно, четко сформулированное представление о том, что хорошо, а что плохо. Что касается замужества, я чем дальше, тем больше убеждаюсь, что ранние браки ведут неизбежно к драмам и даже трагедиям. И при этом страдают невинные существа — дети. Согласись, ты тоже всегда переживала из-за того, что мы с отцом расстались.

Я пожала плечами и отвернулась. Мама невольно задела струну, которая почти замолкла во мне. Если бы она соизволила обсудить со мной эту тему лет пятнадцать назад и выслушать внимательно все, что я думаю по этому поводу…

— А что ты скажешь, если я возьму и выйду замуж?

— За кого?

Мама привстала на локтях и посмотрела на меня заинтригованно.

— За Роберта Самохвалова.

Она улыбнулась. Она была уверена, что я ее разыгрываю.

— Скажу, что тебе ужасно подфартило. Все женщины будут тебе завидовать.

— Так уж и все?

— Уверена. Мурзик, он настоящий мужчина. Я бы даже сказала, с большой буквы.

— Тебе-то откуда это известно?

— Видно за версту.

— Ты хочешь сказать, с ним хорошо в постели?

Мама выдержала мой пристальный взгляд.

— Думаю, и это тоже. Но я имела в виду нечто другое.

— Что, мама?

— Он великодушен и смотрит на многие вещи сквозь пальцы. Этот человек не стал бы требовать от тебя беспрекословного подчинения.

— А мне как раз хочется подчиняться кому-то беспрекословно и без оговорок. Как говорится, ради разнообразия.