— Прекрасно все понимаю, мой мальчик. — Сусанна протянула свою унизанную кольцами руку и потрепала Боба по щеке. — Бесконечно богата.

— Сотников тоже не был нищим, — парировал Боб.

— Ты очень похож на меня. И это еще больше нас сближает. Ты, как и я, любишь возвышаться над остальными людьми.

Он зло оттолкнул ее руку.

— Мы с тобой совсем не похожи. Я хочу одного: чтобы люди оставили меня в покое. Чтобы я мог писать картины и… Да, представь себе, любить Чайку.

— У тебя скоро появится такая возможность.

— Ты уже давно обещаешь мне это.

— А ты — развестись с Франсуазой. Как только ты сделаешь это и женишься на Чайке, ты получишь все, что захочешь.

— Это ты выкрала ее паспорт.

— Я положила его на место. Верно, Лариса?

— Но там он никогда не лежал. Если вы хотели, чтобы я ничего не заметила, вы должны были положить паспорт на прежнее место.

— Я хотела, чтобы Боб заметил. Боб мне солгал. Признаться, я не могу понять, почему ты тянешь с разводом.

— Я не уверен в том, что ты выполнишь свое обещание. Больше всего на свете не люблю оставаться в дураках. Этот Михаил имеет на тебя огромное влияние.

— Ошибаешься, мальчик. — Сусанна загадочно улыбнулась. — Он верный и преданный друг. В жизни так часто случается: враги становятся друзьями, и наоборот.

— Он всю жизнь был лакеем Сотникова. Поставлял ему шлюх и вино. Покрывал так называемые шалости.

— Он любил Антона, был предан ему всей душой.

— А тебе не приходило в голову, что это Сотников всадил пулю в лоб твоему Антону? От большой любви.

В голосе Боба была ненависть.

— Исключено. — Сусанна сказала это категорично. — Я тоже так думала поначалу. Но потом все как следует проанализировала и поняла, что Михаилу не было смысла убивать Сотникова.

— Он мог сделать это в порыве ревности.

— Ты все знаешь? — Сусанна смотрела на Боба недоверчиво и со страхом. — Откуда?

— Ты спала с ним. Я видел, как он смотрел на тебя.

Она шумно вздохнула.

— Да, я с ним спала. Благодаря Михаилу я познакомилась с Сотниковым. Вернее было бы сказать, что я влюбилась в Михаила из-за того, что он обещал меня познакомить с Сотниковым.

Я чувствовала, что Боб порывается что-то спросить, но у него не хватало решимости.

— Ты вырос таким сильным и целеустремленным благодаря тому, что твой отец — Михаил, а не этот алкоголик и распутник Сотников. Ты обязан благодарить за это Бога.

— Ну уж нет. — Боб оттолкнул меня и резко встал. — Лучше бы ты никогда мне этого не говорила.

— Ты должен знать, что Михаил тебе друг. Больше, чем друг.

— А потому ты не спешишь сделать на меня дарственную. Я правильно понял?

Раздался оглушительный треск грома, и снова погас свет. Я зажала уши ладонями и зажмурила глаза — с детства боюсь грозы.

Когда я их наконец раскрыла, в комнате уже горел свет. Я была одна. Словно мне все приснилось.

Наверное, я бы так и решила, если бы не ядовито-терпкий запах «Пуазона».


Боб постучался среди ночи ко мне в дверь. Он был насквозь мокрый и здорово навеселе. Я включила электрокамин и напоила его кофе. Когда он брал у меня чашку, я заметила, как сильно дрожат его руки.

— Я думал, мой отец умер. Я мог представить его кем угодно, но только не этим тупорылым лакеем. Как она могла спать с этим шимпанзе? Я успел почти полюбить эту женщину. Чайка, скажи, ты любишь своих родителей?

Боб смотрел на меня так, словно от того, что я ему отвечу, зависела его дальнейшая жизнь. Кто знает, вероятно, так оно и было.

— Наверное, — тихо и не совсем уверенно буркнула я.

— И ты не сожалеешь о том, что они такие, какие есть?

— Я не задумывалась над этим. Наверное, дело в том, что я давно успела к ним привыкнуть — я знаю своих отца и мать с младенческих лет.

— А я привык считать себя сиротой. Я и раньше подозревал, что Виктория мне не настоящая мать. Сирота ощущает окружающий мир совершенно иначе. Я испытывал ни с чем не сравнимое ощущение вседозволенности и был уверен, что мне все и вся простится. Ведь я был сиротой. Она взяла и отняла это у меня. Обычно матери дают, а эта же отняла.

Мне стало искренне жаль Боба, но я никак не могла помочь ему. Я взяла его руку в свою и прижала к своей щеке.

— Ты понравилась ей, Чайка. В тебе есть надежность. В ней никогда не было надежности. Помню, она приезжала несколько раз в Москву, когда я был ребенком. Она меня так тискала, что я задыхался, а один раз обмочил штаны. Я всегда боялся и в то же время ждал ее приезда. Она была слишком красивой для того, чтобы быть постоянной. Она бросала меня через пять минут после нашей встречи, шла с очередным любовником в театр либо в ресторан. А я ждал ее прихода, я не мог заснуть, пока она не вернется. Мне казалось, я помнил, как она прижимала меня к себе и кормила грудью. Мне часто снились сны, будто меня кормит грудью прекрасная длинношеяя женщина. Я смотрел на нее сверху, и она казалась мне огромной мраморной статуей. Я много раз пытался выплеснуть свой сон на холст, но каждый раз терпел неудачу. Я привязался к той женщине, которая воспитала меня. Кажется, я даже любил ее. Но я не боялся ее потерять, и оттого моя любовь была обыденной и будничной. Сусанна покорила меня тем, что с ней я постоянно испытывал ощущение праздника. Это потому, что я боялся ее потерять. Но теперь я знаю наверняка — я сам это выдумал. Она всегда была обыкновенной шлюхой. Более того — лакейской шлюхой. Она и меня умудрилась прижить не с хозяином, а с лакеем.

Мой отец говорит: плачущий мужик страшнее рожающей бабы — та родила и успокоилась, а этот будет долго мотать душу себе и своему исповеднику. К утру, когда Боб наконец угомонился, я почувствовала, что нахожусь на грани нервного срыва. Мне едва удалось забыться тяжелым зыбким сном, свернувшись калачиком в кресле — Боб залег на моей кровати, — как в окно тихонько стукнули. Я отвернула краешек занавески и увидела отца Афанасия.

— Извините, что потревожил вас в такой неурочный час. — Он нервно теребил свою жиденькую бородку. — Если Глеб у вас, скажите ему, пожалуйста, что я его жду. Что я всегда буду ждать его возвращения.

— Почему вы решили, что он должен быть у меня?

Я спросила это раздраженно, и отец Афанасий смутился.

— Он сказал, что будет в бывшем отцовском доме. Он не появлялся со вчерашнего утра. Где ему быть, как не в доме своего отца?

— Ничего не могу понять. Вы хотите сказать, что бывший хозяин этого дома был отцом Глеба? — удивилась я.

— А вы не знали этого? Ведь вы жена его старшего брата, верно? Между прочим, Глеб отзывается о вас с любовью и уважением.

Старец смотрел на меня умильно и, как мне показалось, с хитрецой.

— Я ему очень признательна за это, но его у меня нет и не было.

— И вы не виделись с ним прошлой ночью?

— Если и виделась, что из того?

— Василий говорит, Глеб был очень расстроен и даже подавлен. Может, вы с ним поссорились?

— Нет. Этот Василий лгун и… Хотя это не мое дело. — Я заметила, что старцу не понравилось то, что я назвала Василия лгуном, — его лицо скривилось, точно он хлебнул уксуса. Меня это раззадорило и слегка развеселило. — Ваш Василий ведет двойную, если не тройную жизнь. Вы, наверное, считаете его примерным монахом?

— Из него со временем будет настоящий святой. Тот, кто не грешил, никогда не сумеет вкусить святости.

— Занятно. А я-то была уверена, что мне уготована прямая дорожка в ад.

Отец Афанасий пропустил мое высказывание мимо ушей.

— Может, Глеб в большом доме? — спросил он. — Там заперто?

— Понятия не имею. Если хотите, могу вас туда проводить.

Очутившись в прихожей, отец Афанасий неожиданно проворно взбежал по лестнице, свернул вправо, толкнул дверь в бывшую столовую, а теперь мастерскую Боба. И я сделала вывод, что он в этом доме не в первый раз.

Здесь словно пронесся разрушительный вихрь. Пол бы заляпан красками, холсты кто-то порезал ножом. Особенно досталось «Девушке на утесе» — в центре картины, там, где она сидела, зияла большая рваная дыра, вокруг которой плескалась свинцово-голубая вода.

— Глеб! — властно окликнул отец Афанасий. — Ты обещал вернуться. Я поверил тебе. Я продолжаю тебе верить, Глеб. Ты обязан это помнить. Нам с тобой предстоит долгий путь. Господь простит нас, Глеб. Вот увидишь. Только откликнись, Глеб.

В открытую дверь ворвался порыв свежего ветра, взметнул голубоватым облаком тюлевые занавески. Где-то жалобно и протяжно взвыл пароходный гудок. Занавеска тяжело упала и безжизненно повисла на карнизе. Гудок смолк. Воцарившаяся тишина была полна смутного беспокойства.

— Ты должен верить мне, Глеб. Если ты позволишь снедающему тебя гневу вырваться наружу, тебе уже никогда не вымолить прощения. Твоя душа останется в вечном мраке, терзаемая поздними раскаяниями и угрызениями. Я хочу, чтобы ты умер как настоящий христианин. Услышь меня, Глеб.

Кто-то вздохнул за моей спиной. Я обернулась. Глеб стоял понурясь и глядел в пол.

Отец Афанасий подошел к нему и упал перед ним на колени. Взял его за обе руки. Я услышала сдавленные рыдания.

— Спасибо, что ты послушался меня, Глеб. В тебе одном мое спасенье. Если ты бросишь меня, я не смогу дальше нести свой крест. Не бросай меня, Глеб.

Сцена была не для посторонних, и я поспешила уйти.

Я не спала всю ночь, но чувствовала себя бодро, даже приподнято. Мне не хотелось возвращаться в тесное и душное пространство флигеля, где спал мужчина, с которым меня связывало странное чувство, так не похожее на любовь в моем понимании. Я отдавала себе отчет в том, что нахожусь в зависимости от этого человека. Я знала, что мне будет не просто от него отделаться. Да и хочу ли я этого?..